Литературно-драматическая редакция

Литературно-драматическая редакция

Прошло 2 года. Шел 1966 г. Заканчивалась моя учеба в Высшей партийной школе при ЦК КПСС. Все мы, будущие выпускники, уже во всю задумывались о будущем — куда нас направят на работу? Карьерных соображений у меня не было, но очень не хотелось возвращаться в отдел хроники Московской редакции. Во-первых, это была работа на износ, по 10–12 часов в сутки, причем, чем ближе к вечеру, ко времени выпуска, тем больше нервотрепки.

Ну сколько можно? Три с половиной года — служба в «Последних известиях» (на первой программе) и почти 4 года — в «Московских новостях» (на второй программе).

Да и потом, хотелось уже чего-то нового, более интересного. И тут произошло событие, которое помогло изменить всю мою дальнейшую жизнь. В нашей учебной группе ВПШ занималась режиссер литературно-драматической редакции Ольга Васильевна Кознова. Мы были дружны семьями, жили в одном доме на Шаболовке, давно знали друг друга, я хорошо знал и ее мужа Дмитрия Георгиевича Кознова. Чтобы не отрываться от телевидения, она предложила вместе сделать литературную передачу о газете Максима Горького «Новая жизнь», выходившей в 1905 году.

Эта газета предназначалась русской интеллигенции, в ней участвовали многие писатели, актеры и режиссеры. Формальным редактором была актриса Московского Художественного театра Мария Федоровна Андреева, гражданская жена Алексея Максимовича, но фактически газетой руководили большевики. Работали над передачей мы увлеченно, с душой, и получилось даже хорошо. Во всяком случае, на летучке в литературно-драматической редакции о ней отозвались положительно (что бывает редко, когда дело идет о творчестве «своих»). Похвалил передачу и главный редактор Николай Пантелеймонович Карцов.

Через Ольгу Васильевну я знал, что в редакции произошла реконструкция. Выделилось несколько самостоятельных отделов и творческих объединений. Одним из них было объединение по созданию телеспектаклей по теме «Приключения и научная фантастика».

Научной (и ненаучной) фантастикой в ту пору увлекались буквально все. Я тоже читал почти все, что появлялось в журналах и в отдельных изданиях. Поэтому, когда Николай Пантелеймонович пришел к нам в ВПШ для чтения лекций, я выбрал момент и подошел к нему. Состоялся важный разговор, который можно свести к нескольким фразам:

Я: Николай Пантелеймонович, знаю, что у вас образовалось объединение «Приключений и фантастики». Я очень этим увлекаюсь. Нельзя ли мне придти к вам редактором?

Он: Можно, конечно. Но зачем редактором? Я предлагаю тебе место заместителя главного редактора.

Я (в ужасе): Да я же не справлюсь!

Он: Слушай, ты сделал хорошую передачу. И я верю, что ты справишься. А я тебе помогу.

Я: Спасибо. Но передачу мы сделали вместе с Ольгой Козновой, без нее ничего бы не вышло.

Он: Все понимаю. Не скромничай. Смело берись задело, причем немедленно. (Разговор был в начале мая, а выпуск школы в июне, предстояли еще выпускные экзамены). С руководством ВПШ я договорюсь, выходи на работу прямо сейчас, а то мне надо ехать в командировки за границу.

Сильно ошеломленный, я дал согласие и через несколько дней приступил к работе в редакции, продолжая учебу и сдачу экзаменов.

Надо сказать, что в то время, да и потом, до прихода к руководству Госкомитетом С. Г. Лапина, литературно-драматическая редакция считалась элитной. В ней действительно работали самые творчески сильные режиссеры и редакторы. Это было видно по качеству передач и даже по выступлениям на общестудийных летучках. Когда выступал работник «лит-драмы» (как ее называли), это всегда было умно и интересно.

Как и всякий живой организм, любая редакция переживает все стадии роста: рождение, становление, расцвет, увядание и смерть. Считаю, что мне удалось попасть в нее в стадии расцвета. Об этом говорил однажды с трибуны партийного актива Гостелерадио СССР его председатель Н.Н. Месяцев. Хваля коллектив редакции и главного редактора Н.П. Карпова, он сказал (я это запомнил с тех пор, а шел 1966 или 1967 год): «Литературно-драматическая редакция телевидения достигла больших успехов (перечислил ряд телеспектаклей и литературных и театральных передач). И все это благодаря упорной и самоотверженной работе коллектива и его руководства. Я бы посоветовал другим редакциям телевидения и радио изучить опыт их работы и «применять его в своих условиях».

В то время редакция располагалась в Телевизионном театре, в бывшем помещении театра им. Моссовета на площади им. Журавлева (метро Электрозаводская). Театр был оборудован современной отечественной телевизионной аппаратурой. Самым интересным местом в здании был, конечно, зрительный зал. Своей позолотой, в сочетании с белыми лепными украшениями, красными бархатными креслами, он напоминал Большой театр. Но это был не просто зал, а огромная телевизионная площадка для записей спектаклей. В самых разных местах зала были установлены постоянные телевизионные камеры. Наверху, на месте «царской ложи», — аппаратная, где царила электроника. За пультом управления — режиссер, его ассистент, звукорежиссер. Перед ними несколько экранов, каждый из которых отражает то, что видно из одной определенной телекамеры. На «эфирном» экране видно то, что видит телезритель. Режиссер со своими помощниками, телеоператорами формирует «картинку», как бы дирижирует спектаклем.

