4

4

Но завод по-прежнему сидел в глубоком прорыве. С большими потугами выпускал он пушки Ф-22 — гораздо меньше, чем было предусмотрено планом, и невысокого качества. Еще ни разу коллектив не испытывал счастливого чувства удовлетворения от своего труда. Каждый месяц, каждый квартал люди слышали одно и то же: «Завод программу не выполнил». Устали они от этого. А как им хотелось хотя бы раз вздохнуть полной грудью и наконец услышать другое! Но это «наконец» все не приходило, потому что оно не могло прийти случайно, его нужно было завоевать.

Директор Дунаев часто ходил в цехи, усердно выколачивая программу, но она ему не поддавалась. Слов нет, в цехи ходить нужно, но, чтобы посещение цехов было успешным, надо знать, как открываются двери в отделы, которые занимаются подготовкой производства. А Дунаев тех дверей не знал и даже не пытался их отыскать, не понимая того, что понимал Радкевич: сначала следует серьезно и глубоко заняться подготовкой производства, создать культурную технологию, а уж потом ходить по цехам, проверяя технологическую дисциплину. Дунаев вертелся как белка в колесе, тратя много труда, а без толку, потому что в производстве по-прежнему царила кустарщина. Завод был директору явно не по плечу, потому что уровень технической подготовки Дунаева был очень низок, да и организаторскими способностями он не блистал. Властолюбивый, высокомерный и в то же время трусоватый, он боялся нового, не терпел возле себя волевых и знающих людей, а сам не мог здраво оценить значения культурной подготовки производства, которая расчетным путем закладывает в техническую документацию производительность, себестоимость и качество продукции, стало быть, выполнение программы. Он даже не подозревал того, что все остальные звенья заводоуправления и цехи являются исполнителями воли тех, кто осуществляет подготовку производства.

Дунаева сняли с занимаемой должности. Директором вторично был назначен Мирзаханов, но уже не по совместительству, как в 1936 году. Его освободили от работы на заводе имени Калинина, где он директорствовал много лет. Приехал он опять со своими доверенными лицами — с главным инженером Каневским, который потеснил нашего главного инженера Клиппеля на должность своего заместителя, и с несколькими другими работниками, которые в свою очередь потеснили начальников механических и сборочного цехов.

Этот вторичный приход Мирзаханова на завод не принес ничего нового. Кустарщина, однажды заложенная в производство, не претерпевала никаких изменений.

Низкое качество пушек очень беспокоило наше КБ; оставаться равнодушными к этому было невозможно. КБ обратилось к директору с просьбой выделить 100 комплектов изготовленных деталей, из них отобрать четыре комплекта, которые изготовлены в соответствии с требованиями чертежей и технических условий, а затем из этих деталей собрать четыре эталонные пушки. Этим проверялось бы не только изготовление, но и отработка чертежей.

Илларион Аветович согласился и по этому поводу даже издал приказ, но в течение нескольких месяцев не только из 100 выделенных комплектов, но даже из всего того, что сдавалось заказчику, на заводе не смогли отобрать детали для сборки четырех эталонных пушек. Долго мучились, но потихонечку все «забыли» об этом приказе и прекратили «никчемную» затею КБ.

По-прежнему шла ожесточенная «торговля» между цеховыми работниками и контролерами, между цеховыми контрольными работниками и представителями заказчика. Одни яро доказывали пригодность деталей, изготовленных с отступлением от чертежей, а другие — что эти детали не годны, что это брак. КБ выступало в качестве консультанта: делало расчеты и давало исчерпывающие данные о пригодности таких деталей. Окончательное решение зависело от представителей заказчика.

Не обходилась такая «торговля» и без личного участия директора. Мирзаханов созывал работников цеха, работников контрольного аппарата, и при нем решался вопрос о допуске на сборку деталей, изготовленных с отступлением от чертежа. Он частенько находил время заниматься такими делами, хотя нужды в этом не было. И меня по его приказанию не раз вызывали то в один, то в другой цех. Тут надо было держаться очень четкой позиции: если отступления от чертежа невелики и деталь можно использовать — не быть формалистом и не вводить государство в убыток. Если же качество пушки может ухудшиться, дорога на сборку для этой детали должна быть закрыта. К сожалению, не только у цеховых работников, но и у самого директора то и дело проявлялось желание «пробить» дорогу негодным деталям.

