Глава VIII ЧЕЛОВЕК И ОБЩЕСТВО

Глава VIII

ЧЕЛОВЕК И ОБЩЕСТВО

Исходный пункт размышлений Кондильяка об обществе (как и у других «философов») — природа, т. е. природа человека и окружающая его природа. Человек научается заниматься охотой, скотоводством, земледелием и другими «искусствами», поддерживающими его существование, а также делать необходимые для этих «искусств» наблюдения, потому что его вынуждают всем этим заниматься потребности. Потребности являются следствием определенного устройства тела, устройства, которым это тело обладает от природы и которое позволяет человеку совершать действия и наблюдения, требуемые этими «искусствами». А окружающая человека природа такова, что, воздействуя на нее, можно извлечь средства, удовлетворяющие потребности людей, поддерживающие их жизнь.

Означает ли это, что в глазах Кондильяка природа — единственный фактор, детерминирующий сознание человека?

Вопреки широко распространенному мнению, что «Кондильяк исключил из рассмотрения вопрос о роли природных задатков в обучении и воспитании» (22, 232), он всецело присоединяется к мысли Ламетри о том, что различия между людьми в умственном отношении детерминированы различиями телесной организации отдельных лиц и различиями в условиях их жизни. Но как ни велико значение, которое философ придает при этом природе человека и окружающей его природе, все же он не считает, что все особенности духовного мира человека определяются только двумя этими факторами. Тезис о первостепенной важности общения для формирования и развития специфической для людей психики, тезис, от которого Кондильяк отошел в «Трактате об ощущениях», вновь занимает свое место в его работах, созданных позднее.

В работе «Об искусстве рассуждения» мы вновь встречаемся с положением о том, что присущая человеческому телу организация лишь создает возможности для формирования и развития человеческого интеллекта, а для реализации этих возможностей необходимы определенные внешние условия, прежде всего общение с другими людьми. Кондильяк здесь резко выступает против предрассудка, который, по его мнению, необходимо уничтожить и который заключается в представлении, будто одна лишь природа сделала нас тем, чем мы являемся. Этому предрассудку противопоставляется положение: «Всем так называемым мнимым природным дарованиям мы обязаны обстоятельствам и обучению» (16, 3, 33).

Это характерное для энциклопедистов «материалистическое учение о том, что люди суть продукты обстоятельств и воспитания, что, следовательно, изменившиеся люди суть продукты иных обстоятельств и измененного воспитания» (1, 3, 2), служило для обоснования требований тех буржуазно-демократических преобразований, которые, по убеждению просветителей, должны были положить конец бедствиям неразумно и несправедливо организованной жизни общества.

Всевозможные занятия людей, «искусства» приносят необходимые людям вещи только при условии, что те, кто этими «искусствами» занимается, обладают определенными знаниями. Добыть знания невозможно без наблюдений. «Но делать эти наблюдения заставляют нас наши потребности. Хлебопашец заинтересован в том, чтобы знать, когда пахать, сеять, убирать, какие удобрения более всего подходят для того, чтобы сделать землю плодородной, и т. д. Он, следовательно, наблюдает, он исправляет допущенные ошибки и обучается. Коммерсант наблюдает различные явления в торговле: куда надо доставить определенные товары, откуда привезти другие товары и какой обмен ему наиболее выгоден… подобно тому как в каждом классе граждан наблюдения направлены в соответствии с нуждами этого класса, — совокупность наблюдений всех классов направлена в соответствии с нуждами всего общества» (36, 1, 434).

Человек, по Кондильяку, отличается от животных тем, что его потребности постоянно растут и вместе с ними расширяется круг его деятельности, количество и сложность «искусств», которыми он овладевает, а значит, расширяется и круг его знаний. Самый узкий круг потребностей и знаний у дикарей, шире — у пастушеских народов, еще шире — у народов, занимающихся земледелием, и самый широкий — у народов, развивших многочисленные разнообразные ремесла и другие «искусства».

