3

3

Ордена нам вручал Михаил Иванович Калинин. От нас с краткой благодарственной речью выступил Радкевич. Он дал обещание работать еще лучше, оправдать награду. Затем все сфотографировались с Калининым, и на этом торжественная процедура закончилась. В радостном настроении мы отправились в ресторан и как следует отпраздновали этот день.

В Москве задерживаться не хотелось, тянуло поскорее домой. И вот мы дома. В цехе сборки — он был самый просторный — собрали митинг.

Награждение группы конструкторов за первую пушку, за свою пушку, созданную на молодом заводе, — это был праздник для всех. А затем опять наступили трудовые будни. Штаб подготовки производства — отдел главного технолога. На основе документации КБ он разрабатывает все от «а» до «я»: процессы формообразования изделия для каждого цеха, чертежи и технические условия на необходимые приспособления, на режущий и мерительный инструмент — на все, что называется технологической оснасткой. Чем сложнее конструкция, тем выше требования к оснастке. Уровень подготовки производства — мерило его культуры. При этом существует непреложная закономерность: конструкция предопределяет технологию изготовления изделия, но, с другой стороны, хорошо разработанная технология выдвигает свои требования к конструкции, чтобы та была высокотехнологична — проста и удобна в изготовлении.

Понимание взаимозависимости конструкции и технологии приходит со временем. Большинство наших конструкторов, которые проектировали Ф-22, в прошлом не были приучены думать о том, каково будет изготовлять в металле созданное ими на ватмане. Правда, еще до начала работы над Ф-22 мы в КБ подсказывали товарищам, чтобы те почаще ходили в цехи, не только по вызову. Посещение цехов связывало их с производством, но связь эта была непродолжительна. Когда началось проектирование, КБ пыталось привлечь технологов для консультации, но те, к сожалению, не откликнулись. Они тоже не были приучены держать контакт с конструкторами, не понимали, как это важно для общего дела. Теперь все это не замедлило сказаться. Конструкторское бюро начало посылать отделу главного технолога уведомительные письма с приложением чертежей деталей и агрегатов Ф-22. Все это шло по кольцевой почте, хотя размещались мы в одном здании, буквально дверь в дверь. Но таков был порядок.

Технологи принялись «колдовать» над чертежами, и вскоре по той же кольцевой почте к нам стали поступать ответные письма с требованиями внести изменения в те или иные чертежи. КБ пришлось заниматься такими вопросами, которые прежде перед нами никогда не возникали. Технологи прямо-таки завалили КБ своими требованиями. Конструкторы пришли в смятение: то ли отбиваться, то ли соглашаться. Отбиваться было почти невозможно: не хватало технологического опыта, эрудиции. Уступать тоже казалось невозможным, потому что опытный образец был уже изготовлен, а в конструкции все взаимосвязано. Начался острый спор: технологи требовали упрощения деталей, а конструкторы во многом отказывали. Однажды ко мне из отдела главного технолога явился Степан Федорович Антонов. Пришел вместе с конструктором «искать правду», — так он выразился.

Мне было приятно, что у конструкторов с технологами начинают завязываться новые, более деловые связи. Не письма, а живой творческий контакт. Споря, они искали истину. Не найдя ее, пришли к руководителю.

Степан Федорович толково изложил свои требования. Они были разумны. Недаром Антонова считали на заводе непревзойденным специалистом по разработке технологического процесса и оснастки для изготовления ствола. Я понял, как надо изменить конструкцию ствола, но без увязки ее с другими, сопряженными деталями принять окончательное решение было невозможно. Поручил конструктору срочно проанализировать чертежи, поблагодарил Степана Федоровича и попросил его подождать у себя в отделе результатов анализа.

Оказалось, изменения, на которых настаивал технолог, вполне возможны. Вместе с конструктором я пришел к Антонову, и тут же, у него на столе, конструктор сделал поправку в чертеже. Антонов остался очень доволен, долго благодарил нас, извинялся за беспокойство. А я был очень благодарен ему, положившему начало новым отношениям между технологами и конструкторами.

