Глава 15. ЖИВАЯ СИЛА

Глава 15. ЖИВАЯ СИЛА

Карта вытерлась и залохматилась на сгибах. Три дня назад, когда возле штабной землянки разорвался снаряд, на карту опрокинуло банку свиной тушенки. Теперь на ней вдобавок ко всему в правом углу красовалось сальное пятно. Пятно раздражало майора Барташова. Карту давно надо было сменить, но в дивизии не было новых карт.

Не было! Это слово стало фатальным с первого дня войны. Не было воздушного прикрытия для полка, не было автоматов, не было минометов в батальонах, не было пистолетов, не было карт. Не было многого. От одного перечисления у начальника штаба ломило в висках. Не раз про себя поминал он недобрым словом сам не зная кого. Кого–то далекого и трудно воображаемого реально. Того, кто был виноват в этом проклятом «не было»!..

Майор закуривал и заставлял себя успокоиться. Не к чему пороть горячку. Будь хоть семи пядей во лбу, все равно нельзя было предусмотреть, что пятьдесят восьмой стрелковый полк, куда был направлен начальником штаба сердитый майор Барташов, зацепится именно здесь, на гряде сопок в квадрате 18–42 возле длинного озера. Именно здесь, возле сопки 0358, он остановит наступление егерей и займет оборону.

На карте были извилистые горизонтали сопок, ядовито–зеленые моховые болота, синие круги и овалы горных озер. Все пронумерованное до тошноты. Когда среди горизонталей встречались кудрявенькие значки березовых кустиков, глаз невольно задерживался, словно отдыхал на них.

За месяц номера на карте стали незаметно обрастать названиями. Появились всякие Круглые озера, Минометные ручьи, Кривые лощины и прочие нехитрые солдатские прозвища безымянных мест.

Не удержался и начальник штаба. Трудно было нарушить порядок, привитый многолетней штабной работой, но кадровый офицер майор Барташов неделю назад с удивлением обнаружил, что на сопке 0358 его аккуратным почерком написано «Горелая». Он поморгал припухшими от усталости глазами, потянулся за резинкой, но неожиданно махнул рукой. Пусть хоть одно человеческое наименование будет на карте, а то от этих цифр уж иной раз мутит.

Майор перечитал донесение о результатах разведки боем, отточил карандаш и стал наносить на тонкие горизонтали, обозначающие Горелую сопку, условные значки. Данные о системе огня противника.

Две минометные батареи, гаубичная и главный «улов» — шестиствольные минометы.

Крупнокалиберные стоят в четырех дотах. Один дот подорвал со своей группой тот отчаянный сержант, которого Дремов направил в обход. Значит, осталось три. Вот здесь по краю седловинки возле вершины…

От сильного нажима карандаш сломался. Значок третьего дота получился неряшливый, с куцым крысиным хвостиком. Надо было его стереть, заточить карандаш и нарисовать снова. Барташов покрутил в пальцах остаток синего карандаша и решил, что для одного дота не стоит его затачивать. Цветные карандаши в штабе полка были таким же дефицитом, как пулеметы в ротах.

Разведка боем дала хорошие результаты. Вся огневая система в районе сопки Горелой была теперь как на ладони в условных значках штабной карты. Конечно, немцы сменят позиции шестиствольных минометов и гаубичной батареи. Но это уже не главное. Важно знать, что они есть в районе сопки. Шестиствольные они приготовили как сюрприз, хотели преподнести его при подготовке наступления. Не вытерпели, выдали себя. Здорово расшевелил их Дремов. Всего один час просидел в этой щели, а расшевелил хорошо. Неужели у немцев что–нибудь в запасе осталось? Рано подполковник Самсонов приказал дать белые ракеты, разрешающие Дремову отход. Роту надо было еще полчаса держать на склоне…