Кондильяк выступает против взгляда, согласно которому образ мыслей, обычаи, нравы и вся вообще культура детерминированы только климатом страны, и если науки и искусства у какого-либо народа не остаются на одном уровне на протяжении веков, то эти изменения в материальной и духовной культуре народа обусловлены изменениями климата его страны. Философ возражает, замечая, что изменения климата не бывают столь же внезапны и значительны, как революции в искусствах и науках (см. 16, 1, 262). Климат на протяжении истории народа практически неизменен и может влиять лишь на органы: при благоприятном климате рождается больше людей с лучше устроенной машиной, более совершенно устроенным телом (des machines mieux organisees) и благодаря этому более одаренных, а при неблагоприятном климате таких людей рождается меньше. Если бы специфика материальной и духовной жизни народа определялась лишь климатом, действие которого (и положительное и отрицательное) во все времена одинаково, «то различия между народами оставались бы всегда одними и теми же: одни из них были бы просвещенными теперь, как и раньше, другие же [всегда] коснели бы в невежестве» (там же, 263). Этого не наблюдается ни в отношении «искусств» и наук, ни в отношении нравов: «…характер народа постепенно претерпевает те же изменения, что и существующая у него форма правления…» (там же, 261). «Стало быть, климат не есть причина развития искусств и наук, он необходим лишь как существенное условие их развития» (там же, 263).

Влияние климата на формирование особенностей материальной и духовной жизни народа, в том числе на его предрасположенность к той или иной форме правления, для Кондильяка не подлежит сомнению. Но, с одной стороны, «наклонности меняются из-за тысячи обстоятельств. Скудность и изобилие страны, ее местоположение; выгоды, приносимые друг другу народом, населяющим эту страну, и народами соседних стран; беспокойные умы… чье воображение подчиняет себе воображение их сограждан, — все это и множество других причин содействуют изменению и иногда даже полной смене первоначальных склонностей, которыми нация обязана своему климату» (там же, 261). С другой стороны, «искусства», которыми занимается данный народ, а также существующая у него форма правления оказывают существенное воздействие на формирование характера этого народа, его образ мыслей, нравы и обычаи. Когда древние римляне переживали самый ранний период своей истории, им были известны «лишь самые необходимые искусства». «Они ценили их тем более, что каждому члену республики одинаково необходимо было заниматься ими, и с ранних лет привыкали смотреть одинаковыми глазами на земледелие и на военачальника, который им занимался» (там же, 262). В более поздние периоды истории Рима дело обстояло, как известно, иначе. Могущественное государство древних франков было обязано своим возникновением военному искусству этого народа, что побудило франков презирать земледелие и вообще презирать искусства, которыми сами они не были обязаны заниматься и заботы о которых они возложили на рабов (см. там же).

По сути идеалистическое это понимание истории представляло собой в XVIII в. большой шаг вперед, так как, вовсе не упоминая о деятельности провидения, оно давало социальным явлениям вполне естественное объяснение, утверждая, что в основе общественной жизни лежат природная среда, характер «искусств» (т. е. материального и духовного производства) и форма правления. Это концепция, по сути дела совпадающая с той, которую защищал Монтескьё, когда писал: «Многие вещи управляют людьми: климат, религия, законы, принципы правления, примеры прошлого, нравы, обычаи; как результат всего этого образуется общий дух народа» (21, 412). Увидевший свет за год до «Духа законов» «Опыт…» Кондильяка, как и основной труд Монтескьё, сыграл существенную роль в борьбе против феодально-абсолютистской идеологии, в становлении нового взгляда на общественную жизнь.

В «Опыте…» доказывается не только то, что язык не может ни возникнуть, ни существовать вне общества, но и то, что сознание народа, детерминируемое естественными, социальными и политическими факторами, накладывает отпечаток на его язык, определяет его специфику. «Так же как форма правления влияет на характер народов, так и характер народов влияет на характер их языка» (16, 1, 261).

Кондильяк постоянно подчеркивает изменчивость всех сторон материальной и духовной жизни общества и убежден в том, что и в материальной и в духовной сфере путь изменений, пройденный человечеством, представляет собой поступательное движение. «Чем больше мы невежественны… — пишет он, — тем больше мы склонны думать, что те, кто жил до нас, хорошо делали все, что делали, и что нам остается только подражать им. Многовековой опыт должен был бы заставить нас избавиться от этого предубеждения» (там же, 226). В работах философа, в которых прослеживаются этапы развития науки, техники, общественных отношений, идея о том, что в ходе истории имеет место прогресс, получает свою конкретизацию.

