Глава 12. МДМА

Глава 12. МДМА

В 1967 году, который стал годом «детей цветов», я посетил конференцию по этнической фармакологии. Конференция проходила в Коул-холле, в Медицинской школе Сан-Франциско. Медицинский центр находился почти в эпицентре движения хиппи и был расположен всего лишь в нескольких кварталах от Хейт-Эшбери. Конференция была задумана удивительным скрягой и борцом с предрассудками по имени Даниель Эфрон, с которым у меня были особенно теплые взаимоотношения. Свои противоречивые роли Даниель играл с завидным мастерством. Как главному начальнику фармакологической секции психофармакологии в Национальном институте психического здоровья ему принадлежал важный голос в распределении правительственных фондов, выделяемых для финансирования грантов. Поскольку Даниель был человеком влиятельным, куда бы он ни пошел, вокруг него начинали носиться. Но в то же время он активно боролся со «священными коровами», о чем свидетельствовала и организация этой конференции по этнической фармакологии. Наша с ним дружба была уникальна тем, что я никогда не старался заполучить грант от правительства. Поэтому мне не надо было добиваться расположения Даниеля в личных целях. И он это знал.

Однажды я пришел на встречу ученых-фармакологов в Стэнфорде. Даниель председательствовал там на одном из утренних заседаний. Я сел среди слушателей в первом ряду и поймал скользивший по лицам взгляд Даниеля. После последнего обсуждения я быстро отвел Даниеля от профессиональных фармакологов и отвез его на Ферму. С нами был еще один товарищ — Сол Сноумен, ехавший на собственной машине. В то время д-р Сноумен был доцентом и занимался фармакологией в широко известной медицинской школе на Восточном побережье. Эта встреча была одной из немногих, когда мы виделись с ним лично. А так, в основном, мы поддерживали связь через переписку. По пути на Ферму Денни попросил остановиться у магазина купить коробочку конфет для моей жены Элен, чтобы не слишком обременить ее в качестве гостя.

На Ферме мы все плюхнулись от усталости прямо в кресла и снова почувствовали себя людьми. Денни объявил, что, во-первых, он всегда хотел увидеть мою лабораторию и, во-вторых, любит играть на трубе. Этой привычкой он обзавелся в детстве, когда учился в средней школе где-то в Восточной Европе. И вот мы пошли в лабораторию. Мой сын Тео уже разжег огонь в камине, и Денни впервые увидел, что это за штука. Огонь был хорош, дрова потрескивали. На отдельном дымоходе, который я соорудил наверху металлической стойки, росли лишайники (они уже давненько прилепились к дымовой трубе). Там же красовалась смешная рожица. Ее нарисовал чернилами один из моих друзей — мне на удачу. Сочетание чернильной рожицы и лишайников зеленовато-желтого цвета заставляло многих гостей, впервые заходивших в лабораторию, изрядно удивляться и непроизвольно пятиться. В химическом стакане на столе для экспериментов что-то перемешивалось и пузырилось. На полу стояли пустые кувшины из-под вина, а на стенных полках выстроились бесчисленные бутылки с химическими реактивами. В довершение ко всему, в лаборатории нашла пристанище прелестная колония тонконогих хрупких пауков наподобие тех, которых прозвали пауками-сенокосцами. Они так мягко перебирали своими лапками, передвигаясь по батарее чистых круглодонных колб. Денни застыл в дверном проеме, рассматривая все это. В правой руке он держал трость, левую простер в немом удивлении. Он был похож на Бальбоа,[25] впервые увидевшего Тихий океан.

— Я потратил, — сказал он с особым акцентом, — мил-лионы долларов в мил-лионах лабораторий, и из этого нич-чегошеньки. А тут лаборатория, в которую я не вложил нич-чего, но из которой вышло в-все! — Я был польщен.

Когда мы вернулись в дом, я раскопал свою старенькую трубу — по счастью, вентили у нее еще работали — и предложил Денни вспомнить молодость и сыграть четвертый концерт Гайдна. Я бы попытался совладать с пианино, а Сол исполнил бы роль внимательного слушателя. К нам заглянула Элен и проверила, достаточно ли у нас вина и еды. Через пару часов мы благополучно выдохлись, и Сол, благослови Господь его душу, повез Денни домой.