Электроника позволяет донести до зрителя самые, казалось бы, незаметные переживания актера, малейшие нюансы его игры…

Обычно во время спектаклей, транслируемых в эфир, в зале находились зрители. Их реакция была необходима для полноты впечатления о спектакле.

В телетеатре появилась новинка, которой тогда еще редко пользовались — видеомагнитофон. Видеозапись после небольшого монтажа можно было показать на экране, минуя химические процессы, связанные с кинопленкой.

И вот в таком коллективе мне предстояло работать.

Николай Пантелеймонович представил меня собравшимся на летучке и… уехал в командировку. Мое шоковое состояние продолжалось до его возвращения, да и потом прошло не сразу. В кабинет главного редактора я не пересел, а оставался в своей небольшой комнатке неподалеку. Раньше ее занимал мой предшественник Энвер Гусейнович Багиров. Он перешел на факультет журналистики МГУ и стал преподавателем, а затем и профессором.

Надо сказать, что работники литературно-драматической редакции отнеслись ко мне прекрасно. Я не помню ни одного случая какой-нибудь подначки, подставки, просто иронии, хотя, конечно, поводов, наверное, давал предостаточно. Представьте себя на моем месте — человек семь лет работал в хронике, учился в ВПШ, а до телевидения — 5 лет на историческом факультете МГУ. И вдруг попал совсем в другую сферу — сферу искусства и литературы!

Не могу не вспомнить здесь заведующих отделами редакции Инну Ивановну Веткину (за ней были телевизионные спектакли), Ивана Степановича Темякова (он занимался театральными передачами), Ростислава Владимировича Семячкина (в его ведении были литературные передачи), Елизавету Александровну Епишеву (отдел передач по изобразительному искусству), Макаренкова Михаила Павловича — заместителя главного редактора по производству. Михаил Павлович был особенный человек. Старше нас по возрасту, он был знаток театра, лично знал почти всех директоров московских театров. В здании Госкомитета на Пятницкой он тоже был своим человеком. Когда он приходил туда в бухгалтерию, в производственные отделы и что-то просил для редакции своим глубоким бархатным баритоном, — ему отказа не было. А от этого тогда зависела вся работа редакции. Да и в коллективе он пользовался огромным уважением.

Очень благодарен я и главному режиссеру редакции Виктору Семеновичу Турбину. С ним вместе мы принимали готовые передачи перед их выпуском в эфир, ездили по театрам на отсмотры спектаклей, принимали актерские сдачи телевизионных спектаклей. Он постепенно вводил меня в курс дела, подсказывал линию поведения, помогал в трудные моменты общения с коллективом. К сожалению, никого из этих людей уже не осталось в живых. Это были прекрасные специалисты своего дела, умные и порядочные люди. Хорошая и долгая им память!

Но, слава Богу, многие еще живы. Хочется вспомнить как можно больше тех, с кем работал тогда.

Это прежде всего: Кознова Ольга Васильевна, Каплан Борис Соломонович, Муштаев Владислав Павлович, Венедиктов Владимир, Темякова Майя Николаевна, Изгарышев Николай Сергеевич, Рыжков Виктор Михайлович, Зелинский Георгий Васильевич, Бровкин Вячеслав, Худяков Константин, Прошкин Александр, Павлов Геннадий, Пчелкин Леонид Аристархович, Губайдулин Рустем, Корешков Анатолий, Клиот Анатолий, Радзинская Алла, Паухова Татьяна, Каширникова Эмилия, Виноградова Эльвира, Рыжкова Наталья, Сахарова Ирина, Новикова Ольга, Ромбро Яков Николаевич, Чупахина Дина, Лойк Елена, Аракчеева Виктория, Успенская Наталья Николаевна.

Много других можно еще вспомнить, ведь к концу моего пребывания в редакции было более 200 человек (1971 г.). А были главные редакции и менее 50 работников. Ведь каждый — творческая личность, со своими идеями, предложениями. С каждым надо поговорить, прочитать его заявку, сценарий, высказать замечания. Затем просмотреть готовую передачу, внести поправки, причем всегда в спорах.

Расскажу теперь о некоторых наиболее популярных наших передачах.

Прежде всего — это «Кабачок 13 стульев». Появился задолго до моего прихода в редакцию под названием «Добрый вечер». Затем с 8-го выпуска — «Кабачок». Делали его 4 человека: редакторы Губайдулин, Корешков, Радзинская и режиссер Зелинский. И, конечно, артисты из театра Сатиры: Спартак Мишулин, Ольга Аросева, Борис Рунге, Зиновий Высоковский, Зоя Зелинская, Валентина Шарыкина, Лепко и многие другие. Литературным материалом были юмористические рассказы писателей из Польши и других социалистических стран, а также все, что можно было найти смешного.

Редакторы, они же авторы, делали общий сценарий, где каждый участник имел свой эстрадный номер. Номера отбивались песенками на иностранных языках (под фонограмму).

Поскольку, особенно поначалу, большинство юморесок были из Польши, участники представления обращались друг к другу со словами «пан», «пани». Пан Директор, пан Профессор, пан Гималайский, пани Зося…

Когда поляков спрашивали, не обижаются ли они, что так много используют их юмор и что их персонажи выглядят не самыми умными людьми, да еще с массой недостатков, они отвечали — «если бы еще платили за использование текстов, то чем больше — тем лучше, а во-вторых, наконец-то слово «пан» перестало у вас быть ругательным».

«Кабачок» очень нравился зрителям и, что важнее всего, — Леониду Ильичу Брежневу. Чего не скажешь о нашем руководстве. Особенно о новом председателе Гостелерадио СССР Лапине и его заместителе по телевидению Мамедове.