Теперь можно начать разработку плана захвата Горелой сопки. Вечером Самсонов возвратится из штаба дивизии, и Барташов обсудит с ним кое–какие детали, которые возникли у него в голове. С новым назначением ему повезло. Командир полка неглупый мужик и спокойный. Хуже нет, когда начальство суматошное. Как говорят, семь пятниц на неделе. Самсонов решает не спеша, зато уж накрепко. Цифры он малость недолюбливает, но это поправимо, можно его приучить. Давать ему толковые цифры — и будет их уважать. Майор еще раз посмотрел на карту, окинул глазом хитрые значки, которые добыла рота Дремова в разведке боем. Сколько же стоили эти синенькие закорючки на листе бумаги?

— Дайте данные о потерях в живой силе, — попросил Барташов.

Долговязый писарь в очках торопливо зашелестел бумагами и положил на карту сводку о потерях за вчерашний день. Сорок девять убитых и восемьдесят три раненых на весь полк.

Вот и первая рота. Потери были сравнительно невелики: восемнадцать убитых и трое раненых.

«Ловко Дремов отделался», — довольно подумал Барташов. В такой мышеловке можно было всю роту оставить. Пулеметы в лоб, а потом обстрел из минометов и орудий — это не шутка. Странно, что так мало раненых. Обычно их бывает всегда значительно больше, чем убитых. Убить человека наповал очень трудное дело. В четырех случаях из пяти он оказывается раненым. Значит, у Дремова раненые воевали до конца. Поэтому их осталось только трое.

— Списочные данные о потерях поступили? — не поворачивая головы, спросил майор.

— Уже переданы в дивизию, — писарь снова зашелестел бумагами.

— Дайте–ка я полюбопытствую, — майор отодвинул в сторону карту. — Молодняк ведь у Дремова, необстрелянные еще.

Писарь подал серый, аккуратно разграфленный лист бумаги, на котором ровным столбиком были выведены фамилии и инициалы тех, кто за вчерашний день погиб в пятьдесят восьмом полку.

Барташов прищурил глаза и стал с усилием вчитываться в карандашные строки, написанные с лихими писарскими закорючками.

Алексеев, Алиханян, Бутузов, Кочерыжкин… Смешная фамилия. Майор вдруг вспомнил веснушчатого солдата в просторной, не по росту шинели. Тот встретился Барташову, когда они шли вчера на наблюдательный пункт. Солдат нес в обеих руках по котелку. Видно, возвращался в роту из наряда по кухне. Там, наверное, что–нибудь прихватил тайком от повара. Когда веснушчатый увидел, что навстречу идет большое начальство, он кинулся в сторону. Путаясь в полах шинели, полез на склон лощины.

— Ишь как припустился, — сказал тогда подполковник Самсонов капитану. — С такими пугаными много не навоюешь. Останови его, а то котелки расплещет…

Но в это время засвистела мина. Все присели за камни. Когда дым рассеялся, от солдата, удиравшего с глаз начальства, не осталось ничего. Там, где он был, на склоне темнела воронка. Вниз, бренча по камням, катился закопченный котелок.

Последний раз писарь занес Кочерыжкина в список. Теперь из штаба напишут про Кочерыжкина И.С., что он пал смертью храбрых в боях за Родину, и все… В графе «Год рождения» почти у каждого из убитых стояло — 1923… Восемнадцатилетние. Как его Сережка…

Где он теперь? Последнее письмо от сына Барташов получил месяца два назад из запасного полка. Сергей писал, что их должны направить в училище.

Первый батальон, второй… Шелестели бумажные листы с колонками фамилий и цифр.

Ага, вот и дремовская рота. Антипин, Алсуфьев, Варабуля, Барташов…

«Однофамилец нашелся», — удивился майор, невольно задерживаясь глазами на карандашной строчке. Барташов, рядовой, тысяча девятьсот двадцать третьего года рождения. «Одногодок Сережки», — подумал Петр Михайлович и удивился еще больше. Инициалы сходятся — С.П. Бывает же такое на свете!