Вслед за Антоновым стал захаживать в КБ его друг Григорий Иванович Солодов, затем Алексей Петрович Полозов — отличный специалист по затворам и механизмам наведения. Они умели ставить вопросы и защищать свою позицию. Это заставляло и конструкторов подтягиваться и быть на должной высоте. Таким образом, личные деловые контакты с самого начала сказались и на теоретическом и на техническом уровне работы.

Постепенно все ведущие технологи оказались тесно связанными с конструкторами, и обстановка в КБ резко переменилась. Прежде у нас стояла тишина, а теперь целый день кипели споры, причем ни конструкторы, ни технологи не жалели голосовых связок. Жаркие были дискуссии; иногда приходилось вмешиваться в них и мне. Многого добились технологи, но многие их предложения были отклонены — и не потому, что были не дельными, а потому, что тогда пришлось бы разрабатывать совершенно новую конструкцию пушки, заново изготовлять опытный образец и проводить испытания. А пока у нас шла такая напряженная работа, Ф-22 испытывали на полигоне Артиллерийского управления. Обнаружились новые недостатки. Для ускорения дела КБ, получая замечания с полигона (там находился наш представитель), тотчас же дорабатывало те или иные детали, узлы и вносило изменения в чертежи для технологов и изготовителей оснастки. Нельзя сказать, чтобы те и другие с радостью встречали эти изменения, часто заставлявшие отбрасывать все, уже сделанное. Однако же меняли, выбрасывали скрепя сердце и вновь разрабатывали, совсем не уверенные в том, что эти изменения будут последними.

Очень тяжелая создалась обстановка, но люди терпеливо трудились. От прежней изолированности конструкторов и технологов и следа не осталось. Приятно и радостно было смотреть на такую сплоченность; люди шли навстречу друг другу, желая добиться наилучшего результата. Скольких ошибок могли бы мы избежать, если бы такое содружество существовало раньше, при создании опытного образца! Правда, тогда мы еще не были готовы к тому, чтобы технологи разрабатывали процессы формообразования одновременно с конструированием пушки, но и простой совет технолога тоже имел бы большое значение. Теперь работники обоих отделов проходили хорошую, но дорого стоившую школу.

Я уже описывал плачевную картину, которую представлял собой завод, пытавшийся наладить выпуск пушек по временной технологии. Такая технология не обеспечивала выполнения плана ни по количеству, ни по качеству. Гораздо разумнее было бы подождать с выпуском, бросить все силы на подготовку и организацию производства, чтобы создать нормальные условия для работы. Тогда к концу года завод наверняка выполнил бы заданную программу, только сроки сдачи пушек были бы сдвинуты. Но Артиллерийское управление требовало пушки немедленно, не считаясь с возможностями завода и с условиями производства, а в конечном итоге с собственными интересами.

Металл перемалывали, а пушек все не было; непомерно огромные заготовки «слоны» — перегонялись на станках в стружку, а вымученные в конце концов с превеликим трудом детали получали клеймо контролера «брак» и вместе со стружкой отправлялись на шихтовый двор для переплавки в мартене. Правда, некоторые детали допускались на сборку, но собранные пушки, как правило, не выдерживали контрольных испытаний и возвращались в сборочный цех на доработку. Чрезвычайно напряженная обстановка вызывала нервозность и новые ошибки. Отдел главного технолога стал выдавать заказы на изготовление приспособлений и специального инструмента, но инструментальный цех был маломощен, пришлось часть оснастки заказать другим заводам. Эти поставщики подводили: оснастка поступала от них некомплектно, цехи не могли ее использовать, и она лежала на складах. Выходило, что нам помогают, а мы все равно не даем отдачи, работаем на мартен.

В такое тяжелое время директора и меня вызвали к Орджоникидзе. Хотя мы и не знали точно, что нас ожидает, но предчувствовали — попадет крепко. Приехали мы на вокзал, молча сели в вагон, думая, конечно, об одном.

— Удивительный вы человек, Василий Гаврилович, — вдруг заговорил Радкевич, — ушли с головой в конструкцию своей пушки и даже не замечаете, как живет завод, каковы его нужды.