Мамедов как-то на летучке даже сказал: «Если бы поляки сделали такую передачу про нас, надо было бы срочно вводить в Польшу танки». Сказано это было до 1980 г., когда в Польше было объявлено военное положение, но после введения войск в Чехословакию. Так что отношение к передаче было предельно ясно. Но сделать долго ничего не могли: от зрителей шел поток восторженных писем, да и Леонид Ильич все время спрашивал — у Лапина — когда следующий «Кабачок 13 стульев»?

Правда, «Кабачок» выходил все реже, юмористического материала катастрофически не хватало. И после смерти Леонида Ильича выход передачи прекратился.

Следующим по популярности жанром были театральные спектакли.

Еще в 1951–1954 годах по телевидению показывали от 3 до 6 театральных спектаклей в неделю. Правда, здесь считались и повторы.

Но чем больше в стране становилось телевизоров, тем меньше показывалось спектаклей. И это понятно — падение сборов администраторы театров объясняли расширением аудитории телевидения. В телевидении увидели мощного конкурента. В 60-х—70-х годах хорошо если один театральный спектакль в неделю появлялся в эфире. Чаще всего это были уже не московские театры, а республиканские и областные. А дальше показ театральных спектаклей еще уменьшился.

Но в каждом явлении есть не только плохая, но и хорошая сторона (и наоборот). Телевидению пришлось задуматься: что делать?

Руководивший тогда Центральным телевидением Георгий Александрович Иванов и наш главный редактор Николай Пантелеймонович Карпов решили пойти по пути развития собственных передач об искусстве и собственных телеспектаклей.

К моменту моего прихода в редакцию был уже накоплен солидный опыт по созданию таких спектаклей.

Первый из них был показан еще в марте 1957 г. — «Менделеев» по пьесе И. Робина.

В то время было много разговоров о телеспектакле «Аэлита» (по роману Алексея Толстого). Самым странным было то, что он был показан зимой и весной 1959 г. (две серии), а обсуждение продолжалось и 6 лет спустя. Поэтому остановлюсь на нем поподробнее.

Театральным режиссером был Дмитрий Вурос, телевизионным — Ольга Кознова, ведущими операторами — Игорь Красовский и Иван Липеев. Звукорежиссер — Галина Стародубровская. Все это асы телевидения, его золотой фонд. У них учились следующие поколения телевизионщиков.

Те, кто читал «Аэлиту», помнят, что дело происходит на Марсе, и перенести в студию все события, боевые действия крайне трудно. Творческая группа проявила максимум изобретательности.

Вот один пример. Из воспоминаний Ольги Козновой — режиссера: «Есть в романе сцена, когда Аэлита протягивает Лосю и Гусеву на ладони шарик. Они вглядываются, шар же растет на глазах — друзья понимают, что это — Земной шар… Мы хотели, чтобы зрители вместе с Аэлитой смогли увидеть ожившие воспоминания землян. Но у нас не получалось! И вдруг оператор Иван Минеев бросился в операторскую, притащил пустой шаровидный аквариум; его наполнили водой и стали лить туда чернила из пузырька. И «заклубились воспоминания» — так фантастично размывались чернила в воде. А дальше наплывом вывели на экран хроникальные кадры несущейся в атаку Красной конницы. И сразу стало ясно: это вспоминает свое боевое прошлое красный командир Гусев».

И хотя мнение о телепостановке не было единодушным, это был своего рода этап в развитии телевизионного театра. Но как часто бывало на телевидении, в споры вмешался «привходящий фактор». Какой-то пожарный начальник отдал распоряжение, пленки со спектаклем, якобы из-за противопожарной безопасности, сожгли. Теперь решение всех споров стало невозможным!

Посмотреть спектакль мне не удалось. Но мне кажется, что все споры были именно из-за «кинематографичности» сюжета. Можно ли делать в студии то, что позволено только в кино?

К сожалению, возобладало мнение, что в студии можно ставить только камерные произведения. Это существенно ограничило дальнейшие поиски. Редакторы, отказывая автору сценария, стали говорить: «Это не телевизионно, это для кино!» Вместо того, чтобы попытаться найти новые, нестандартные решения.

Из телеспектаклей, сделанных при мне, запомнились: «Портрет Дориана Грея» по Оскару Уайльду — режиссер В. Турбин, его же «Фиалка», получившая приз на одном из фестивалей в Польше, «Цветы запоздалые» по Чехову — режиссер Наль.

Режиссер уже был в почтенном возрасте. Поэтому оправданным было начало телефонного разговора Георгия Александровича Иванова, руководителя телевидения. Он позвонил Налю домой в вечер премьеры и сказал: «Цветы прекрасны и совсем не запоздалые!» Где это видано было в последующие времена, чтобы высокий начальник так благодарил за работу?

Хорошие отзывы вызвал спектакль «Плотницкие рассказы» с Борисом Бабочкиным в главной роли, режиссер — Павел Романович Резников. Однако телеспектакли приносили не только цветы, но и тернии.

Произошел один случай, который чуть не стал поводом для постановления ЦК КПСС. Хорошо, что главным редактором был в то время еще Николай Пантелеймонович Карцов!

Среди нараставшего потока телеспектаклей совершенно незаметным поначалу был спектакль «Шутка» по рассказу какого-то голландского писателя. Актерскую сдачу мы с Виктором Семеновичем Турбиным приняли почти без замечаний. В главной роли был знаменитый тогда артист Бортников.

