Державный мастер, Мусагет, сонеты

Державный мастер, Мусагет, сонеты

  9 января 2006 года.

Так, в ходе работы над эссе «Трагедия России, как эстетический феномен» я пришел к открытию Ренессанса в России, величайшего явления в развитии национальной истории и культуры, до сих пор не осознанного нами. Закончив эссе, я испытал необычное чувство свершения: что-то свершилось важное - в моей жизни или в мире? Что-то произошло. Такого еще не бывало. Это было похоже на катарсис, о котором говорили древние.

Несколько неудачных попыток опубликовать эссе «Трагедия России, как эстетический феномен», в последнем случае, по моей вине, заставило меня серьезнее отнестись к делу, и я написал книгу эссе «Ренессанс в России».

С открытием Ренессанса в России я заинтересовался прежде всего эпохой Петра Великого. Бездна материала! Я задумал написать роман, как некогда Лев Толстой, который затем остановился на эпохе Отечественной войны 1812 года. Первое и основное затруднение - это язык эпохи, совершенно невозможный для воспроизведения, в основе своей сугубо поэтический, и тут я нашел самое простое решение: писать не роман, а драму в стихах, - шекспировская форма соответствовала эпохе преобразований царя-реформатора, поскольку сама была порождением английского Возрождения.

Я решил создать не хронику из национальной истории, как Шекспир, а мировую драму, поскольку герой, его деяния и празднества, невиданные на Руси, с участием богов Греции то в виде изваяний, то в виде ряженых, требовали всеобъемлющей формы. Я вывел на сцену Хор женщин в масках, которые играли в зависимости от событий то ведьм, то муз, то вакханок, поскольку и Дионис принимал участие в празднествах царя... В шекспировской форме проступили элементы античной трагедии.

В это время был снят фильм, основанный на материале романа Дмитрия Мережковского о Петре 1 и царевиче Алексее, в котором главным героем оказывается не царь-реформатор, а его ничтожный сын, что отвечало духу времени, но не исторической правде. Если Петра 1 православные еще могли принимать за Антихриста, то царевич Алексей никак не мог воплощать Христа.

Вообще Мережковский довольно свободно обращается с известными историкам фактами. Основная версия его романа основана на подметном письме, в ложности которого давно убедились историки. Его роман начинается с празднества в честь античной гостьи Венеры, по представлению христиан, белой дьяволицы; на этом празднестве царевич Алексей не мог присутствовать, он умер к тому времени, скорее всего не вынеся пыток, обычной формы дознания того времени во всех цивилизованных странах.

Петр I не остановился бы перед публичной казнью изменника, поскольку он уже не считал его за сына. Но создатели фильма, зациклившись на жестокостях царя Петра, менее всего заботились об исторической правде. Им, очевидно, трудно представить, что царь-реформатор - зачинатель Ренессанса в России.

Неожиданный переход от прозы к драме в стихах, очевидно, был неслучайным, меня вновь потянуло к стихам - на исходе, казалось, жизни и в эпоху, самую неблагоприятную для лирики. Неудивительно, стихи оказались особой тональности и формы. Как видно, трагедии как миросозерцанию и жанру сопутствуют сонеты.

Работа над трагедией «Державный мастер» шла интенсивно, время уходило лишь на изучение исторического материала, что оказалось затруднено для меня из-за пожара в Доме писателя, пострадала библиотека, книги были связаны, а через год-два куда-то увезены; ныне богатейшей писательской библиотеки практически не существует, в чем, как в капле воды, отразилось наше время.

Разговорная речь в эпоху Петра, я думаю, вполне выражала все, звучала просто и ясно, но письменная речь с церковнославянскими оборотами несет в себе такую затрудненность в выражении мыслей, что ужас. Лишь отказавшись от церковнославянского, не без помощи немецкого и французского, русские заговорили по-русски и овладели русской письменной речью?! Боже! Солунские братья в самом деле сыграли с нами злую шутку.

Вообще, кроме архаики, неразвитости языка, Петр, верно, затруднялся выражать свои мысли и чувства, свои представления и цели, которые находили на него, как озарения. Из состояния немоты или непонимания он выходил двояким способом. Сам брался за все, практически осваивая знания, каких требовал от своих сподвижников и подданных. Всякое учение и труд, по существу, для него были неким священнодействием, посвящением в таинства рождения человека, вещи, мастера, корабля.