После смерти Денни в 1972 году его протеже, Эрл Усдин, продолжил работать над многими проектами, над которыми они трудились совместно с Денни. Что примечательно, у Эрла оказалось достаточно энергии, чтобы начать несколько собственных проектов. Он тоже стал уже частью истории. Эти два близких друга внесли неоценимый вклад в развитие фармакологии в нашей стране.

Проходившая в 1967 году конференция называлась «Этно-фармакологические исследования психотропных средств». Насколько я знаю, на этой конференции впервые собрались вместе почти все исследователи, работавшие с психоделиками. К какому плодотворному взаимодействию привела конференция!

От Клаудио Наранхо, психиатра-антрополога, который провел целые годы в джунглях Южной Америки в поисках Ayahuasca vine, мы услышали страстный рассказ о его впечатлениях от воображаемых джунглей, которые привиделись ему под воздействием айяхуаска. По мнению Клаудио, его собственный опыт и опыт его пациентов доказывает, что прием растительных экстрактов, содержащих гармалин,[26] всегда без исключений вызывает в сознании образы ягуаров и прочих примеров фауны и флоры, ассоциирующихся с джунглями, где и произрастает это растение.

На конференции также присутствовал всем известный и уважаемый ботаник — Ричард Е. Шуль из Гарварда. От него я слышал, что он никогда не испытывал подобных видений, которые, как следовало из рассказа Клаудио, возникают после приема айяхуаска.

Я имел удовольствие представить друг другу этих ученых и не забыл упомянуть о пересечении их интересов. Разговор начал Клаудио:

— Что вы думаете о ягуарах?

— О каких ягуарах?

Короткая пауза.

— Вы лично знакомы с аутентичной Banisteriopsis caapi? — поинтересовался Клаудио у Ричарда. В его голосе слышалось легкое напряжение.

Ричард внимательно посмотрел на собеседника и сказал: «Я был человеком, присвоившим этому растению название».

Клаудио продолжил: «Вы сами когда-нибудь пробовали отвар данного растения?»

— Раз пятнадцать, наверное.

— И никогда не видели ягуаров?

— Сожалею, лишь волнистые линии.

Клаудио развернулся и ушел. Насколько я знаю, с тех пор они больше не разговаривали друг с другом.

На конференции выступил и Чонси Лик. Он зашел издалека и стал рассуждать о примитивном состоянии, в котором находится фармакология. Уже близится конец столетия, а вся медицинская практика основана лишь на содержимом двух баночек: на одной написано «От золотухи», на второй — «От сифилиса». Токсиколог и исследователь Бо Хольмштедт сделал обзор открытий в области использования растений в медицине. Стивен Сца-ра рассказал о дурной славе ДМТ.[27] На конференции также выступили Энди Вейл, Гордон Уоссон, Натан Кляйн, Хэрри Исбелл, Денни Фридман и многие другие исследователи, которых всегда интересовала эта область фармакологии и которые внесли вклад в ее развитие. Несколько русских ученых тоже могли бы это сделать, но им мешали политические соображения. Что интересно, не мог заниматься подобными исследованиями и открыватель ЛСД Альберт Хофманн, поскольку они не согласовывались с политикой компании Sandoz, на которую он продолжал работать. Результаты работы конференции были опубликованы в книге, изданной в типографии правительства после того, как Служба по охране общественного здоровья при Департаменте здоровья, образования и социального обеспечения в мягкой форме отказалась ее печатать. Лишь немногие, помимо присутствовавших на конференции, позаботились о продолжении наших начинаний, и сейчас та встреча фактически позабыта.

На конференции я представил доклад о мускатном орехе. После доклада я вышел прогуляться в вестибюль, где самое интересное и происходило. Здесь мой приятель представил меня молодому профессору химии Ноэлю Честнату. Профессор выразил неудовольствие тем, что ему пришлось услышать, за исключением одного доклада по эфирным маслам и их превращению в производные амфетамина. Он сказал, что хотел бы встретиться с автором данного доклада. «Я и есть автор», — были мои слова. Так началась наша дружба, продолжающаяся по сей день.

По мнению Ноэля, необычный потенциал созданного мной наркотика ДОМ и обманчивая простота его структуры могли стать основой для некоей гипотезы. Если провести в некоторой форме метаболическое окисление и перевести это соединение в класс хинонов, то конечным продуктом реакции будет индол. А к классу индолов относится один из основных нейротрансмиттеров в человеческом организме — серотонин. Вполне возможно, что эти результаты имели значение в области изучения психического здоровья. Из этого вытекало, что можно было подавать заявки на гранты и получить финансирование, а потом привлечь к работе аспирантов и ученых с докторской степенью, продолжающих свои изыскания. Они бы помогли производить эти восхитительные метаболические исследования.