И вот вечером я включил телевизор и стал смотреть. Титры, как тогда стало модным, шли не сразу, а чуть позже. А в начале вдруг в кадре появляется крупным планом молодой человек в белой рубашке с открытым воротом и с возмущением говорит в лицо телезрителям: «В нашем обществе нельзя шутить? У нас за шутку сажают?» Дальше выясняется, что он просто пошутил с девушкой, а его приняли за бандита и упекли в тюрьму. Полицейские же, отстаивая честь мундира, не слушали никаких доводов и довели дело до суда. Суд его и осудил. Принимая сценарий и актерскую сдачу, мы рассматривали спектакль как разоблачение буржуазного правосудия, но оказалось все наоборот.

Надо сказать, что после упомянутых слов актера у меня сердце екнуло, и оказалось — не зря.

Не успел кончиться спектакль, как мне позвонил Николай Пантелеймонович и стал спрашивать: кто автор, кто режиссер, почему появился такой спектакль? На мой вопрос — в чем дело? — он ответил: заинтересовались в ЦК.

Утром, что называется ни свет, ни заря я и Инна Ивановна Веткина были в кабинете главного редактора и ждали его возвращения. Все время гадали — за что?

Но такого, что было на самом деле, предположить не смогли. Оказывается, что после первых же слов Бортникова по поводу шутки заведующему сектором радио и телевидения ЦК позвонил генеральный прокурор СССР Руденко. Он был в ярости — «Что себе позволяет телевидение? Откуда такие нападки на генеральную прокуратуру?»

Николай Пантелеймонович рассказал нам, что он даже сразу не мог ничего сказать: «Я сижу, слушаю и вижу, что представители генпрокурора, что называется «шьют дело», причем очень умело. Дело идет к разгромному постановлению ЦК. Тогда я не выдержал, встал, стукнул кулаком по столу и закричал: «Это какие же надо иметь вывороченные мозги, чтобы так воспринимать очевидное!?».

А дальше вопрос можно было решать только двумя путями: или это идеологическая диверсия (тогда все по полной программе), или вообще ничего не случилось.

На наше счастье решили принять второй вариант. Но зарубка, конечно, осталась.

Вскоре, в декабре 1967 г., мне пришлось стать руководителем всей литературно-драматической редакции.

Н.П. Карцова назначили главой дирекции программ Центрального телевидения. Это было повышение. В планах Г.А. Иванова, как мы слышали, было отделение телевидения от Госкомитета.

Тогда программная дирекция превращалась в орган, руководивший всем телевидением.

Когда Карцов сказал мне о своем предложении, я бурно запротестовал, (опять — я не справлюсь.) На что он резонно возразил: «Ты что, хочешь, чтобы тебе прислали какого-нибудь дурного начальника?» Кто же захочет такого.

И я согласился.

Но вернемся к нашим передачам. Кроме уже упомянутого «Кабачка 13 стульев», бешеным успехом пользовался сериал «Следствие ведут знатоки» (Знаменский — Мартынюк, Томин — Каневский, Кибрит — Леждей), режиссер Вячеслав Бровкин. Этот многосерийный спектакль много раз повторялся, и сейчас еще хорошо смотрится. Хотя в нем нет стрельбы, погони, драк. Но есть умная милицейская работа по поимке преступников. Причем милиционеры не пьют в кадре каждую минуту, не ругают начальство и не хватают за грудки подозреваемых.

В 1971 г. появился первый многосерийный телеспектакль Михаила Анчарова «День за днем». Готовился он весь предыдущий год и стоил много крови. Как всегда, первым — труднее всего.

В его основу легли 9 оригинальных пьес Анчарова, которые были написаны специально для телевидения.

Художественный руководитель телеспектакля — народный артист СССР Станицын, режиссер-постановщик — Шиловский, редактор и вдохновитель всей этой серии — Борис Сергеевич Ткаченко. Борис был не только профессионалом телевидения, но и своим в писательской среде. Он успешно закончил Литературный институт им. Горького. С Анчаровым он просто подружился. И это часто выручало. Писатель очень остро реагировал на любые критические замечания: на летучках, в разговорах, особенно — в прессе. Он сразу «бросал перо», говорил: «все, больше ничего не пишу». Борису всегда стоило больших трудов его успокоить. Приходилось не только уговаривать, но порой и распить бутылку водки. В результате Анчаров продолжал работать, причем делал это быстро и качественно.

Примерно в 1969 г. Георгий Александрович Иванов поставил нам задачу: «Каждый день должен идти свой телеспектакль». Мы попытались выполнить ее и на этом, как выяснилось позже, сломали себе шею.

Прежде всего запротестовали главные режиссеры московских театров. Во-первых, мы отвлекали на себя «их» зрителей. Во-вторых, к нам стали стремиться все лучшие актеры: можно подзаработать и повысить популярность. Это расшатывало дисциплину в театрах. Актеры переставали чувствовать себя крепостными. Начались жалобы в ЦК, письма в газеты, хождения по начальству. При Иванове ничего из этого не выходило. Но когда пришли Лапин с Мамедовым, все претензии попали на благоприятную почву. Ведь на первый план в разговорах главных режиссеров выходили не истинные причины их недовольства, а борьба за качество телеспектаклей. Конечно, большинство их не выдерживало сравнения с театральными спектаклями. По сетке вещания нам давалось 45 минут. Только на большие по объему классические произведения давалось больше. На репетиции и съемки — 3 месяца. Все костюмы и декорации — из подбора.

Театральные же спектакли репетировались годами.