Второй способ - это его празднества, без коих он не сумел бы приобщить народ к своим задачам и целям. Здесь он закладывал основы новой духовной культуры, светской. Это были настоящие мистерии. Вообще он мыслил и чувствовал, как художник, как актер и драматург на сцене жизни. Многое делалось весьма примитивно.

Но это с нашей, внешней точки зрения. Все оканчивалось попойкой. Примитивно? Но в юности, а народ в ту эпоху был юн, как Петр и в зрелые годы, попойка совсем не то, что сама по себе. Из ассамблей Петра, над которыми кто только не смеялся, явился высший свет в русском обществе и двор, в своей пышности затмивший европейские дворы.

Петр не любил ничего мистического, религиозного в жизни, реальность он воспринимал с величайшей трезвостью гения, что отмечает у него и Вольтер. Вместе с тем он был сам фантастичен по необъятным силам своей личности, и вот, трезво воспринимая жизнь, людей, церковь, он любил фантастическое в форме шутовства, празднеств, театра, маскарадов, фейерверков, ощущая в них тот особый таинственный смысл и значение, что находят люди в религии, мистике, ему чуждых вне эстетического утверждения жизни. Но именно таковы были греки.

Таким образом, сама сущность героя, совершенно особенная, подсказывает поэтику театрального представления. Моя цель - не создание трагедии в духе Шекспира, а именно мировой драмы, как театрального представления. Здесь уже не мистерии, а трагедия в чистом виде, как она зародилась в Древней Греции.

Трагедия здесь возникает, помимо событий, потому что ни боги, ни любые потусторонние силы не могут помочь человеку, кроме его воли, игры его фантазии, которой он зачаровывает себя или преодолевает страх, смерть - через жизнетворчество и творчество, через катарсис.

Таким образом, в ходе работы над трагедией «Державный мастер» я постоянно обращался к античности и к эпохе Возрождения в Европе и, кроме эссеистики, набрасывал стихи, с идеей обозрения мирового искусства, собственно бытия человеческого, в его высших проявлениях.

Так, неожиданно я набросал стихотворение о Шекспире, распавшее позже на два сонета, еще ранее стихи «Гоголь в Риме» и «Ясная Поляна». И вдруг предстало видение: осень, проселок, всадник... Кто он? Бедный владелец нескольких деревушек, собравшийся жениться на первой красавице Москвы, приехав устроить свои дела, из-за чумы застрял в деревне, и вот рой гостей досаждает ему, и, словно вышедшие из могил, они раскрывают «тайны гроба», и поэт, как бы помимо своей воли, - таковы его природа, его призвание, - дает им, как бог, бессмертие в их славе или позоре, - это «пир во время чумы», а внешним образом, исторически, это и будет «Болдинская осень».

Но столь обширное поэтическое содержание напрасно пытаться запечатлеть в одном стихотворении и даже в цикле, напрашивается целая поэма, а еще лучше - трагедия, с Хором Муз?! Так, неожиданно вызрел замысел новой мировой драмы с местом действия вплоть Древней Греции, с участием Муз, для которой проблемы с изучением материала не вставало, все было у меня под рукой, все читано и перечитано...

И я, еще не завершив работу над трагедией «Державный мастер», начал набрасывать трагедию «Мусагет» - драму о Пушкине, да еще в стихах. Ну-ка, придет ли это кому в голову? Главное, можно ли справиться? И мне бы никогда не пришло в голову, не говоря о героях, просто обратиться к драме в стихах в наше время, если бы не осознание ренессансных явлений русской жизни и культуры, с тем перспективы и масштабы творчества поднимаются на порядок выше, если не на два или три.

Я набросал трагедию «Мусагет» в течение первых трех-четырех месяцев 1997 года, еще до завершения «Державного мастера». Вопреки продолжающемуся развалу в стране, надо сознавать, что в творческом плане пока я переживаю лучшее время, какое может выпасть на долю поэта. И нечего роптать на одиночество и возможное и даже длительное непонимание, твердил я себе, поэтические создания останутся.

Именно в эти дни, продумывая темы стихов, собственно философской лирики, я неожиданно пришел к мысли, что вариации на эти темы и мотивы лучше всего, продолжая традиции Петрарки и Шекспира, исполнить в сонетах. Тому были весьма основательные причины. В обычных формах, даже объединяя в цикл, нельзя бесконечно варьировать одну и ту же тему, а в сонетах - это-то и предполагается. При этом я продолжаю классическую, ренессансную традицию, что и требуется и что соответствует моей поэтике и моему миросозерцанию, с совершенно новым и всеобъемлющим содержанием.