Первоначально все граждане в обществе были равны. Те из них, которым поручалось управление военными или гражданскими делами общества, обладали властью только во время отправления этих функций, после чего возвращались в состояние обыкновенных, рядовых граждан. Так как все в обществе были равны, то интересы всех граждан совпадали. Для управления ими достаточно было небольшого количества простых законов, и тогда «для граждан не было ничего выше закона» (16, 2, 177). Состояние их умов существенно изменилось позднее, когда возникло неравенство граждан, когда образовались сословия, интересы которых отличались друг от друга. Задачи управления обществом очень усложнились, потребовалось создать множество сложных законов, регулирующих отношения между сословиями, и постоянные органы власти. Обязанность властей и цель, которой должны служить законы государства, — добиться того, чтобы граждане, действуя на основе собственных различных интересов, сообразовались бы «с целями общей системы» (там же, 175).

Но история свидетельствует, что во все эпохи, даже в те, которые называют просвещенными, суеверие распространяло среди населения самые нелепые предрассудки, самые ложные идеи. А власти не только разделяли всегда эти предрассудки и заблуждения, но и сами их насаждали и укрепляли; «…власть имущие хотят, чтобы заблуждения и предрассудки сохранялись» (16, 3, 232). «Обозрев века истории, вы утвердитесь в той максиме, что мнение правит миром. Но чем же является мнение, как не предрассудком? Вот что руководит верховной властью» (16, 2, 178). И такое положение, когда в основе государственных законов и деятельности властей лежат не разумные принципы, обеспечивающие интересы отдельных граждан и всего общества в целом, а предрассудки и заблуждения, является не исключением, а правилом. Таким образом, при всей своей политической умеренности Кондильяк не закрывал глаза на отрицательные черты существующей политической системы, отнюдь не идеализировал ее, но говорил, что монархия «не гарантирует ни от капризов, ни от тирании», и даже настаивал на необходимости реформ, хотя и проводимых весьма осторожно (см. там же, 178; 176–177).

В трактовке сущности нравственности и ее происхождения Кондильяк разделяет взгляды большинства «философов». Размышляя над своими потребностями и интересами, говорит он, люди рано или поздно начинают понимать, что им необходимо помогать друг другу, а также придерживаться ряда других правил поведения, соблюдение которых необходимо в их интересах, для их общего блага. Придя к такому выводу, люди дают друг другу «взаимные обязательства. Они приходят к согласию насчет того, что будет позволено или запрещено, и их соглашения становятся законами, которым должны подчиняться их поступки; и здесь-то и берет начало нравственность» (там же, 467). Но, подчеркивает философ, установление принципов нравственности посредством соглашения не означает их произвольности. Правда, существует много моральных норм, которые произвольны, так как при их установлении не считались с требованиями природы. Но есть и подлинные нравственные законы; они тоже «наше творение, потому что именно мы заключили соглашение; однако не мы одни это сделали — вместе с нами их создавала природа, она диктовала их нам, и не в нашей власти было сделать их другими. Так как потребности и способности человека даны (природой. — В. Б.), даны и сами законы…»(16, 3, 209). Хотим ли мы этого или не хотим, мы вынуждены поступать так, как этого требуют наши правильно понятые потребности и способности, и избегать поступков, им противоречащих, если мы этого не делаем, мы бываем наказаны «самой природой». Источник нравственности — природа, «естественный закон» (см. 16, 2, 467) и человеческий разум, постигший веления природы. Так как люди верят в бога, они думают, будто устанавливаемые разумом (побуждаемым к этому природой) моральные нормы происходят от бога, будто нравственные «законы, предписываемые нам разумом, — это законы, которые дал нам сам бог…» (там же). То истолкование нравственности, которое дает Кондильяк, показывая иллюзорность мнения верующих, само является, конечно, идеалистическим, но, как и этические взгляды других просветителей, оно носит отчетливо буржуазный характер и направлено против традиционной этики феодально-абсолютистского общества.