Из главных режиссеров особенно усердствовал Юрий Завадский из театра им. Моссовета. Он просто запрещал своим артистам приходить на телевидение. А Лапину он говорил: «Зачем вам делать свои плохие спектакли, когда вы можете получить прекрасные спектакли московских театров».

Это был заведомый обман, никто нам спектаклей давать не собирался. За них театры требовали денег, как за несколько полных сборов (аншлагов), да и только тогда, когда спектакль уже умирал естественной смертью и сходил со сцены.

В результате мы лишились и телевизионных, и театральных спектаклей. Остались лишь театры, приезжавшие на гастроли. Правда, спектакли они привозили большей частью своих авторов — украинских, белорусских, татарских. Это не находило понимания у большинства зрителей. Но это было уже в 70-е годы. В наше время, в конце 60-х, по-моему, был расцвет театра на телевидении.

Кроме театральных и телевизионных спектаклей, регулярно шли передачи:

«У театральной афиши» — это не просто информация о новых спектаклях, а как бы путеводитель по театрам Москвы, с рецензиями на лучшие из них.

«Рассказы о театре» — отмечали юбилеи театров, драматургов, режиссеров, вспоминали историю театра.

«Мастера искусств» — встречи с выдающимися мастерами театра.

«Театральные встречи» — передача шла из Центрального Дома работников искусств или из Дома актера. В ней участвовали не только деятели театра, но и гости — писатели, ученые, люди труда, ветераны войны. Все эти передачи шли раз в месяц, но получалось, что каждую неделю в эфире шел разговор о театре.

Литературную жизнь в стране, как и театральную, отражали несколько передач. Назывались они по-разному: «Литературные беседы», «Книжная лавка», «Страницы творчества советских писателей», альманах «Поэзия», — но все это были передачи о современной, о классической литературе. В студию приходили писатели — Астафьев, Белов, Залыгин, Катаев, Марков, Закруткин, Нагибин, Сурков, Симонов, Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина, даже как-то удалось заполучить живого классика — Леонида Леонова. В общем, выступали все, кто был тогда, что называется, «на слуху». К юбилеям готовились передачи о классиках: Гоголе, Тургеневе, Чехове, Некрасове и, конечно, о Пушкине.

В связи с пушкинским юбилеем телевидение, то есть наша литературно-драматическая редакция, впервые организовало репортаж из Михайловского. Он состоялся 6 июня 1967 г. и был посвящен первому Всесоюзному празднику поэзии.

Надо сказать, что этот репортаж состоялся благодаря двум людям — писателю Ираклию Луарсабовичу Андроникову и заместителю главного редактора нашей редакции Борису Соломоновичу Каплану. Потом эти репортажи стали регулярными, но всегда их организация ложилась на этих двух людей.

В те годы стоило только назвать фамилию Андроникова — и все начинали радостно улыбаться. Он был известен своими юмористическими устными рассказами, да и тем, что всегда был душой любого общества, в котором находился.

Его всесоюзная известность началась с серьезной литературной работы — телефильма «Загадка НФИ», который вышел в 1959 г. Фильм был посвящен расшифровке обращения Лермонтова в одном из его стихотворений к загадочной Н.Ф.И.

Вскоре Ираклий Луарсабович появился у нас в редакции и стал ежемесячно выступать с устными рассказами. Его имя — целая эпоха в жизни всего телевидения.

После его ярких выступлений любое чтение текста по бумажке, от чего мы никак не могли отучить даже самых высоких партийно-правительственных чиновников, становилось просто неприличным.

Каждое его выступление вызывало многочисленные отклики в прессе (что для телевидения тогда было в новинку) и сотни писем телезрителей. Причем отклики всегда восторженно-положительные. Да и сам Ираклий Луарсабович был интереснейшим человеком. Простое его появление в коридорах студии и в редакционных комнатах вызывало эффект землетрясения. Всякая работа прекращалась, всех как волной смывало со своих мест, и около него немедленно образовывалась толпа. У Ираклия Луарсабовича всегда в запасе было несколько остроумнейших баек, которые всегда вызывали гомерический смех. Между ними он решал какие-то свои вопросы, а потом говорил: «Вы меня извините, у меня там внизу такси тикает…» И все радушно с ним прощались. Основную работу по подготовке передач с Ираклием Андрониковым в редакции проводил Борис Каплан. Он настолько подружился с писателем, что, я думаю, именно поэтому мы смогли выпустить целый цикл передач и фильмов об этом выдающемся человеке.

Не менее важную роль в развитии телевидения сыграл писатель Сергей Сергеевич Смирнов. Он написал книгу о героях Брестской крепости, чьи имена до тех пор были под запретом. Она была посвящена подвигу простых советских людей в годы Великой Отечественной войны. Особенно его привлекали неизвестные страницы тяжелой войны, которые сознательно предавались забвению. Передача называлась «Рассказы о героизме».

Хотя это были уже 60-е годы, время хрущевской «оттепели», но консерваторы-сталинисты из партийной и особенно военной верхушки по-прежнему придерживались принципа Сталина — «пленный — это предатель». С. Смирнову на фактах удалось доказать, как героически сражались защитники Брестской крепости и во время ее обороны и после, в партизанских отрядах Белоруссии, Польши, а также Франции и других стран Европы. По его материалам многие из них получили правительственные награды и даже звания Героев Советского Союза. Однако и после этого писателю ставились препоны для выступления по телевидению. Ведь он собирался рассказать и о других неизвестных героях, подвиги которых тоже замалчивались. Вот и не давали ему говорить то, что он хотел в общественно-политической редакции. Там правили бал военные чины из Политуправления Советской Армии, они были против всего, что не укладывалось в их сложившихся еще при Сталине представления.