И вдруг почему–то начало холодеть в груди и мелко задрожал сломанный карандаш, которым майор водил по неразборчивым, в витиеватых закорючках строчкам. С.П. — Сергей Петрович. Сережка…

Не может быть! Он не мог оказаться в роте Дремова. Ведь он же писал, что поедет в училище. Меньше чем через три месяца его не выпустят. Три месяца — самый ускоренный курс, это майор знал наверняка.

Воротник гимнастерки стал таким тесным, будто на шею накинули удавку. Петр Михайлович рванул крючок. Раздался треск разорванного сукна. Это немного успокоило. С.П. — почему он решил, что Сергей Петрович? Может быть, Семен… Пантелеевич. Ведь есть же такое имя — Пантелей.

— Дайте мне список личного состава батальона Шарова, — хрипло сказал Барташов.

Писарь недоуменно сверкнул очками и стал рыться в железном ящике с никелированными ручками. Майор смотрел на его сутулую спину с торчащими лопатками, которые шевелились при каждом движении рук.

На лбу у Петра Михайловича выступил пот, пальцы крутили и крутили граненый синий карандаш со сломанным грифелем. Сорок девять человек убило вчера в полку, а он пожалел заточить карандаш. Бережет его, скупится, а сорок девять человек убиты. Среди них Барташов С.П… Вдруг не Пантелеевич?..

Может, завалялись где–нибудь списки личного состава батальона Шарова? Может, не найдет их сейчас писарь?

Но очкастый писарь нашел и, довольный тем, что бумаги у него оказались в порядке, положил список перед начальником штаба. В списке первой роты была четко выведена чернилами строка: «Барташов Сергей Петрович».

Лист бумаги неожиданно стал расти и расплываться. Исчез стол, раздвинулись низкие стены землянки. Аккуратная писарская строчка замельтешила, буквы с завитушками сбежались в кучку, закружились, завертелись с бешеной скоростью и превратились в мальчишеское с ясными глазами лицо. Густые вразлет брови и редкая россыпь веснушек на переносице.

Нет, не может быть. Петр Михайлович не верил своим глазам, не верил этому паршивому списку, в котором любой писарь мог наворотить кучу ошибок. Барташов хорошо знает армейских писарей. Корпят над бумагами, согнувшись в три погибели, а сами в это время думают о чем угодно. Мало ли он находил у них ошибок и искажений. Есть же такое имя — Пантелей!.. Мышиный писк телефона собрал рассыпанные буквы в строки, смазал лицо Сергея, освещенное тусклыми бликами затухающего костра. Ночная Волга превратилась в лист бумаги с ровными графами.

— Соедините с Дремовым, — приказал Барташов, не отводя оцепенелого взгляда от страшной строчки на листе.

Трубка была холодной и твердой. Издалека донесся голос, докладывающий «третьему», что «двадцатый» на проводе.

«Третий — это же я», — сообразил Петр Михайлович и сказал в трубку:

— Дремов, у тебя в роте был солдат Сергей Барташов?

— Был, — ответил далекий голос. — Вчера его при отходе снайпер…

Тут трубка вдруг замолчала, послышались какие–то щелчки и натужное сопение. Видно, лейтенант сообразил, почему начальник штаба спрашивает про Сергея Барташова.

— Да говори же, черт! — заорал Барташов в трубку. — Говори, Дремов!

В трубке перестало щелкать, и голос лейтенанта Дремова четко, по–уставному доложил «товарищу третьему», что рядовой Барташов погиб вчера во время разведки боем.

Той самой разведки, проведение которой было разработано начальником штаба майором Барташовым. На проведении которой он настоял. Подполковник Самсонов не хотел посылать в разведку роту Дремова, но он, начальник штаба, выбрал именно эту роту.