Такого я не ожидал. Сначала решил даже, что директор шутит. Мы в КБ как раз очень много думали над тем, как помочь заводу, но у нас было правило: пока не сделал, окончательно не продумал — не говори.

— А не ошибаетесь ли вы, Леонард Антонович?

— Нисколько, — ответил он серьезно. — Ведь вы никогда не высказывали мне своего мнения, как нам справиться с выполнением плана выпуска пушек. Зарылись в свои конструкции и больше ничем не интересуетесь! Положение на заводе вас не беспокоит.

Стало ясно: директор не шутит. Но зачем он в такое неподходящее время затеял этот разговор? Я решил изложить ему наши соображения относительно заводских дел, но он все тем же нервным тоном прервал меня, повторив, что я не знаю жизни завода и что лучше прекратить этот разговор и ложиться спать. Все это произвело на меня неприятное впечатление.

Утром следующего дня явились в приемную Орджоникидзе. Там уже сидели работники ГВМУ и нескольких артиллерийских заводов. Вызова ждали недолго: как только от наркома вышли посетители, секретарь пригласила всех заходить.

Кроме Орджоникидзе, в кабинете находились Пятаков и Павлуновский. Мы вошли, поздоровались. Орджоникидзе предложил садиться. Мы с Радкевичем сели рядом. Наступила тишина. Я взглянул на Орджоникидзе, на Павлуновского, на Пятакова (Пятакова видел впервые). И хотя ничего особенного в выражении их лиц не заметил, нервы мои напряглись. Нарком сказал, что его беспокоит положение дел с пушками Ф-22 на Приволжском заводе, и попросил присутствующих высказать свои соображения. Первым выступил директор завода имени Калинина И.А.Мирзаханов, коротко остриженный, с большим лбом и нависающими над глазами черными мохнатыми бровями, с волевым выражением лица.

Наркомат обязал Мирзаханова помогать нам в изготовлении полуавтоматического затвора. Он доложил, как его завод выполняет это задание, и перешел к нашему заводу. Он буквально разгромил нас. Меня возмутила безапелляционность, с которой Мирзаханов утверждал то, чего на нашем заводе и в помине не было.

Затем говорил директор Кировского завода, который обязан был поставить нам прицелы и, нужно сказать, в этом деле не особенно преуспел. Однако и он резко критиковал наш завод. Выступали и другие. Все в одном духе. Затем слово взял Пятаков. Он начал с того, что стал охаивать конструкцию пушки. Потом перешел к работе завода и так же, как все предшествующие, отмечал только плохое.

Орджоникидзе обратился к Радкевичу

— Ну, Радкевич, скажите, что нужно, чтобы вывести завод из прорыва?

Леонард Антонович начал высказывать свои соображения. Я ожидал, что он четко изложит план действий, но, к сожалению, он говорил обо всем, только не об этом. Орджоникидзе терпеливо слушал, но видно было, что в нем нарастает возмущение. Кулак его правой руки сжимался все сильнее и сильнее, лицо наливалось гневом. Наконец Орджоникидзе стукнул по столу так, что даже чернильницы и карандаши подпрыгнули:

— Довольно!..

Наступила глубокая тишина. Я сочувствовал Леонарду Антоновичу и одновременно досадовал: ведь толком он так ничего и не сказал. Обидно было, что нас отмолотили — и за дело, и незаслуженно. Я сидел, уставившись в стол, и думал: что же будет дальше?

Вдруг слышу голос Орджоникидзе:

— Грабин, скажите, что нужно, чтобы выправить положение на заводе?

Я встал. С чего начать? Горько было за коллектив, который трудился не покладая рук. Выпады Мирзаханова, разозлившие меня, заставили начать с него. Я постарался показать всю неправильность его утверждений. При этом поглядывал на Орджоникидзе: как он реагирует? Но ничего не заметил. Затем перешел к выступлению Пятакова:

— Вы ведь не знаете конструкции пушки, а хаете ее!