Выход нашелся. С. Смирнова наше умное начальство (тогда телевидение возглавлял Георгий Александрович Иванов, замечательный профессионал телевизионного искусства и очень смелый руководитель) передало как писателя в литературно — драматическую редакцию. И другой умный руководитель, Николай Пантелеймонович Карцов, главный редактор литературно-драматической редакции, сделал все для того, чтобы обеспечить С. Смирнову возможность донести до зрителей свои «запретные» материалы. В мое время передачи Смирнова шли регулярно и пользовались общественным признанием.

«Рассказы о героизме» получали тысячи писем благодарных зрителей. Многие впервые узнавали о судьбе своих близких, погибших во время войны. Некоторые сообщали о новых неизвестных героях, их подвигах. И все были благодарны С. Смирнову (и редакции) за его благородное дело — восстановление исторической справедливости.

Передача выходила в течение пяти лет. Впоследствии писатель создал телевизионный альманах «Подвиг» и был его ведущим. Позже Альманах перешел в редакцию пропаганды. За время работы С. Смирнов получил более 1 млн писем.

Некоторое время выходили в эфир постановки «Литературного театра». Сейчас трудно установить, когда он зародился на телевидении. Говорят, что значительно раньше, чем в 1959 г., когда основой для передачи послужил роман Бориса Полевого «Глубокий тыл».

Уже из самого названия видно, что передача сочетала в себе и литературу и театр. Она включала фрагменты собственных театральных постановок, художественное чтение актеров в кадре и за кадром (на рисунках, фотографиях, декорациях), фрагменты театральных спектаклей. Причем участвовали в спектаклях «Литературного театра» такие корифеи театрального искусства, как Ильинский, Бабочкин, Пашенная и другие.

Одним из основателей «Литературного театра» на телевидении был режиссер Павел Романович Резников.

Много сделала для его становления режиссер Ольга Васильевна Козиова. Запомнился ее прекрасный спектакль по роману М. Булгакова «Роковые яйца».

Всем известный сейчас режиссер Фоменко начинал свою творческую деятельность именно в «Литературном театре».

Очень интересным был спектакль режиссера Александра Прошкина (сейчас известного кинорежиссера) «Детство, отрочество, юность» по Л.Н. Толстому.

Совершенно справедливо замечательный литературный критик, блестящий литератор В.Я. Лакшин назвал «Литературный театр» телевидением будущего.

После известных перемен в литературно-драматической редакции, когда у руля встал Константин Степанович Кузаков, «Литературный театр» (вместе с работниками, делавшими спектакли) перешел в редакцию учебных программ, к Вилену Васильевичу Егорову.

Там под условным (рабочим) названием «Кентавры» (то есть симбиоз литературы и театра) пошли спектакли по Стендалю, Марку Твену, Достоевскому (отличный был спектакль по «Братьям Карамазовым»).

Но это было потом. А сейчас литературно-драматическая редакция продолжала бурно расти.

4 ноября 1967 г. репортажем об открытии нового телецентра в Останкино начала свои передачи Четвертая программа Центрального телевидения.

Нам выделили большую часть ее времени, добавили штатов, и получилась еще одна литературная редакция. Часто бывало так, что если мы не решались дать какую-то передачу по первой программе, то отправляли ее на четвертую. В результате она становилась интереснее первой. Руководить ею по части литературы мы поручили Ростиславу Семячкину. Он и подписывал папки, так как я уже не имел возможности предварительно просматривать еще и их передачи. Верными помощниками ему были Елена Гальперина (одна из зачинательниц КВН) и Татьяна Александрова (осуществляла программирование эфирной сетки четвертой программы).

В это же время к нам присоединили и киноредакцию со своим кинопоказом, популярнейшими передачами: «Кинопанорама», «Клуб кинопутешественников», «В мире животных». Ее главный редактор Фаина Хаскина стала моим заместителем. Она тоже имела право подписывать эфирные папки. Как и в случае с четвертой программой, я не имел возможности смотреть еще и кинопередачи.

В результате в литературно-драматической редакции оказалось все художественное вещание телевидения. Кроме, конечно, музыкальных передач. Зачем это понадобилось руководству? — до сих пор не знаю. Долго это продолжаться не могло. Назревали перемены. Они и произошли. Правда, не сразу, а лишь в 1970 г. Это был год 100-летия со дня рождения Ленина.

Все редакции старались сделать свой вклад в телевизионную «лениниану». Сделала его и небольшая редакция народного творчества. Там в то время был главным редактором Николай Сергеевич Изгарышев, наш бывший работник.

Он-то и пропустил в эфир сюжет о том, как кинорежиссер Марк Донской репетирует с актером, исполняющим роль Владимира Ильича Ленина. Видимо, это был не профессиональный, а так называемый «народный театр», где участвовали самодеятельные актеры. Иначе почему этот сюжет был снят редакцией народного творчества?

В кадре Донской дает указания актеру, причем актер-то в гриме Ленина! Он похлопывает его по плечу, даже по щеке и что-то там «повелевает». Я видел этот сюжет в эфире, и признаюсь, у меня, как у человека искушенного в тонкостях цензуры и уже не раз битого, сердце дрогнуло.

Но я и не представлял, что дело могло повернуться так грозно. Состоялось заседание Центрального Комитета, на котором происшедшее было признано «грубой политической ошибкой».

Показанный киносюжет «принижает Ленина, низводит его до ученика, который выслушивает разного рода поучения».