Примерно в это время в Сан-Франциско приехал молодой химик, выпускник одного крупного университета на Среднем Западе. Он собирался работать с Ноэлем. Это был д-р Дэвид Лэддер. Наше знакомство стало настоящей искрой, благодаря которой разгорелся огонь нашей дружбы. Мои отношения с Дэвидом стали плодотворным союзом, действующим по сей день. Дэвид — это робкий, спокойный человек и выдающийся химик. Совместно мы опубликовали несчетное количество докладов, и я надеюсь, что в будущем наше сотрудничество будет продолжаться в том же духе.

Пока Ноэль колесил по всему миру со своими лекциями, а также время от времени использовал полагающиеся ему годичные отпуска, он назначил меня кем-то вроде «папочки» для своих аспирантов в Калифорнийском университете в Сан-Франциско. Одним из этих аспирантов было милейшее эльфоподобное создание с соответствующим именем — Мерри Кляйнмен. Она рассказала мне об эксперименте, который провела с двумя своими близкими друзьями. Они использовали сто миллиграммов М-ме-тилированного МДА (МДМА). Она не стала долго распространяться об эксперименте, однако намекнула, что он протекал очень эмоционально. В основном, у всех троих была хорошая реакция.

Не в первый раз при мне упоминался МДМА. На самом деле я синтезировал это вещество в 1965 году, работая в Dole, но прежде не встречался ни с одним человеком, который попробовал бы его самолично. Я повторно синтезировал его и обнаружил, что МДМА не похож ни на что другое, с чем мне приходилось иметь дело. Это не был психоделик, если иметь в виду вызываемые им видения или объяснять его воздействие. Однако в нем были радость и теплота, свойственные психоделикам, и они были поразительны. Я начал собирать комментарии, связанные с воздействием МДМА, от разных людей и в различных обстоятельствах. Постепенно я стал чувствовать огромный интерес и восторг по отношению к этому материалу.

Я начал читать курс по судебной токсикологии в кампусе Беркли Калифорнийского университета. Обычно на лекции приходило 20–30 студентов, и больше половины из них ухитрились продержаться до самого конца курса. Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из них стал настоящим докой в области судебной токсикологии. Зато большинство из них получили то, что я считал чрезвычайно полезной и важной информацией, да еще и по-своему развлеклись. Одним из моих верных слушателей был очаровательный юноша, игравший на гитаре. У него было самое поразительное заикание в мире. Как только ему надо было выговорить слово, начинающееся с гласной (или, на худой конец, на некоторые из согласных), он плотно застревал, пока не делал несколько размеренных вдохов и выдохов или резко дергал головой и не подбирал другое слово. Этого парня завали Клаус.

Клаус заинтересовался МДА и почему-то его N-метилиро-ванным гомологом — МДМА. Он договорился о том, что его пустят в лабораторию где-то в корпусе биофака и позволят заняться летним проектом с целью отработки методик получения МДМА. Его заикание служило источником сущих мучений, когда бы мы с ним не встречались, что, надо сказать, редко случалось. Потом я потерял с Клаусом всякую связь.

Прошло какое-то время, и я столкнулся с ним вновь, когда летел по кампусу, торопясь на встречу. Мне потребовалось всего лишь мгновение, чтобы вспомнить, кто был передо мной.

— Как поживаешь? — спросил я Клауса, ожидая в ответ серию вдохов-выдохов или мотание головой.

— Настроение отличное, — ответил парень, задержавшись на букве «р» в слове «настроение».

— Как твои занятия музыкой? — с достойной храбростью продолжил я, уже начав подозревать, а не ошибся ли я.

— Поиграть удается лишь изредка, — гласные в словах были произнесены немного дольше, чем следовало, так что я убедился, что это был мой Клаус.

— Но, — продолжил он без больших разрывов между словами, — этот метилированный МДА позволил мне изменить кое-что в себе.

— И что же, к примеру? — поинтересовался я.

— Ну, для начала, впервые в жизни я смог контролировать свою речь. Я решил начать новую карьеру.

— Карьеру в какой области?

— В области речевой терапии.

Я потерял след Клауса, но уверен, что он стал одним из первых людей, доказавших мне, что в эликсире под названием МДМА содержалось нечто напоминавшее змеиный жир[28] в том смысле, что он оказывал исцеляющее действие в случае любых болезней

Впрочем, другое раннее испытание показало, что МДМА может действовать иначе.