Я закончил две трагедии, большие по объему, как мировые драмы отнюдь не предназначенные для театра, типа «Фауста» Гете, почти одновременно. И вышел в город на поиски издателей.

Вы помните, как вышел Мастер у Булгакова со своим романом из своего подвала? В это время появилось множество издательств, но, странное дело, их найти, оказалось, весьма затруднительно или вообще невозможно. Многие издательства не имели своих помещений, лишь юридические адреса. А в тех, более преуспевающих, книги издавали за счет автора или вовсе не печатали современных писателей.

И всюду о драме в стихах и слышать не хотели. Со свободой печати выступил новый цензор - деньги, или иначе, вкус массовой публики. Классику издают широко, но малыми тиражами, что удорожает книгу. Классику издают красочно - как альбомы и подарочные наборы конфет, оказывается, для крупных фирм - для подарков в праздники и при деловых встречах.

Между тем приблизилась дата - 200 лет со дня рождения А.С.Пушкина. Возможно, «Мусагет» был бы издан, если бы не случился дефолт. Во всяком случае, так мне говорил Яков Гордин, известный историк, из семьи пушкинистов.

Затруднения с изданием мировых драм заставили меня вспомнить о театре. Возникали новые замыслы, в частности, об эпохе начала XX века, изучением которой я занимался с первых шагов в литературе. Становилось ясно, будут новые драмы, а вот от жанра мировой драмы должно пока отказаться.

«Державный мастер» и «Мусагет» подверглись большим сокращениям, выпали из них мифологические сцены, а из трагедии о Пушкине вся линия «Пушкин и Керн», из которой впоследствии вышла веселая драма в четырех действиях. «Веселая драма» - это выражение Моцарта, так он определяет жанр его «Дон Жуана».

Выработав собственную форму драмы (шекспировская форма с элементами древнегреческой трагедии), я не отказался от мысли создать мировую драму типа «Божественной комедии» Данте или «Фауста» Гете, всеобъемлющее произведение Новейшего времени. Для подобного замысла необходимы первоисточники, высокие произведения искусства не вырастают на пустом месте. В основании создания Гете лежит средневековая легенда, вынесенная им еще из детства, когда он видел представления кукольных театров о Фаусте.

К этому времени я закончил очередную обработку двух романов «Золотой парусник» и «Метаморфозы», которые соединились в один под новым названием «Мистерии Серебряного века» (ныне "Восхождение"). Это я сделал, зная уже, что этот роман, в основе которого легенда о русском художнике и путешественнике, открывшем тайну света, и послужит первоисточником мировой драмы, драматической поэмы или трагедии (все эти жанры в равной степени относятся и к «Фаусту» Гете), к осуществлению которой я приступил на исходе XX века.

Только жанр моей поэмы «Аристей» - мистерия. На сайте она не представлена (ныне представлена, да в двух частях), хотя и закончена вполне, я надеюсь еще вернуться к ней на исходе дней. Однажды я едва заикнулся о трагедии типа «Фауста» Гете, главный редактор издательства «Амфора» заявил: «Фауста» никто не читает». Что тут скажешь? Знаем ли мы о всех горных вершинах? Но они существуют. И на многие вершины с дивным упорством восходят альпинисты. Это масштабы Земли и человеческого духа, достойные удивления и восхищения.

Время действия в мистерии «Аристей» - весь XX век и тысячелетия человеческой цивилизации, которая, оказывается, мало чем отличается от любых животных популяций или рыб, тех же акул, повторяющих одни и те же стереотипы поведения миллионы лет, стереотипы, основанные на законе джунглей, что у людей обрело форму рынка и войн в масштабах, каких не знают звери.

С открытием тайны света становится возможным воскрешение умерших, с обретением ими бессмертия, что на Земле, естественно, сопряжено со всевозможными осложнениями и еще худшими бедствиями, чем войны, и бессмертные принимают решение унестись на Золотом паруснике в Космос как спасательное судно для душ, устремленных к звездам, с воскрешением их и расселением нового человечества, можно сказать, богочеловечества, по бескрайним просторам Вселенной.