Объявили по выговору председателю Госкомитета Н.Н. Месяцеву и его заму по телевидению Иванову.

Наш Коля Изгарышев был снят с поста главного редактора. Он вначале честно признался, что не увидел в материале ничего предосудительного. Но потом, по совету Иванова, заявил, что просто не успел посмотреть сюжет до эфира.

Дальше на все вопросы участников заседания он отвечал одной и той же фразой: «Виноват. Но прошу оставить в родном коллективе». Поскольку дело было не в нем, его просьбу удовлетворили. Он остался в редакции — на должности заведующего отделом.

Эта история послужила поводом для смены власти в Гостелерадио. Причина же, конечно, была в другом. Команда Брежнева укреплялась, ей нужен был более жесткий человек на должности председателя Гостелерадио СССР, который бы «навел порядок».

Считалось, что события в Чехословакии 1968 г. произошли потому, что именно телевидение повело агитацию против партийной власти. Руководству партии показалось, что наше телевидение тоже начинает идти по этому пути.

В апреле 1970 г. председателем Гостелерадио стал Сергей Георгиевич Лапин. Началась новая эпоха телевидения.

Сергей Георгиевич поменял почти весь руководящий состав телевидения и Телевизионного технического центра.

Идешь по коридору и видишь одни пустые таблички, становилось как-то неуютно.

Из 12 главных редакторов осталось 4: Вилен Васильевич Егоров — редакция пропаганды, Анатолий Иванов — молодежная редакция, я и Кира Веньяминовна Анненкова, которая только что сменила Изгарышева на посту главного редактора народного творчества.

До сих пор не понимаю, почему Лапин оставил меня. Но первая же встреча показала, что перестраиваться придется основательно. Первый удар пришелся по телевизионным спектаклям. Я уже говорил, что Георгий Александрович Иванов поставил перед нами задачу — каждый день в эфир должен идти телеспектакль. Мы эту задачу выполнили. Положили массу сил. По технологии производства мы должны были принять сценарий на редакционном совете не менее, чем за три месяца до эфира, а то и за полгода. Три месяца давалось режиссеру на создание телеспектакля. Мы и напринимали сценариев на несколько месяцев вперед.

И вот Сергей Георгиевич попросил у меня список этих сценариев. Вооружился красным карандашом и… начал вычеркивать.

При этом он спрашивал меня о содержании каждого сценария. Классика — русская и советская — проходила без возражений. Современная тема требовала уточнений. Но как можно по пересказу судить о будущем спектакле?

В результате осталось не более одной трети запланированного. Но ведь существовала еще и финансовая сторона дела.

После принятия сценария редакционным советом автору выплачивалась половина суммы гонорара, а через три месяца (даже если спектакль не прошел в эфир) — вся сумма полностью.

Как выяснилось позже, общая стоимость расходов получилась более 300.000 руб. По тем временам это были большие деньги. Ведь доллар тогда стоил 60 копеек. Эти расходы, ставшие непроизводственными, были поставлены в вину мне.

Постепенно стали сокращаться и театральные и литературные передачи.

Сергей Георгиевич Лапин очень много сделал для подъема политического вещания, особенно информационной службы. Но художественное вещание начинает приходить в упадок. Сам Лапин любил литературу и искусство. Читал почти все, что выходило тогда в толстых журналах, бывал на премьерах в театрах, на художественных выставках. Но к художественным произведениям относился лишь как политик.

Однажды он спросил меня, что я сейчас читаю. И был очень удивлен, узнав, что я читаю огромный роман Генриха Сенкевича «Потоп».

С заместителем Лапина по телевидению, Энвером Назимовичем Мамедовым у меня отношения не сложились сразу.

Он вообще грубо разговаривал с подчиненными. Особенно доставалось главным редакторам. С низовыми работниками он вел себя по-другому. Поэтому в целом о нем сложилось неплохое мнение.

Помню одно из первых его появлений на общестудийной летучке. Это было накануне первомайского праздника. Он вместе с Карцевым, который стал главным директором программ, сидел за торцом стола, а я почти рядом — за общим длинным, во всю большую комнату, столом. И вдруг я слышу: «Что, я должен их всех поздравлять?» Сказано было с нескрываемым неуважением. Может быть потому, что он знал о предстоящих увольнениях?

Слова деликатного Карцова — «У нас так принято» — успеха не имели. Не случайно время правления Мамедова недовольные называли татаро-монгольским игом.

Хотя, конечно, человек он был умнейший. Быстро разобрался в телевизионной специфике. И был настоящим руководителем, не то, что многие из последующих. (Исключение, конечно, Леонид Петрович Кравченко, который был лучшим).

Все же давление на редакцию усиливалось. Сократилось количество литературных передач по 4-ой программе, все меньше выпускалось телеспектаклей. Появились запреты на некоторых писателей и поэтов.

Время было такое, что нам не приходило в голову спорить. Все главные редакторы, кто имел дело с литературой, просто умоляли руководство: «Скажите, кого можно давать, кого нельзя!» «Нет, — говорили, — сами должны понимать. У нас нет черных списков».

Списков действительно не было. Но постепенно все стали сами соображать.

Где-то к концу 1970 г. я решил, что пора сузить деятельность редакции и хотя бы отделить кинопрограммы. Было как-то неудобно идти сразу к Лапину в обход Мамедова. И поэтому я сначала зашел к нему. Оба в этот день сидели в кабинетах на Пятницкой.

Мамедов к моему предложению отнесся отрицательно, хотя и спокойно, без гнева. Он сказал: «Давай зайдем к Лапину и сразу решим вопрос».