Однажды меня вызвали в цех номер один: там решали вопрос о допуске на сборку кожуха ствола. Придя в цех, я увидел группу жарко спорящих людей и среди них Мирзаханова со своим секретарем и шофером. (Они всегда были неразлучны и ходили по цехам гуськом: впереди — Мирзаханов, за ним секретарь, а за секретарем — шофер.) Подойдя к этой группе, я остановился. Мирзаханов опрашивал цеховых работников, которые один за другим безапелляционно заявляли: «кожух годен». Затем директор обратился к начальнику ОТК:

— Каковякин, а как ты думаешь?

Тот не заставил себя долго ждать.

— Я думаю, Илларион Аветович, кожух можно использовать.

Мирзаханов отдал распоряжение начальнику цеха:

— Горемыкин, отправляй кожух на сборку.

Тот сказал:

— Илларион Аветович, вы приказали вызвать Василия Гавриловича для решения вопроса, он здесь.

— Вопрос решен, отправляйте кожух на сборку.

Тем временем я успел познакомиться с паспортом, в котором были указаны дефекты. Они вызвали у меня большие сомнения. Уходя, я попросил у Горемыкина разрешения захватить с собой паспорт, чтобы в КБ сделать необходимые расчеты. Сделали их, и оказалось, что кожух не годен. Брак.

И тут, лишь с некоторыми вариациями, повторилась моя стычка с Дунаевым по поводу броневого щита. У меня было три пути: первый — обратиться к самому Мирзаханову, второй — к Каневскому и третий — к военному представителю. Щадя самолюбие директора, я выбрал второй: им вдвоем легче будет потом объясняться, они люди свои. Взял паспорт, взял наши расчеты и пошел к Борису Ивановичу. Главный инженер сказал:

— Имейте в виду, что кожух пошел на сборку по личному приказу директора. Как можно отменять его приказ? Это будет подрывом авторитета директора.

— Придется с этим примириться. Кожух нельзя допускать на сборку. Как инженер, вы прекрасно понимаете это.

Долго Борис Иванович меня уговаривал, но я с ним не мог согласиться, не имел права допускать в армию пушку с таким кожухом.

— Ну что ж, — сказал я, — придется обратиться к военпреду. Его не надо будет уговаривать.

Каневский так и ахнул.

— Неужели вы пойдете жаловаться на директора?

— Это не жалоба, а предупреждение, чтобы в армию не попала бракованная пушка. Я понимаю, что лучше бы решить дело без участия военпреда, но вы, Борис Иванович, не хотите мне помочь, хотя можете и должны бы.

После долгого обсуждения Каневский наконец согласился со мной и, позвонив Горемыкину, приказал снять со сборки кожух за таким-то номером.

Я попросил Бориса Ивановича с глазу на глаз переговорить с директором, посоветовать ему не принимать впредь скоропалительных решений.

В то время нашему КБ часто приходилось вести борьбу на два фронта. Я уже говорил, что судьбу деталей с дефектами окончательно решал военный представитель АУ. Пока на заводе были Василий Федорович Елисеев и Иван Михайлович Буров, дело шло нормально, все решалось быстро и объективно, по-инженерному, потому что оба хорошо знали конструкцию пушки и производство. Им не надо было объяснять, что кустарная технология не гарантирует высокого качества продукции и потому детали будут получаться с большими отступлениями от чертежей. Важно существо дела: отразятся или не отразятся эти отступления на действии пушки. Они отлично понимали все и подходили к делу по-государственному. Не было случая, чтобы завод обжаловал в Артиллерийское управление решение военпреда относительно дефектной детали.

Но в феврале 1937 года наш коллектив с великим сожалением вынужден был расстаться с Василием Федоровичем Елисеевым, который получил назначение на должность директора большого завода. Особенно тягостно было расставаться с ним нам, конструкторам, лучше других знавшим цену этому отличному артиллерийскому инженеру, испытателю, консультанту, опытному производственнику. Почти одновременно отозвали от нас и Ивана Михайловича Бурова, также всеми уважаемого. Вместо этих, по-настоящему творческих людей АУ назначило других, в том числе районным инженером Василия Всеволодовича Липина.

С его приходом положение резко изменилось. Липин занял совсем иную позицию: он требовал, чтобы все детали были изготовлены в точном соответствии с требованиями чертежей и технических условий. Формально, казалось бы, правильно, а по существу он поставил завод в очень тяжелое положение.

Тенденция Липина определилась буквально с первого предъявления ему цехом № 1 труб ствола с различными отклонениями от технических условий. Как это было принято на заводе, цех направил районному инженеру предъявительский документ с паспортом и положительным заключением КБ. Ознакомившись с письменным материалом, даже не взглянув на детали, Липин написал: «Брак!»