Один мой хороший друг по имени Чарльз Миллер на протяжении многих лет следил за моими исследованиями Время от времени он спрашивал меня, не настал ли, на мой взгляд, такой момент, когда его участие в эксперименте было бы полезным. Я всегда откладывал эту возможность на неопределенное будущее, поскольку меня охватывали неприятные предчувствия относительно того, как поведет себя подсознание Чарльза во время эксперимента. Он был спокойным человеком, и, в принципе, с ним можно было проводить испытания, однако ко всему прочему он страдал упрямством, настоящим ослиным упрямством. Добавьте сюда хронический алкоголизм. По мере того, как на протяжении всего дня изменялась степень трезвости Чарльза, изменялась и его личность. Так что поздним вечером Чарльз представлял собой откровенно злобного типа, настроенного почти против всего в мире, особенно против интеллектуалов и гомосексуалистов.

Это сочетание постоянно настораживало меня, и с течением времени я уверился, что Чарльзу, в некотором смысле, было необходимо справиться со многими проблемами, без сомнения, мучившими его в пору молодости. Не обязательно было решать их раз и навсегда, но требовалось, по крайней мере, глубоко и безопасно похоронить их в его подсознании. Но я был вовсе не уверен, что хочу стать тем человеком, который подберет инструмент, чтобы извлечь какую-нибудь из этих проблем Чарльза на свет Божий.

Его жена Джэнис ни разу не выразила заинтересованности в подобном исследовании, хотя тоже была осведомлена о сфере моих научных интересов. Однако именно Джэнис однажды позвонила мне и спросила, может ли она (и ее младший сын) рассчитывать на несколько часов моего времени, чтобы получить ответы на парочку вопросов. Вопросы возникли именно у Джэнис. Присутствие ее сына, очевидно, объяснялось тем, что он должен был оказывать ей моральную поддержку, поскольку был неплохо осведомлен о наркотиках. Я предложил встретиться в тот же день после обеда. Они согласились. Как я часто отмечал, если время выбрано правильно, то это видно безошибочно.

Джэнис, ее сын и я приняли сто двадцать миллиграммов МДМА вскоре после полудня. Потом юноша ушел. После получаса — столько обычно проходило до момента «осознания» действия наркотика — Джэнис не подавала признаков, что с ней что-то происходит. Никаких изменений не произошло по истечении и сорока, и пятидесяти минут. Я услышал только несколько незначительных реплик.

— У меня пересохло в горле.

— Я принесу вам стакан воды. Именно так я и сделал Не помогло.

— Мне трудно дышать.

— Дышите так, как можете.

Мы находились в задней комнате дома, и в отражении окна я заметил, что у женщины не возникало никаких сложностей с дыханием, когда я не смотрел на нее.

Мы пошли по холму к участку, который я отдал в аренду группе строителей из нашей округи для хранения пиломатериалов.

Здесь было несколько табличек с надписью «Не курить», чтобы не допустить пожара.

— Вы думаете, я слишком много курю?

— Вы сами думаете, что курите слишком много?

— Нет, я так не думаю.

— Тогда мой ответ будет «возможно, и нет».

К этому моменту эксперимент длился уже час, но признаков активного действия МДМА все еще не наблюдалось. Потом был задан неожиданный — «не шаблонный» — вопрос.

— Быть живым — это хорошо?

— Можете поклясться своей распрекрасной задницей, что это

здорово — быть живым. Это настоящее счастье — быть живым!

Вот оно. Наркотик начал действовать, и женщина стала носиться по холму и кричать, что быть живым — хорошо. Вся зелень стала для нее живой, все ветки деревьев и камни на земле стали одушевленными предметами. Я догнал ее и увидел, что ее лицо так и светилось. Она рассказала мне несколько эпизодов из своей личной жизни, которые она хорошо знала и которые знал хорошо и я, но которые до сих пор лишали ее спокойствия.

Она родилась в результате незапланированного кесарева сечения, ее мать умерла во время родов. И все пятьдесят лет она жила с чувством вины за то, что жизнь ей досталась ценой жизни ее матери. Три года ее лечил семейный врач, главным образом, работая с этой проблемой. Очевидно, что ей требовалось лишь подтверждение того факта, что быть живым — это хорошо.