И мы пошли. Разговор был жуткий. Я чувствовал себя боксерской грушей, на которой упражняются сразу два профессионала. После этого я позвонил в ЦК, Анатолию Васильевичу Богомолову, который нас курировал, и попросил о встрече.

Когда он понял в чем дело, то предложил поговорить на улице. Они ведь сидели по 2–3 человека в комнате. А о Лапине уже тогда нельзя было говорить вслух все, что думаешь, в таком высоком учреждении.

Я ему передал вкратце разговор и спросил, что делать. Он ответил — «Зря ты пошел с этим. Они только что вошли в ЦК с предложением о сокращении главных редакций и вообще о сокращении штатов. А ты — с прямо противоположным. Они могли это воспринять как провокацию. Так что теперь жди последствий».

И последствия вскоре появились.

В середине января 1971 г. ко мне подошла редактор Графская и сказала, что в одном из театров Москвы она узнала о моем скором уходе.

Внутренне я уже был готов к этому.

Вскоре меня вызвал Мамедов и самым добрым тоном завел разговор: «Жизнь сложна…» «И полна неожиданностей» — добавил я. Он оживился, перестал мяться и сказал, как тогда говорили — «есть предложение» перевести меня в заместители главного редактора, а главным поставить Константина Степановича Кузакова.

Кузаков был главным редактором литературно-драматической редакции радио. До этого он работал в ЦК партии, в министерстве культуры, занимал высокий пост на телевидении еще в 1957 году.

Конечно, это был признанный руководитель, с большим опытом. «Ты знаешь, он о тебе очень высокого мнения», — завершил разговор Мамедов.

Недели через две Лапин провел собрание руководителей редакции, где представил Кузакова. В мой адрес он сделал два замечания: «обещал исправить дело, но не выполнил…» и «много болел».

Обещать я ему ничего никогда не обещал. Да он от меня никаких обещаний и не требовал. А второе — верно. Я действительно последнее время стал часто болеть, видимо, от стрессов.

Итак, я стал заместителем Кузакова. Зарплату мне сохранили прежнюю. Кузаков же получал больше как член коллегии Гостелерадио СССР.

Началась эра Кузакова. О нем ходили слухи, что он внебрачный сын Сталина. Подтвердил он это через много лет, когда ему было уже почти 90.

Он и внешне и по характеру был очень похож на своего отца. Такая же медленная речь, очень точная и убедительная. Такое же коварство в душе. Была замечена одна особенность: если он в коридоре обнимет тебя за плечи и поведет душевный разговор — значит скоро тебя уволят.

Увольнения же происходили просто массово. Начались они еще при мне — в связи с сокращением количества передач — и продолжались при Кузакове.

Правда, принцип несколько изменился. Я возлагал предоставление кандидатов на увольнение на заведующих отделами. Кому, как не им лучше знать, кто как работает. Кузаков же все решал сам.

Помню, я зашел к нему с разговором о редакторе Маркине. Это был молодой, умный, энергичный человек, только что закончивший ВГИК. И вдруг он сам подает заявление об уходе. Я: «Его нельзя отпускать, давайте я с ним поговорю». Кузаков: «Да пусть уходит, у него идеи…». Я даже не нашелся что сказать…

Константин Степанович считал, что все идеи должны идти сверху. Мои предложения тоже не проходили.

У него была еще интересная манера поведения. Если разговор ему не нравился, он вставал и, продолжая говорить, шел к двери. Собеседник, естественно шел за ним. Так вместе выходили из кабинета.

Я видел, что так работать невозможно. И действительно, через полгода мне позвонил Николай Пантелеймонович Карпов, мой бывший начальник. Мы с ним встретились в коридорах Останкино. В кабинетах особенно не поговоришь — то телефоны, то кто-нибудь зайдет. Он сказал, что Кузаков ставит вопрос о моем переходе к Егорову, в редакцию пропаганды. И вот тут начались «тайны мадридского двора» — никто не хотел брать на себя инициативу в моем переводе. Я, конечно, сразу пошел к Кузакову: «В чем дело. Почему я должен идти к Егорову?»

— Да нет, к Егорову не надо. И вообще нечего спешить. Это не моя инициатива. Подходят люди и говорят, что им неудобно, что они в коридорах встречают двух главных редакторов.

В этом, наверное, была доля истины. Некоторые стали меня избегать. Не смотрят в глаза, не общаются. Появилась боязнь, что если кто-то разговаривает со мной, значит замышляет против Кузакова.

У него, как и у Сталина, был страх заговоров. А у подчиненных — страх увольнения.

Зашел я к Мамедову. Он опять: это не моя инициатива, а Кузакова. В общем, все показывали пальцем друг на друга. И зачем это было делать? Я был совершенно беззащитным, как и все остальные. Никакие суды не действовали — была объявлена реорганизация.

Катавасия тянулась 3 месяца, и в августе 1971 г. я перешел в главную редакцию народного творчества.

Почему не к Егорову? Лично его я уважал и уважаю до сих пор. Он прирожденный руководитель. Ему бы быть зампредом по телевидению, вместо Мамедова. Он хорошо чувствовал и публицистическое, и художественное телевидение. Это он доказал потом, когда в 1987 г. стал руководителем литературно-драматической редакции. Но в редакцию пропаганды, где он тогда работал, я переходить категорически не хотел. В музыкальную — нельзя, нет соответствующего образования. Информационные — уже пройденный этап. Вот почему, перебрав мысленно все главные редакции, я дал согласие на переход в народное творчество.