Театр

Театр

Царствовать — значит играть роль. Государи всегда должны быть на сцене. (Арман де Коленкур. Мемуары. Поход Наполеона в Россию. Стр. 341.) Во всем, что говорит Наполеон, — он прав. Другое дело, что он был государем весьма специфического рода.

Ахматова была еще тоньше в своей игре: побед таких не одерживала, государыней не называлась, полем сражения избрала тонкие, непоследовательные, переменчивые и противоречивые человеческие души. И поди ж ты, организовала их и поставила под свои знамена не хуже полководца, за самые неосязаемые вещи заставила себе покориться. Капитуляцию приняла. Не тяжелей ли битва?

Анна Андреевна после знаменитого триумфа в Доме союзов приходит с Пастернаком на «корпоратив» — званый вечер в доме Фердинанда Асмуса (Ираклий Андроников и др.).

Анна Андреевна вошла в комнату, царственно остановилась в дверях так, что ей нельзя было не аплодировать. <…> Потом не спеша, под наши аплодисменты она села к столу. <…> по-видимому, она все еще мысленно присутствовала на вечере, и перед ее глазами стоял ее огромный успех среди слушателей. Она была как-то вне действительности и видела только себя <…> Королевой вечера была она — Анна Ахматова, так она и держалась. <…> Потом она повернулась и через наши головы стала читать <…> У нее <получилось> как бы «второе дыхание». Она почти повторила все то, что читала на вечере в Доме союзов. Она читала вдохновенно. И мы дружно ото всей души ей аплодировали.

А. В. Смирнова-Искандер. Воспоминания об Анне Ахматовой. Я всем прощение дарую. Стр. 72–73

* * *

Ее чтение мне не понравилось, хотя я много лет себе в этом не признавалась. Она не читала, не декламировала — она гудела как-то в нос на «у». Рот у нее был маленький и узкий <…> и все гласные получались очень закрытые. Примерно: «оун сом себио…» И в этом роде. Никогда не слышала ни такого гудения, ни такого произношения. <…> Я прочла в воспоминаниях Бориса Анрепа <…> об ахматовском чтении стихов в 1965 г.: «Певучее чтение мне казалось вытьем, я так давно не слыхал ничего подобного. <…> сейчас — и в России, и на Западе стало модным читать стихи тихо и тускло. И не только стихи. Вероятно, в этом сказывается весьма почтенное нежелание навязывать свое понимание, свою волю. (Р. Зернова. Иная реальность. Ахматовские чтения. Вып. 3. Стр. 26.) Ну не Ахматовой, конечно, заботиться о вашей воле.

* * *

К вытью: Прочитала стих. «Нас четверо» «громко, нараспев, как всегда» в присутствии трех соседок по палате. (Летопись. Стр. 570.)

* * *

Два вечера памяти Блока — Инст. литературы и Горьковский театр. Ахматову водят, как Иверскую — буквально. Говорит: «Что это они так со мной? Даже страшно…» <…> Ахматову встречают такой овационной бурей, что я поворачиваюсь спиной к сцене с президиумом и смотрю на освещенный (ибо не спектакль, а заседание) зал. Главным образом мужская молодежь — встают, хлопают, неистовствуют, ревут, как когда-то на Шаляпине. Она розовая, довольная, смиренно лицемерящая. Слава одуряющая — и странная, странная…

М. Кралин. Победившее смерть слово. Стр. 226

Помню, как приехали мы к ней <…> и замерли, увидев перед собой не просто величественную женщину, но королеву.

Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 207

* * *

Дама импозантная, напоминает чем-то прежних гранд-дам. Она сидит за соседним столом, и я слышу ее категорические суждения, разговоры о французских книгах и прочем, так что даже хочется в них участвовать. С ней какая-то приживалка в шушуне, вокруг — двор. Олег Волков.

Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 234

* * *

О Наймане, о плачут бесперебойно, о благоразумии.

Затем она читала «Какая б ни была», и читала его так, что я с трудом удержалась, чтобы не заплакать вслух. Толя сказал ей: «Вы прекрасно прочли это», она была довольна. «Да?» — сказала она очень мягко, как ребенок, затем посмотрела на меня, увидела слезы на моих щеках и, внезапно поменяв тон, сказала: «Ну, я не буду вас душить трагедиями в углу», начала бодрым тоном беседовать с Биллом. Эта смесь трагического с юмористическим…

Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 242

* * *

Прежде чем мы успели постучать в дверь, вышла маленькая женщина в черном и сказала: «Вы к А.А.?» Я сказала: «А она нас примет?» — «Она всех принимает». <…> Голос <…> выражал ее любовь к хозяйке, когда она сказала, что «А.А. сейчас гуляет и скоро придет». Мы ждали всего несколько минут, потому что снова пошел дождь, и я увидела в окне невысокую, тучную фигуру в сером плаще, шарфом вокруг головы, идущую к домику рядом с молодым человеком. Мы встали, молодой человек сказал: «У вас гости», она тут же сняла шарф, как бы для того, чтобы продемонстрировать серебряную корону, распрямила плечи, готовая начать прием. <…> Она была в полинялом розовом платье, в двух местах порванном, но это никак не умаляло ее достоинства, не платья делают королевой, наоборот, она придавала королевскости этому старому, поношенному платью, равно как и старой кровати, и стульям, маленькому столику…

Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 240

* * *

Конец пятьдесят восьмого или начало пятьдесят девятого года. На квартире Ардовых шла речь об Иннокентии Анненском. Приближалось пятидесятилетие со дня его смерти. «А не попробовать ли нам отметить эту дату в печати? Прошу вас, узнайте в «Литературной газете», не отважатся ли там напечатать хотя бы небольшую заметку об Анненском». <…> Пошел, узнал, не захотели, не объяснили, почему не хотят. Возвратился, докладываю Ахматовой. Ничего не сказала. ОТВЕРНУЛА ЛИЦО И ДОЛГО СМОТРЕЛА В ОКНО. (Выделено Т.К.) (Л. Озеров. Разрозненные записи. По: Воспоминаниям. Стр. 597.)

О каком еще литераторе так пишут — Долго смотрела в окно? И даже не «отвернулась», а — отвернула лицо. Считается, что это аргумент. Те, для кого смотрели в окно, — поняли все, что им хотели сказать. Ахматова смотрела в окно для того, чтобы видели, что она — смотрит, размышляет. Такие мизансцены разыгрывались уже автоматически, как обмен дежурными репликами.

* * *

Про актерство: Для сеансов было заказано белое платье, но оно оказалось не готово к сроку, и позировала Ахматова в одолженном. (В ста зеркалах. Стр. 120.)

* * *

Г. Адамович писал об Ахматовой: Оттого она и «подвывала», читая их, что хотела сказать больше текста, — и только иногда, поняв невозможность этого, переходила на речь, подчеркнуто сухую и трезвую, будто махнув рукой. (Последние новости. Париж. 1934 г. 18 янв.)

* * *

[Гумилев] говорил, что Ахматова была удивительная притворщица, просто артистка. Сидя дома, завтракала с аппетитом, смеялась и вдруг — кто-то приходит <…> — она падает на диван и на вопрос о здоровье цедит что-то трогательно-больное!

О. Гильдебрандт-Арбенина. Девочка, катящая серсо… Стр. 130

* * *

Да, она была не из работящих. Когда тут было работать? А с другой стороны — разве не работа — развлекать искрометными рассказами и величественными замечаниями одну-единственную дамочку? Или степенную пару вечерних визитеров, рассчитывающих на интеллектуальный продукт за какие-то свои возможности? Здесь закон больших чисел: наниматься на частной вечеринке играть — это одно, в многотысячном зале — другое. Висеть в миллионном особняке на стенке — одно, в музее перед толпой с десятидолларовыми билетами — другое. Анна Андреевна выступала как частная таперша. Впрочем, оттачивала мастерство. На мастерстве отражалось.

Но профессиональная — актерская — добродетель не страдала.

* * *

«Один из делегатов» — не посчитав за труд, смотрим в конец книги — Т. Бембеев, только и всего, вспоминает о съезде: [Фотокорреспондент] схватил меня за руку и подвел к старой женщине в черном, устало сидевшей за круглым столиком, накрытым темным суконным покрывалом. Женщина опустила голову и закрыла глаза, всем видом выражая полное безразличие к происходящему вокруг. <…> А.А., <…> разрешите сфотографировать вас? <…> А.А. подняла голову и приосанилась, на глазах стала другой. Восхищенно вглядываюсь в нее, стараясь запомнить. Конечно, старость никого не украшает, но она, А.А., и в старости своей была красива, в усталости — величественна. «Вот вы какая!» — вырвалось у меня. «Какая же?»! — она улыбнулась, и в усталых глазах засверкали веселые огоньки. (Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 236.)

* * *

[Т. Козинцев]: Поразительно — до чего хороша она, и откуда взялось это очарование пред тобою: глядишь на старую женщину и не замечаешь, что у нее два зуба (А.А. в то время еще не обзавелась протезом), и все это время чувствуешь ее обаяние. (Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 541.)

А., спокойная, сосредоточенно наблюдающая за всеми, сидела вдали, у окна, и курила, не затягиваясь, дешевые папиросы. К ней не подходили, но с уважением невольным кланялись ей и столь же невольно любовались ею. Она сидела, как на портрете Альтмана.

Л. Борисов. Незакатное солнце. По: Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 511

С достоинством носила она свое платье из скверной материи, о которой нельзя было точно сказать, мешок ли это или монашеское одеяние. Ее волосы с легким налетом седины были гладко зачесаны назад и скреплены цветным платком. Она когда-то была очень красива, судя по правильным чертам, классическому овалу лица и большим серым глазам.

Ю. Чапский. По: Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 482

Высокая, худая, в черном пальто и черной шляпе, в ярко-красном шарфе, с очень бледным пронзительным лицом, она производила на меня какое-то колдовское впечатление своей величавой нищетой и гордой одухотворенностью.

М. Тагер. Слово о моей матери. По: Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 503

* * *

…вдруг раздался какой-то шорох, <…> и вошла в кабинет <…> А.А., в черном платье, со своими серебряными волосами. Вдруг в комнате стало просторно, в этой тесной комнате. Все встали и тихо ее приветствовали; она, как царица такая, знаете, поклонилась и вышла в другую комнату. И Фальк мне сказал: «… И упало каменное слово…»

А. В. Щекин-Кротова. Анна Ахматова в записях Дувакина. Стр. 301

Когда А. бывала в Москве, она звонила мне. Я бывал у нее там, где она останавливалась — то у Виктора Ардова, то у Марии Петровых, то у Ники Глен. А.А. сидела в шали, в старом халате, еще красивая, величественная, седая, как императрица в изгнании. Говорила она медленно, с расстановкой. Она придавала очень большую цену каждому своему слову, каждой надписи. <…> Слишком серьезных разговоров чаще всего избегала.

Е. Винокуров. По: Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 571

Такой был образ жизни для поэта — хождение и демонстрация себя, своих костюмов, своих жестов, своих реплик и пауз. Она бесконечно ходила по гостям и принимала у себя. Переезжала из Ленинграда в Москву и неустанно гастролировала. Ахматова опередила свое время и хотела быть мультимедийной персоной. Она хотела, чтобы читали ее стихи, восторгались ее актерским мастерством, ценили бы ее стильность во внешнем облике, чтобы про нее писали в газетах и передавали ее голос по радио. Для кино писала сценарии. И либретто для балетов.

Мельпомена — самая мимолетная из муз. Вот царит на сцене, и вот занавес упал, театр сгорел, город стерт с лица земли. Не слишком ли мы преувеличиваем долговечность других памятников? Вроде бы Мельпомена нисколько не смущена своим видимым ущербом. Весела и самонадеянна, как все другие. Анна Андреевна лицедействовала — и требовала, чтобы записывали вечным пером — Всего прочнее на земле <…> / И долговечней — царственное слово. Со словом обращалась как с сенной девкой — оно должно было служить и для утилитарных целей.

Она считала свое исполнение этих ролей музейной ценностью; она находила, что еще раз посмотреть эту ценность было бы поучительно для поколения, которое когда-то восхищалось ею, как поучительно посмотреть на нее для поколения, которое никогда прежде ее не видело.

М. Пруст. Под сенью девушек в цвету

* * *

Говорю нескладно: «Я так хотела всегда вам сказать, что вас читают, помнят, любят…» — «Гораздо больше тех, кто меня не любит» — буркнула она, как-то не перебивая. (Н. М. Иванова-Романова. По: Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 520.) Все как в театре — в ремарке указано: «Говорят все вместе, перебивая» — а текст выписан для каждого свой и каждого слышно.

* * *

Каждый вечер эта женщина выходила на подмостки, без прогулов, без отгулов, без ока грозного администратора — спешила предстать перед зрителями. Как беспрестанно вспоминают музыканты — великие и просто преданные своему делу, колесившие с гастролями по стране и часто выступавшие в самых захолустных местах — играть вполсилы невозможно, зритель, какой бы он ни был слушатель — главная награда для музыканта. Для актера — тоже. Ахматова не выбирала себе зрителей, она свои проходы и королевствования поигрывала по большей части перед простенькой публикой — театралы со вкусом предпочитали профессионалов.

То, что она одернула Блока, — Александр Александрович, мы не тенора, — может, все было наоборот, но вот порядок выхода на сцену всегда ее занимал — на разогреве у Пастернака играть не стала.

* * *

И известный всем актерам феномен — роль отождествляют с исполнителем. От героев ждут, что они будут героичны в жизни, комики — смешить, соблазнительницы — соблазнять. Голливудским актрисам контракт запрещал иметь или по крайней мере предъявлять на публике мужей и детей — кто тогда поверит, когда на экране они будут страстными возлюбленными злодея? Со злодеями — своя история, обаятельный негодяй — одно дело, трусливый предатель — другое. Исполнитель роли Ленина попадался в пожизненный капкан, его репертуар сверялся по особому счету.

Ахматова это знала прекрасно и шла от противного — играла роль с намерением, чтобы ее черты атрибутировали ей самой как человеку.

* * *

Воспоминания М. Бажана: Поэтесса словно вознеслась над разноцветной и разноликой толпой на недосягаемую высоту. В ее поведении была и своеобразная поза, некоторая театральность, игра, но столь талантливая и естественная, что казалась изначально ей присущей. (Летопись. Стр. 664.)

* * *

Играть — поиграться, дождаться затейника, чьими-то руками развести свою скуку — хочется всем, люди рады, когда перед ними разыгрывают роли, охотно верят, подыгрывают, испытывают благодарность — бесплатно, не по заказу, просто так — кто-то взял на себя труд играть роль, развлекать нас. Разоблачать уж тем более никто не хочет, мало ли у людей своих дел?

Ахматова и Гумилев по своему призванию играли истово, сызмальства, непрекращаемо, ревнуя друг друга к славе, но Гумилев вытанцовывался в значительно более серьезного поэта, чем был тот, который, кривляясь, начинал.

Пожить ему бы еще с десяток лет — кто знает, какой бы поэт у нас еще был. «Бы» — не бывает, да и вытанцовывающиеся ко второй половине жизни поэты не так хороши, как хорошие изначально, — блеск не тот, сила не та, они — не звезды, не горят сами по себе, своим собственным, неповторимым блеском — они научиваются очень полно и красочно отражать — других, свою и чужую жизнь, творят то ли свою, то ли какую-то собирательную, чью-то — ничью — поэзию.

Крупных изначально поэтов на такое вдумчивое трудолюбие, как правило, не хватает — они пишут что-то демонстративно или вымученно деградентное — агитки, частушки, лубки, нагло заумное, но не удовлетворяющее собственный ум, спиваются, молчат — конечно, первым делом убивают себя.

Николай же Гумилев, несомненно, очень много ОБЕЩАЛ в последний период своей жизни.

Ну а у АННЫ все случилось наяву: в полной мере выработала все, что было дано, не упустила ничего. Поэзии, как вовремя сказал Блок, на донышке, зато всего остального — с верхом.

Разыгрывала себя, и ей — верили. Дамы, легковерные из мужчин, школьники, институтки и студенты.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.