Пару месяцев у меня не было никаких известий от Джэнис. Когда, наконец, она позвонила, охотно призналась, что до сих пор живет в мире с самой собой и что прекратила ходить к врачу.

В большинстве своих ранних экспериментов я работал с дозой от восьмидесяти до ста миллиграммов и для описания воздействия наркотика в отчетных записях использовал слово «окно». Оно позволяло мне наблюдать как бы извне, смотреть на то, что происходило внутри меня, без искажения или недомолвок.

Изредка мы с Элен отправлялись в поездку, покидая дом в шесть вечера в пятницу и возвращаясь в четыре часа дня в воскресенье. С нами ездили наши друзья — Джордж и Рут Клоузы, с которыми мы были знакомы еще со времен Кэл-холла. Мы садились на специальный поезд, отходивший из Окленда. Он назывался «Веселый поезд в Рино». Чем дальше поезд ехал на восток через Сьерры, в поезде становилось все больше людей с едой и выпивкой и больше шума. Некоторые даже танцевали в музыкальном вагоне. (После тридцатичасового пребывания в казино обратная поездка проходила куда в более подавленном настроении.) Элен чувствовала себя чаще всего неудобно, когда речь заходила о приеме наркотиков, однако ее отношение менялось прямо на противоположное, когда порой она употребляла алкоголь. Что касается Клоузов, то тогда они еще ничего не знали об измененных состояниях сознания, кроме того, к которому приводит алкоголь. Во время одной из наших поездок, когда мы все вместе ели мясо краба с соусом из авокадо в шумном вагоне, я спросил их, не сочли бы они за оскорбление, если вместо мартини я наполнил бы свой бокал хининовой водой и добавил бы туда содержимое маленького пузырька. Зачем? Для эксперимента, ответил я. Хорошо, сказали они, почему бы и нет!

Все сработало. Казалось, что постепенно наступавшее у меня состояние интоксикации очень равномерно соединялось с их состоянием. Они забыли, что я использовал химический препарат, а вовсе не водку. Так что какое-то время я относился к МДМА как низкокалорийному мартини собственного изобретения.

Вскоре после этого случая я познакомился и близко сошелся с приятной парой профессиональных исследователей и преподавателей из Германии — Урсулой и Адольфом Билз. Около года они работали вместе с Терри Мейджэром. Дольф, как называл себя он сам, однажды принял небольшую дозу ЛСД. Его переживания были необычайно запутанными, сложными и пугающими. Уже несколько недель он не мог полностью прийти в себя.

Хорошенько поразмыслив, я предположил, что МДМА мог бы в некоторой степени помочь Дольфу, хотя, конечно, очередной опыт с психоделиком казался не очень подходящим средством. Но я подчеркнул, что МДМА не является психоделиком, а также объяснил концепцию «окна» и те доводы, которые убедили меня в том, что Дольф может использовать МДМА, чтобы окончательно поправиться.

Для участия в эксперименте я привлек обоих Билзов. Это был памятный день. Шли только честные беседы, скрытности не было места. Эксперимент положил начало тесным дружеским отношениям, которые будут связывать нас на протяжении нескольких лет. Во время эксперимента, продолжавшегося несколько часов, мы справились с травмой Дольфа. По его словам, он словно заново родился. Еще один намек на змеиный жир. Становилось все очевиднее, что МДМА может решить любые проблемы любого человека.

Следует затронуть еще один эпизод из истории МДМА. Он связан с добрым пожилым психологом, верившим в расхожую идею о том, каким должен быть образцовый дедушка — и по взглядам, и манере поведения. Собеседника он слушал внимательно, смеялся искренне и часто, и, как говорит Элис, в его дружеских крепких объятиях хотелось оставаться как можно дольше.

У Адама в Окленде была своя практика. Его кабинет размещался на втором этаже какого-то дома, который сдавался под офисы. В основном прием у него представлял собой обычный пятидесятиминутный сеанс, однако иногда, правда, очень редко, он использовал совершенно другие методы лечения. До самой смерти Адама это сохранялось в секрете ото всех, за исключением ближайших друзей и тех, кого он решал лечить при помощи особых средств. Да и сейчас люди, знавшие и любившие Адама, предпочитают не разглашать эту тайну и, без сомнения, будут хранить ее и впредь.

Специальное лечение, к которому Адам порой прибегал, предполагало использование психоактивных веществ. Они были необходимы для того, чтобы помочь пациенту перешагнуть через психологические барьеры и напрямую обратиться к себе самому и собственному подсознанию. Чтобы применять подобные наркотики, в течение двух десятилетий Адам разрабатывал отдельную методику.

