15. КОМИССАР ЕРЕМЕЕВ

15. КОМИССАР ЕРЕМЕЕВ

Десятый месяц года был на исходе. Безукоризненно распланированные проспекты и улицы северной столицы насквозь продувались немилосердными ветрами. И не все зябнущие осознавали, что это неистовствуют очищающие ветры Истории. Одни подставляли суровому ветру лицо, надвинув поглубже шапку. Другие, не выдержав, отворачивались, поднимая воротник и сутулясь.

Под холодным дождем и ветром, по раскисшим от воды дорогам один за другим уходили в сторону Пулкова полки — навстречу наступавшим на Петроград казакам генерала Краснова, на которого возлагал теперь свои надежды Керенский.

Командующим красными войсками только что победившей социалистической революции, призванными не отдать победу обратно в руки буржуазии, был назначен Михаил Артемьевич Муравьев. Подполковник, левый эсер, предложивший свои услуги новорожденной Советский власти.

Помощником при Муравьеве назначили большевика Антонова-Овсеенко, начальником штаба — полковника Вальдена, комиссаром — Константина Степановича Еремеева.

Михаил Артемьевич снова и снова вспоминал, как его впервые провели в Смольный. У входа стояло человек десять с винтовками, на поясах — патронташи. Немало здесь было штатских, в пальто и сапогах, в разнообразных шапках, а один даже в шляпе и с бархатным юротничком на пальтишке. Что могут эти рябчики?.. Впрочем, тут же и солдаты, все в шинелях и папахах, — с этими как-то привычнее, спокойнее. Невысокий усатый красногвардеец в солдатской фуражке и цивильной куртке, с наганом в кобуре проверил пропуск…

Подполковник успел переоблачиться: вместо бывалого фицерского френча надел черную кожаную куртку — первый крик революционной моды. Такая же куртка, только более поношенная, оказалась на одном из большевистских лидеров — Якове Свердлове, — в его пристальном сквозь пенсне взгляде Муравьев ощутил почти нескрываемое недоверие. Что ж, вполне естественно…

И все-таки доверили! Правда, пристегнули комиссара, уж это неизбежно. Впрочем, на комиссара, можно сказать, повезло: спокойный голос, скупые движения, отсутствие какой бы то ни было суетливости — все это благотворно действовало на нервическую натуру Михаила Артемьевича.

Комиссара своего он встретил ненастной ночью под Пулковом, куда приехал в сопровождении группы офицеров на предоставленном в его распоряжение автомобиле. Они, помнится, догнали направлявшуюся на позиции колонну. Солдаты, в полной походной выкладке, устало месили сапогами дорожную грязь. Но в полку чувствовался порядок, все офицеры были на своих местах.

К автомобилю командующего подошел коренастый человек в чуть заломленной смушковой папахе, с трубкой в зубах. Ручной фонарь осветил весьма приятное лицо, суровую складку меж изломанных бровей, светлые, с поволокой глаза, темные усики.

— Комиссар Еремеев, — назвался он.

Главком Муравьев представился в свою очередь и попросил доложить обстановку. Тот доложил кратко и толково, сразу угадывалась военная косточка.

— Ладно, сейчас разберемся, — сказал Михаил Артемьевич и тут же послал своих офицеров подыскать помещение для штаба.

Выяснилось, что штаб уже существует — в неказистом домике на краю поселка. Там их встретил полковник Вальден, начальник штаба. Он тух же, поскрипывая деревянной ногой, расстелил на столе карту и начал помечать на ней данные прибывшего полка.

— Пускай солдаты отдохнут после марша, — распоряжался Муравьев, — после перегруппируем. Скоро подойдут матросы, поставим их на правом фланге. А Красную гвардию — на левый. В центре — только солдаты. Прибудет еще полк — в резерв. Ваше мнение, полковник Вальден?

— Полагаю, — неторопливо заговорил Вальдея, поглядывая то на главкома, то на карту, — что надо обеспечиться от фланговых ударов. Количественный перевес у нас, а у противника явное преимущество в маневренности: кавалерия и легкая артиллерия. Ударять в лоб им невыгодно. Поэтому рабочих лучше поставить в центре, а кадровые части — на левый фланг. Если до утра противник не вылезет, значит, все так и останется. Тогда поднапрем на Царское с флангов, а рабочие ударят в центре…

— Рабочий полк, — вмешался Еремеев, — еще не полк в полном смысле этого слова. Многие не обучены строю. Они могут действовать только отрядами, иначе возможна путаница и неразбериха.

Муравьев живо стрельнул глазами в сторону говорившего: этот комиссаришка рассуждает, как заправский вояка!

Начальник штаба терпеливо ответил комиссару:

— Именно это я имел в виду. Конечно, необученным рабочим трудно маневрировать. Поэтому, повторяю, им лучше быть в центре, вдоль шоссе. Лишь бы стреляли, большего не требуется, А в маневр запустим солдат и матросов.

— Ладно, — уступил главком. — Составляйте диспозицию, готовые и рассылайте приказ. И разведку, разведку мне!..

Разведчики уверяли, будто в Царском — никакого движения.

— Странно, — пожимал прямыми костлявыми плечами Вальден. — Прямо неправдоподобно. Вполне боеспособный противник, и никакого шевеления? Что-то здесь не то… Нет, пешая разведка не годится. Нам бы хоть сколько-нибудь конницы… Но, увы, конница вся у Краснова. Хорошо бы послать кого-нибудь в ВРК за обстановкой.

— А что? — Муравьев тут же принял решение и обратился к Еремееву неофициальным тоном, как к давнему знакомому, такие внезапные перемены в обращении должны впечатлять: — Константин Степанович, поезжайте вы, привезите нам обстановку, а? Уж пожалуйста. Камень с души свалите.