Говоря о том, что и в прошлом, на протяжении всей истории, и в настоящее время умами людей владеют предрассудки и заблуждения, Кондильяк именно в этих предрассудках и заблуждениях видит основную причину всех бедствий, от которых страдает человеческое общество. Все эти заблуждения, согласно философу, имеют одно и то же происхождение, все они равным образом следствие привычки пользоваться словами до того, как было определено их значение, или даже до того, как возникла потребность в их определении. Своевременное и точное определение значения слов объявляется Кондильяком чудодейственным оружием, сметающим все препятствия на пути к счастью человечества. Средством же, способным разрешить все политические, социальные, этические и иные проблемы, заставляющие глубоко страдать людей, Кондильяк, как и все «философы», считает просвещение, разрушающее предрассудки и вооружающее людей знаниями.

Особенно ярко идеалистический характер взгляда «философов» на общественную жизнь проявляется в их теории о просвещенном государе. «Хорошая книга, тронувшая сердце великого государя, — писал Гольбах, — может стать могущественной причиной, которая с необходимостью повлияет на поведение целого народа и счастье известной части человечества» (5, 235). Кондильяк тоже был убежден, что просвещенность монарха, его умение следовать советам ученых и специалистов имеют решающее значение для обеспечения благоденствия страны. В этом отношении он разделяет позицию всех просветителей.

Следует отметить, однако, что, хотя на философии Кондильяка (как и других просветителей) лежит печать метафизического образа мышления, им были высказаны и диалектические мысли, вовсе не характерные для века Просвещения. Так, критикуя теорию предустановленной гармонии Лейбница, Кондильяк пишет, что она означает предопределенность каждого нашего поступка и уподобляет человека автомату, все действия которого однозначно запрограммированы изготовившим его мастером. Кондильяк отвергает эту точку зрения. Пока мы следуем лишь привычкам, пишет он, мы хотя и поступаем не против своего желания, но не выбираем своего образа действий, а лишь покоряемся обстоятельствам. Здесь нет свободы. Свобода имеет место лишь там, где налицо способность поступать так, как ты не поступаешь, и не поступать так, как ты поступаешь, т. е. там, где имеет место обдумывание, взвешивание последствий поступков и выбор того образа действий, который признается в результате такого взвешивания лучше всего ведущим к намеченной цели. Это вовсе не значит, что свобода представляет собой ничем не обусловленный произвол: «…свобода вовсе не заключается в решениях, независимых от воздействия предметов на нас и от всякого влияния приобретенных нами знаний. Мы неизбежно зависим от предметов в силу беспокойства, вызываемого их отсутствием, ибо мы обладаем потребностями; мы неизбежно руководствуемся своим опытом при выборе того, что может быть нам полезным…» (16, 2, 374).

Свобода заключается в способности добиться своего даже вопреки противодействующим обстоятельствам, внутренним и внешним. Корабль, управляемый невеждой, — игрушка волн. Искусный же кормчий, обладающий необходимым опытом и знаниями, заставляет корабль двигаться желаемым курсом даже тогда, когда ветер этому противодействует. Не зная, чего нам опасаться и что нам благоприятствует, мы всецело во власти обстоятельств и обуревающих нас страстей. Уроки же опыта, знания, им доставляемые, позволяют нам покорять обстоятельства, подавлять свои страсти, добиваться желаемого и приобретать свободу.

Даже статуя, лишенная речи и общения с себе подобными, обладает свободой в той мере, в какой она обладает опытом и знаниями. «…Знания мало-помалу освобождают ее от цепей рабства, к которым, казалось, ее первоначально приковали ее потребности» (там же, 373). Дело в том, что свобода всегда имеется в той или иной степени, зависящей от объема и глубины наших знаний. С ростом объема и точности знаний увеличивается возможность правильно предвидеть последствия наших поступков и, следовательно, растут масштабы нашей свободы. Но она никогда не бывает безграничной, абсолютной. Не только потому, что знания, как бы обширны они ни были, ограниченны, но и потому, что мы никогда не можем полностью освободиться от власти обстоятельств — внутренних и внешних. При сильной буре руль перестает повиноваться руке кормчего, а «бурные страсти способны отнять у нас эту власть над собой» (там же, 374).

Высказывая эти мысли, существенно поднимающиеся над уровнем философии его века, Кондильяк прокладывает путь немецкой классической философии, одним из важнейших достижений которой был диалектический подход к решению вопроса о соотношении свободы и необходимости.