Для проведения специальных сеансов Адам выезжал на дом к пациенту. Он заранее оговаривал время сеанса, чтобы пациент мог подготовить фотографии из семейного альбома, которые способствовали активизации ассоциативного потока и стимулировали детские воспоминания. Адам также просил своего пациента сформулировать накануне сеанса наиболее важные вопросы. После того, как пациент получал определенную дозу наркотика, Адам, сам ничего не принимавший, садился рядом, чтобы при необходимости придать пациенту уверенность и успокоить его прикосновением руки или помочь уладить какое-нибудь затруднение либо проблему, которая могла возникнуть во время сеанса. Самая сложная работа выпадала пациенту, ответы на интересовавшие его вопросы должна была дать его собственная психика. Адам пользовался целым набором веществ, начиная от сравнительно мягкого МДА и заканчивая ЛСД и ибогаином.[29] Последние наркотики он использовал для сокрушительной атаки в случае психологического сопротивления. Судя по всему, источники, из которых Адам получал наркотические вещества, были легальными. Обычно он делал заказы у зарекомендовавших себя поставщиков химической продукции. Но Адам был таким человеком, что всегда все проверял. Поэтому он часто звонил мне, чтобы я проверил полученный им новый препарат и вынес окончательный вердикт относительно соответствия наркотика его названию и отсутствия примесей.

К 1977 году возраст стал брать свое, Адам быстро уставал, и ему пришлось сократить количество своих пациентов. Я знал, что он уже почти готов все бросить и не будет продлевать аренду помещения, где располагался его оклендский офис. Однажды Адам попросил меня заскочить к нему и при желании забрать некоторые необычные сувениры, которыми он обзавелся за свою жизнь. У него оказались куски коры отсюда-то и странные порошки оттуда-то. Имелись у Адама и маленькие веточки и корешки ибоги, и образцы первых коллекций яхе из Южной Америки, собранные после открытия этого растения. Я провел у Адама пару часов и с благодарностью принял его ботанический музей.

Идя в гости к Адаму, я решил прихватить небольшую бутылочку своего «низкокалорийного мартини», то есть гидрохлорид-МДМА, чтобы соблазнить его попробовать что-нибудь новенькое. Зная о нежной привязанности Адама к МДА, я убедил его в том, что у МДМА есть некоторые достоинства МДА, но ему не присущ «пьянящий» эффект и к тому же он обладает особенной магией, которая может заинтересовать Адама. Он сказал мне, что, может, попробует этот препарат, а может быть, и нет. Но если попробует, то выскажет мне все, что он об этой штуке думает.

Адам позвонил мне через несколько дней и сообщил, что передумал полностью завязывать с врачебной деятельностью. Я не знаю подробностей деятельности этой сложной расширяющейся сети, которую Адам продолжает развивать на протяжении последних десяти лет. Но мне известно, что он ездил по всей стране, предлагая МДМА другим психиатрам и обучая их методикам использования данного препарата в лечении. Разумеется, все они для начала должны были испытать действие МДМА на себе. Адам считал (так считаю и я), что ни один психиатр не имеет права предлагать другому человеку психотропный препарат, пока он сам тщательно не ознакомился с воздействием данного наркотика на свое тело и разум.

Многие из проинструктированных Адамом психологов и психиатров организовали небольшие группы профессионалов с целью их обучения использованию МДМА. Так что данные и методики Адама получили широкое распространение и вышли за пределы страны.

Невозможно точно установить, с каким размахом в последние годы жизни Адам использовал МДМА в лечебных целях. На поминальной службе я спросил об этом одну из старых подруг Адама. Я поинтересовался, может, она догадывается, сколько примерно людей Адам познакомил с этим невероятным средством — прямо или косвенно. Помолчав мгновение, женщина ответила: «Знаете, я уже думала об этом и пришла к выводу, что, наверное, плюс-минус четыре тысячи человек».

МДМА оказался таким ценным дополнительным психотерапевтическим средством, что я действительно полагаю, что его будут продолжать использовать в психотерапии еще долгое время, несмотря на принятые во многих странах законы, запрещающие его использование и препятствующие его изучению.

Как сказал один психиатр, МДМА — это пенициллин для души, а вы же не отказываетесь от пенициллина, увидев однажды то, на что он способен.