«Почему?» — мучительно думал Барташов, сжимая в руках холодную твердую трубку. Всего две недели он в этом полку. Когда разрабатывал операцию, для него все роты в батальоне Шарова были одинаковы. Просто он выбрал ту, которую именовали первой. Нелепая крошечная пружинка, сработавшая где–то в глубине приученной к штабной нумерации головы Петра Михайловича, оказалась причиной гибели сына. Сам, своими руками послал он Сережку к смерти. И капитан Шаров не хотел посылать роту Дремова, а он, начальник штаба, настоял. Доказал, что именно эта рота может выполнить боевую задачу. Решил сразу убедить командира полка, что тот обязан считаться с мнением начальника штаба. Какая дикая, невероятная случайность….

Барташов чуть не застонал, вспомнив, как он на наблюдательном пункте выговаривал капитану Шарову, упрашивавшему подполковника дать роте белые ракеты. Может быть, просьба капитана могла спасти сына.

Он тогда на наблюдательном не согласился с комбатом и сказал, что данные о схеме обороны противника будут стоить некоторых потерь живой силы.

Некоторые потери «живой силы» — этот привычный штабной термин вдруг полоснул наискось, с размаху по бешено колотящемуся сердцу.

Живая сила… Живой Сережка, сын. Был живой, стал мертвый. Некоторые потери, товарищ начальник штаба, — и у вас на засаленной карте значки дотов и батарей. Полчаса назад вы были довольны данными разведки боем. Особенно обрадовало вас, что обнаружена батарея шестиствольных минометов. Смерть Кочерыжкина не расстроила вас…

Барташов вспомнил про телефонную трубку.

— Где похоронили? — жестко спросил он и весь похолодел в ожидании ответа.

Так и есть… Сергей догонял роту. В лощине его прихватил снайпер. Дремов с пулеметчиком Шайтановым отходили последними. Они видели, как убили Сергея. Пройти туда было нельзя. Снайпер снял бы всякого.

— Ясно… Сейчас приду к вам, — сказал майор и подал трубку телефонисту.

Тот неловко подхватил ее, уронил на землю и опрокинул аппарат.

Писарь, нагнув голову, стоял у стола. Руки его лежали возле списка. Он хотел взять список у майора, но не осмеливался сделать ни одного движения. Лицо писаря было бледное, глаза прятались за стеклами очков.

Резким взмахом руки Барташов откинул плащ–палатку у двери. Свет ударил в глаза. Майор покачнулся и пересилил эту неожиданную боль. Затем поправил выдранный с мясом крючок на воротнике гимнастерки и пошел по тропинке, спускавшейся наискось по щебенчатой наплешине к кочковатой сырой лощине.

«Живая сила… Потери живой силы…» — билась в голове, как в клетке, навязчивая мысль. Почему–то вспомнились строгие залы академии, штабные учения и маневры. Там хитрыми ходами, стрелками на карте Петр Михайлович Барташов поражал живую силу противника и нес потери в живой силе своих подразделенийРядом с тропинкой бежал телефонный провод. Тонкая темносерая нитка, протянутая по земле. Она именовалась коротко: связь. «Дайте связь!» — нередко требовал начальник штаба, когда неожиданно замолкал телефон. Теперь он вспомнил, как по его команде торопливо выскакивал из землянки связист… Зуммер начинал пищать, телефонная трубка оживала в руках начальника штаба. Если вместо одного телефониста в землянке появлялся другой, начальнику штаба некогда было обращать на это внимание. Есть связь — значит, все в порядке.

Где–то гулко застрочил станковый пулемет, и в голове Барташова эхом отдалось: «Огневая точка». Может, очередь сейчас полоснула по живому? По людям…

Снова стало душно. Тропинка вилась среди моховых кочек.

Живая сила… Сергей Петрович Барташов… Пантелей — это редкое имя… Очень редкое имя.

Смачно чавкала под ногами торфяная грязь, и оборванный крючок царапал шею.