Такой метод контроля всех ошеломил. Цех уведомил о случившемся меня. В тот же день я встретился с Липиным, сказал ему, что КБ не может с ним согласиться, и попросил пересмотреть свое решение. Районный инженер ответил категорически: нет! Заявил, что и впредь будет действовать точно так же. Мне показалась очень странной его позиция. Наш разговор носил не инженерный характер. Я попытался с расчетами в руках убедить военпреда, что детали пригодны для службы небольшие отступления от чертежа не скажутся на боевых качествах пушек. К тому же и государству не выгодно, чтобы браковали такие детали. Но Липина не беспокоило ни то, ни другое. Он не счел нужным прислушаться к мнению КБ, которое свою пушку знает, конечно, лучше, чем военпред. Наша беседа закончилась нравоучением:

— Я бракую дефектные трубы ствола потому, что хочу воспитывать людей, заявил районный инженер, — и прошу КБ поддержать меня в этом. Наши совместные действия помогут заводу выпускать продукцию высокого качества, — важно закончил он.

Выслушав его, я заметил, что, на мой взгляд, он забывает о своих инженерных обязанностях, беря на себя взамен их воспитательные функции. Такой метод работы для завода и государства едва ли приемлем: и очень дорого и к тому же неоправданно; посоветовал ему пересмотреть свои взгляды и действия. Но все мои старания успеха не имели, трубы ствола он забраковал.

Так новый районный инженер вошел в жизнь молодого коллектива завода. Так же он продолжал поступать и дальше. Надеясь, что Липин изменит свои методы, я много раз беседовал с ним, убеждал, что его действия неправильны и что ему нужно быть прежде всего инженером, что объективные инженерные решения явятся лучшим методом воспитания коллектива завода. Пунктуальность, точность нужны, но обязательно в сочетании с инженерной объективностью и принципиальностью. Увы, он так и остался на прежних позициях: все браковал и браковал. В цехах накапливались забракованные детали.

Что же оставалось заводу: жаловаться или выбрасывать забракованное в шихту? Он делал и то и другое. Мелочь шла в шихту, а трудоемкие, дорогостоящие трубы ствола, кожухи, казенники, верхние станки, лобовые коробки, боевые оси смазывали и убирали; в цехах появились склады забракованных деталей.

Время от времени завод обращался к Артиллерийскому управлению с просьбой пересмотреть решения Липина. АУ давало указание, и большая часть забракованного допускалась на сборку. После такой разгрузки цеховые склады пустели, но потом вновь пополнялись: районный инженер не унимался, на него не влияли ни аналитические расчеты, ни логика.

Наблюдая за ним, я не раз задавал себе вопрос: «Что же это такое? Действительно воспитание заводского коллектива, как он говорит, или нечто другое?» Мне трудно было найти ответ, а хотелось. Ведь Василий Всеволодович технически грамотный человек, почему же он решает вопросы не по-инженерному? Это было загадкой.

Я хорошо знал его по академии, где мы вместе учились, но знал совершенно иным человеком. Тогда он был смелым, вдумчивым и не терпящим формальностей. Или, может быть, таким он только казался? На заводе его будто бы подменили. Он боялся по-инженерному анализировать и, боже упаси, принимать решения, которые не укладывались в рамки инструкции и технических условий. Все, что он мог и даже обязан был решать лично, всегда решалось в Москве.

В то время — это были 1937–1938 годы — обстановка в стране была сложная. Если ее не учитывать, можно было подумать, что Липин действует, желая заводу добра. А если учесть обстановку, то его метод иначе, как перестраховкой или самосохранением, не назовешь. Бракуя детали, имевшие отступления от чертежей, он формально был прав; придраться к нему, предъявить какое-либо обвинение было нельзя. Допустишь дефектные детали на сборку — можешь ненароком пострадать за чужие грехи. Так лучше забраковать и быть «чистым», это законно. Так он и поступал. Липин был «чист», а государство от его «чистоты» страдало.

Конечно, браковка дефектных деталей не могла проходить бесследно. Она в какой-то степени подстегивала завод и могла служить оправданием действий районного инженера, который «не занимается попустительством», но последнее являлось для него не более чем ширмой. Не раз я мысленно сравнивал Липина с Елисеевым и Буровым. Земля и небо. Те двое были живыми и активными участниками создания новых конструкций пушек. Они были желанными всюду: и в КБ и в цехах. А Липин не только не знал, над чем работает КБ, но, как правило, никогда не присутствовал на заводских испытаниях опытных образцов пушек. Он был к этому равнодушен. Вскоре Липина отозвали в АУ.