Орджоникидзе продолжал слушать спокойно. Останавливаться на всех выступлениях не было смысла; я стал излагать соображения, зревшие в коллективе КБ, в нашей партийной организации. Повторяю, мы много думали над тем, как помочь заводу. Закончив, сел не сразу: ждал, как оценит наши идеи нарком. Орджоникидзе их одобрил.

— Радкевич, слышали? Так и делайте.

На этом совещание закончилось. Попрощавшись, мы вышли из кабинета Леонард Антонович был подавлен. В коридоре он сказал мне, что еще никогда в жизни не бывал в таком тяжелом положении. В душе я очень сочувствовал ему, но не стал утешать — настоящее товарищество не в этом.

— Да, действительно, ситуация не из легких, — ответил я, — но ваша беда в том, что вы не продумали сложившегося на заводе положения и поэтому не сделали конкретных выводов.

Радкевич предложил мне стать техническим директором; по его мнению, я хорошо справился бы с этими обязанностями, зная конструкцию пушки и вопросы подготовки производства. Но я отказался.

— Как начальник КБ я помогу вам больше.

— Чем и как вы мне поможете? — Я отвел его в сторону и принялся подробнее излагать только что сказанное в кабинете Орджоникидзе:

— Кроме временной технологии нас губят и заготовительные цехи, в первую очередь кузница, товарищ Конопасов.

Конечно, он был в курсе того, что кузница дает заготовки с неимоверно большими припусками. Разговоры об этом шли давно, но КБ специально исследовало этот вопрос, систематизировало факты. Я проинформировал Радкевича, во сколько раз заготовки весили больше готовых деталей. Львиная часть металла шла в стружку! Для механических цехов это гибель. Вот почему и производительность низка, себестоимость высока, а брака не оберешься. Надо свободную ковку заменить штамповкой, после которой нужна лишь самая минимальная механическая обработка. Это первый резерв повышения культуры производства.

Второй — стальное фасонное литье; завод его пока не освоил и потому не применяет, но мы беседовали с начальником литейного цеха, он берется освоить. КБ придется пересмотреть конструкцию некоторых агрегатов пушки. Мы уже наметили, что именно можно перевести на литье. Наметили и детали, которые можно штамповать. В этом наше спасение: на тех же производственных площадях и при тех же мощностях завод сможет делать больше пушек.

Радкевич не знал, что КБ продолжало усиленно совершенствовать конструкцию Ф-22. Конечно, ему сложно было охватить за один раз все, над чем мы думали и трудились много дней.

Да, КБ работало над модернизацией новой, только что созданной им пушки. Читатель знает, какого напряжения, духовного и физического, стоило коллективу ее создание и устранение буквально на ходу недостатков, которые обнаруживались во время испытаний. В то горячее время наша партийная организация прикладывала все силы, чтобы сплотить людей на решение технических задач, имевших значение и политическое, чтобы помочь руководству КБ. Не раз созывались очередные и внеочередные собрания: сообща думали, как действовать лучше. А вскоре, после того как Ф-22 приняли на вооружение, на открытом партийном собрании подвергли обсуждению всю работу КБ. Коммунисты одобрили меры, предложенные руководством для улучшения качества пушки и сокращения сроков ее создания.

Когда делали опытный образец, почти все трудоемкие детали, не считая трубы и кожуха ствола, изготовляли в опытном цехе специалисты высокой квалификации. Поэтому никто, в том числе и я, не обратил внимания на то, что конструкция пушки, выдержавшей строгий экзамен в смысле служебно-эксплуатационном и эстетическом, недостаточно соответствует третьему требованию — она малотехнологична, то есть слишком сложна, неудобна в изготовлении.

Впервые это почувствовалось, когда в механических цехах создавали опытную батарею, и еще острее — когда запустили пушку в валовое производство по временной технологии. Трехкилограммовую деталь вытачивали из заготовки в 60 с лишним килограммов!

Сущность задуманной нами модернизации заключалась в том, чтобы резко повысить технологичность конструкции, потребовать от кузницы и литейного цеха более прогрессивных методов производства — штамповки и фасонного литья. Эти требования должны быть выражены в нашей документации — в чертежах. Ну что ж… Придется их делать заново.