— Постараюсь вернуться поскорее, — просто ответил тот и еще больше понравился главкому. Были бы все комиссары такие! Нет, надобно им сойтись поближе, непременно. И Михаил Артемьевич тут же принял второе решение:

— Пожалуй, и мне полезно будет поехать с ним. Ваше мнение, полковник?

— Вполне, — согласился Вальден. — Если даже зашевелятся, то часа через полтора-два, не раньше. Вполне успеете вернуться. Да и мы тут дремать не будем… А вы поторопите их там с полевым телефоном. Чтобы не ездить по каждому вопросу.

— Поторопим, полковник, поторопим. Поехали, Константин Степанович!

Через полчаса автомобиль главкома прибыл в город.

— Я выйду у штаба округа, — предложил Муравьев. — Чтобы не терять времени. А вы езжайте прямо в Смольный, выясняйте обстановку и ждите меня там. Встретимся — сравним данные.

В штабе Муравьев особенно задерживаться не стал. Обстановка была ему теперь в целом ясна, четче обрисовались перспективы. Весьма заманчивые перспективы. Ради таких перспектив, право, не стоило жалеть энергии.

Прежде всего, удалось привлечь к работе кадровых офицеров, с ними Муравьеву было легче столковаться, с ними как-то спокойнее было на душе, даже в самых беспокойных обстоятельствах. Где только было возможно, он вернул офицерский состав на места — кого в строй, кого в штаб. Теперь можно было двинуть на позиции значительную часть гарнизона, и эта задача также была в основном решена. Оставались частности.

Не мешало также привести в чувство население столицы — успокоить одних и предостеречь других. Поэтому на стенах домов появились листовки с его приказом:

«Приказываю всем штабам, управлениям и учреждениям продолжать свою обычную работу так, как она велась всегда. Гражданам столицы объявляю, чтобы за порядок в столице они не беспокоились. Будут приняты беспощадные меры к восстановлению его, если таковой будет нарушен врагами революции».

Пусть услышат питерцы мужественный голос главкома Муравьева, вышедшего в решительную годину революции на арену истории!..

Ну, а всяческая там прочая политика… с деликатными политическими проблемами вполне управятся его помощник Антонов-Овсеенко и комиссар Еремеев. А то, что оба они помимо всего прочего и в военном деле не новички, тоже хорошо. Новоиспеченный главком не мог не отдать должное большевикам, хотя сам принадлежал к другой партии. Именно благодаря поддержке большевистского руководства на фронт были отправлены двадцать восемь орудий с прислугой из путиловцев. Не завязли бы только в распутице… Да четыре автомобиля с зенитными пушками, еще столько же — с боеприпасами и два санитарных, да две походные кухни… Две сотни вооруженных путиловцев, четыре сотни заводских женских сандружин… Это — не считая еще полутысячи путиловцев, брошенных на строительство укреплений, в их числе полсотни плотников со своим инструментом. Они же, путиловцы, главный резерв большевиков, взялись снабжать фронт горючим и смазкой, наладили ремонт автомобилей. И к тому же отправили бронепоезд и блиндированные платформы… Большевиками же были также приданы фронту четыре бронеавтомобиля из Петропавловки, ручные гранаты из Зимнего, отряды матросов из Кронштадта, рабочая сила для рытья окопов.

Нет, не зря левый зеер Муравьев сделал ставку на большевиков, не зря явился в Смольный! Теперь в его распоряжении насчитывалось свыше десяти тысяч солдат, матросов, красногвардейцев. А у Краснова? Немногим более тысячи. Перевес почти десятикратный! Очень даже можно воевать…

Михаил Артемьевич даже не подозревал, что в Смольном в его отсутствие мог состояться такой примерно разговор:

— Что же ты, товарищ Еремеев, оставил его одного? А может, он еще куда заглянул, кроме штаба? Черт его знает, из офицеров, да к тому же левый эсер, тут нужен глаз да глаз! Это тебе не наш брат рабочий.

— А на каком основании мог я ему возражать? Где мой мандат?

— Мандат вот он, готов, еще печать не просохла. Держи. И не теряй революционной бдительности.

— Не потеряю. Мы с ней давно сроднились, с революционной бдительностью, еще в Варшавской крепости… И когда провокатору дал палкой по ноге, еще в девяносто шестом, на окраине Вильны…

— По ноге? А что же не по башке?

— По голове убить можно.

— Так он же вооружен был, поди?

— Был, разумеется. «Смит — Вессон» отнял я у него тогда… А мандат, между прочим, прошу переписать заново.

— То есть?!

— Здесь указано полномочие: в случае измены или каких-либо вредных действий главкома отстранить на месте. Не надо этого писать. Пускай само собой подразумевается. А то предъявлю Муравьеву мандат, прочтет он такие слова, неудобно получится. Зачем обижать человека авансом?

Ничего этого Михаил Артемьевич, понятно, не знал. Когда прибыл в Смольный, Еремеев доложил ему, что от Вальдена тревожных вестей пока не было и по обстановке тоже ничего нового здесь не предполагают.

— А я в штабе обстановочку прояснил, Константин Степанович. Завтра вся шайка будет у меня в руках, вместе с Керенским… Конечно, он некоторым образом тоже эсер, арестовывать его мне мало удовольствия. Но политическая необходимость требует! Да и, между нами говоря, Керенский слишком далеко отклонился от нашей партийной программы. Не только левые, даже правые эсеры осуждают его.

Большевик Еремеев спокойно, почти равнодушно выслушал эти откровения и показал свой новенький мандат:

— Вот, Михаил Артемьевич, читайте. Наэначение комиссаром при вашей особе оформлено.

Муравьев демонстративно не стал читать и поспешно протянул комиссару руку:

— