2

2

Сборку четырех пушек заканчивали. Установили день начала стрельб и возки орудий и ориентировочную дату отправки пушек на войсковые испытания. Кроме того, сформировали заводскую бригаду, которая должна была присутствовать на испытаниях. В состав бригады вошли: мой заместитель Розанов, несколько конструкторов, а также бригада слесарей: Лавров, Саратовцев и другие во главе с Мигуновым. Обычно на все ответственные испытания я непременно выезжал сам, но на этот раз пришлось остаться дома. Врачи категорически запретили мне бывать на солнцепеке. Нарушить их предписание я не решился, потому что болезнь еще давала о себе знать.

Чтобы быть в курсе событий на войсковом полигоне, я дал указание Розанову ежедневно информировать меня о ходе испытаний.

Бригада спешно готовилась к отъезду, подбирала инструменты, материалы, приспособления. Делал это лично Мигунов, руководствуясь при этом правилом, выработанным многократными поездками на различные испытания пушек: запас карман не тянет, пусть лучше что-либо останется неиспользованным, чем в нужную минуту остаться без инструмента. За многие годы я не помню случая, чтобы у нас на испытаниях чего-нибудь не хватило.

Пушки собрали, сделали необходимые обмеры и раскерновку, отстреляли на заводском полигоне в соответствии с программой, затем доставили в опытный цех для проверки. Все было в полном порядке. В то время как пушки готовили к возке, из ГАУ приехал Анисимов. Его интересовали два вопроса по пушке УСВ. Артиллерийское управление, объяснил он, считает необходимым удовлетворить требование войск, которое заключается в следующем: дивизионная пушка должна обеспечивать стрельбу при нераздвинутых станинах и при крайне левом и правом положениях ствола при угле возвышения в ноль градусов. Иными словами, пушка должна безотказно действовать на марше, если внезапное нападение противника не дает времени для того, чтобы раздвинуть станины: левое и правое крайние положения ствола создавали при выстреле наибольший опрокидывающий момент

— Требование армии — закон и для нас, — сказал я, выслушав Анисимова — Что же вас беспокоит?

— Мы считаем, что пушка УСВ при выстреле в таком положении опрокинется, — ответил Андрей Никандрович.

— Нет, не опрокинется, — возразил я. — При выстреле одно колесо приподнимется и затем вернется в исходное положение.

— Ваши утверждения, Василий Гаврилович, вы ничем не можете доказать.

— Расчетами.

— Расчеты сугубо приближенные, это не доказательство.

— Тогда нужно пострелять, чтобы вы убедились, — заключил я.

В тот же день взяли первый опытный образец УСВ, доставили его на заводской полигон, установили так, как указал Анисимов, и выстрелили. Пушка подпрыгнула одним колесом намного выше, чем другим, но тут же встала точно на свое место. Анисимов даже глазам своим не поверил: пушка не опрокинулась!

— Еще произведем выстрел или достаточно? — спросил я.

По просьбе Анисимова сделали еще несколько выстрелов — та же картина.

— Теперь я убедился, что из этой пушки можно как угодно и где угодно стрелять, — подвел наш гость итог эксперименту и тут же, на полигоне, поставил передо мной второй вопрос:

— Почему вы вводите в артиллерию автомобильное колесо?

Я объяснил:

— Оно позволило нам повысить служебно-эксплуатационные и экономические качества пушки. Во-первых, вес автомобильного колеса значительно меньше специального артиллерийского. Во-вторых, оно значительно дешевле. В-третьих, в условиях войны вышедшему из строя пушечному колесу легко найти замену. В-четвертых, боевая ось с автомобильными колесами значительно легче по весу и проще в производстве. В-пятых, использование автомобильного колеса упрощает щитовое прикрытие. В-шестых, автомобильное колесо лучше при высоких скоростях передвижения. Мы не считаем зазорным использовать в артиллерии колесо ЗИС-5. Действительно, до сих пор это не практиковалось. Что ж, если не было, то будет, как только пушку УСВ примут на вооружение.

— Василий Гаврилович, наше управление эту точку зрения не разделяет. Боюсь, как бы не было неприятности, — предупредил меня Анисимов.

— Какая может быть неприятность? Если на войсковых испытаниях пушка на автомобильных колесах успешно выполнит всю программу, какие же еще нужны доказательства?

Но мне так и не удалось переубедить представителя ГАУ. Он отбыл в Москву, а спустя несколько дней, закончив все испытания стрельбой и возкой, на войсковой полигон военным транспортом мы отправили четыре пушки УСВ. До сих пор работали они безукоризненно. Посмотрим, что будет дальше.

Заблаговременно были подготовлены и высланы на полигон чертежи, технические условия и описание пушки. Бригада выехала вслед за военным транспортом. Весь коллектив КБ охватило нервное напряжение.

Чтобы не терять времени, мы приступили к подготовке рабочих чертежей и технических условий на УСВ для запуска ее в валовое производство. Прежде всего рассортировали чертежи: на детали, не претерпевшие изменений, на модернизированные детали, а также на детали, специально разработанные для УСВ. Установили процент заимствования.

Оказалось, что в нашем новом орудии использовано без изменений ровно 50 процентов деталей пушки Ф-22. Эта цифра нас порадовала. Она свидетельствовала о том, что мы не в теории, а уже на практике успешно применили унификацию многих элементов пушки. Этот метод был непрост для конструкторов, которые оказывались связанными «по рукам и ногам» не только схемами механизмов и агрегатов, но и конструктивными габаритами. Однако трудности удалось преодолеть, первый успех открывал широкие перспективы. Унификация — средство значительного сокращения времени на проектирование, изготовление, отладку и испытания опытного образца, на освоение его в валовом производстве. Кроме того, сокращается время на изучение в армии такого орудия и упрощается его эксплуатация.

Через несколько дней поступило первое сообщение от Розанова: пушки и техническая документация прибыли, комиссия уже на полигоне, идет формирование воинской части для обслуживания пушек и для изучения материальной части наших УСВ и орудий Кировского завода.

Сообщение это усилило нервное напряжение в КБ. В своем ответе Розанову я еще раз предупредил, чтобы особое внимание обратили на обучение расчета заряжанию нашей УСВ и чтобы все важные решения принимались только на совещании бригады.

На следующий день поступило второе сообщение. Розанов писал, что прибыл инспектор артиллерии Воронов, который будет присутствовать до конца испытаний. Второе известие было неприятным: наших конструкторов и слесарей к пушкам УСВ не подпускают ни на позиции, ни в парке.

Сообщения Розанова поступали ежедневно, тон их был спокоен, все шло пока хорошо. Однажды он известил, что на следующий день намечена стрельба, а днем позже от него пришло сообщение: орудийная прислуга не справляется с заряжанием наших УСВ, патроны, досылаемые броском, отскакивают и т. д. Розанов настоятельно просил разрешения снять отжимы с затворов пушек, мотивируя тем, что иначе орудия забракуют из-за сложности обслуживания.

В трудное положение мы попали. Разрешить снять отжимы я не мог — это значило наверняка проиграть в главном: гильзы будет заклинивать в каморе. Но и не разрешить не мог: вдруг действительно пушку из-за этого снимут с испытаний?

Время идет, нужно отвечать, а что? Наконец решил: отжимы не снимать. Так и сообщил Розанову. Прибавил: категорически рекомендую провести обучение заряжающих, на помощь командирую конструкторов Семина и Белова.

Отправляя Семина на войсковые испытания, я дал ему указание информировать меня обо всем происходящем независимо от Розанова. Иван Кузьмич Семин и Яков Афанасьевич Белов (с ним читатель уже знаком) были вдумчивыми и грамотными инженерами. Я был уверен, что они сумеют выбрать правильное решение в любой сложной обстановке и настоять на нем.

Между тем от Розанова поступило еще одно сообщение в том же духе: красноармейцы не могут освоить заряжание УСВ, нужно снять отжимы немедленно. В приписке он информировал, что предстоят испытания возкой на длительном марше с решением тактической задачи. И вновь я запретил снимать отжимы, вновь потребовал обучить прислугу.

Шли дни. Приходили сообщения от Розанова и Семина. Частенько они расходились, но в таких случаях я уже доверял информации Семина. Однажды Розанов пишет: предстоят большие испытания возкой, а на другое утро артподготовка в объеме 600 выстрелов за четыре часа из каждого орудия. Это завершающий и определяющий этап испытаний. И вновь Розанов настаивает на том, чтобы снять отжимы, иначе пушки испытания по режиму огня не выдержат и будут забракованы.

От Семина по этому поводу — ни слова. Что делать? Запрашивать поздно. Категорическое требование Розанова меня сильно озадачило. Снимать отжимы я по-прежнему считал совершенно недопустимым, поэтому сообщил: отжимы снимать не разрешаю, требую обсудить этот вопрос на совещании бригады. Если большинство выскажется за снятие отжимов, можно снять только с двух пушек и ни в коем случае не больше. Но лучше и с двух не снимать, в этом наше спасение. Решение бригады телеграфируйте.

Отправил распоряжение, жду ответ, а нервы напряжены до крайности. Утром следующего дня получаю сразу два сообщения. Розанов пишет: бригада решила не снимать отжимов ни с одной пушки. Семин сообщает. Розанов требовал снять отжимы со всех четырех пушек, но бригада воспротивилась этому самым решительным образом.

Решение бригады меня успокоило. Снова потянулись часы. И вдруг к вечеру еще одно сообщение от Розанова: во время возки одну нашу пушку на ходу перевернуло, и в таком положении ее проволокли несколько метров, повреждения очень большие. Пушка вышла из строя, председатель комиссии требует срочно ее заменить. Мигунов попросил у председателя комиссии разрешения отремонтировать пушку силами бригады слесарей, обещал закончить ремонт к утру. Председатель выразил сомнение, но разрешил и приказал воинской части оказать Мигунову помощь. Розанов добавлял: Мигунов не успеет произвести ремонт, что делать?

Я ответил: верю Мигунову, от души желаю успеха. Утром жду «молнию».

Это послание отправил «молнией». Домой решил не идти, остался на заводе до утра. На людях, думаю, ожидание будет легче, в работе и в разговорах быстрее время пройдет. Со мной остались К.К.Ренне и Д.И.Шеффер. Но не до работы и не до разговоров нам было. Кто бы о чем ни пытался заговорить, тут же умолкал, потому что мысли у всех были заняты только одним. Наступила полночь. Ожидание по-прежнему было невыносимо утомительным. Чтобы хоть как-нибудь отвлечься, я предложил Константину Константиновичу и Дмитрию Ивановичу пройти по цехам. Молча поднялись, молча пошли. Кое-как дотянули до рассвета. Ночная смена уже собралась уходить, когда мы вернулись в КБ. Через час начался новый рабочий день. Конструкторы ничего не знали о происшествии с пушкой. Мы решили, что не нужно их волновать. Мы тоже, как обычно, приступили к работе. Боюсь, что производительность труда в это утро была у нас не слишком высокой.

Десять утра. Наконец-то «молния». Всего два слова: «Мигунов сделал».

Мигунов сделал!

Тут же я поспешил показать телеграмму Ренне и Шефферу. Радости нашей не было конца. Наше поведение было настолько необычным, что конструкторы попросили поделиться и с ними причинами ликования. Я рассказал о происшествии и прочитал телеграмму, а затем отправил на полигон «молнию», в которой поблагодарил Мигунова и его товарищей от имени всего коллектива КБ.

Остается последний экзамен — артподготовка. Она уже идет. Как? Успешно? Или опять что-нибудь непредвиденное, вроде ЧП с перевернутой пушкой? С нетерпением ждал я телеграммы от Розанова или Семина. И не только я. После конца рабочего дня не разошлись по домам многие сотрудники КБ — тоже ждали. Только поздно вечером пришла «молния». В ней было всего три слова: «УСВ выдержала рекомендуют».

Это был настоящий праздник. Кричали «ура», поздравляли друг друга, целовались. Я доложил директору завода о результатах войсковых испытаний. Он поздравил коллектив конструкторов и поинтересовался, как у нас с подготовкой рабочих чертежей.

— Все готово, — ответил я.

— Как, по-вашему, стоит ждать решения правительства и приказа наркома о запуске УСВ в производство или уже сейчас начинать работу?

— Нужно торопиться, — сказал я директору. — Теперь уже решение правительства и приказ наркома — вопрос времени. А нам и несколько дней потерять нельзя…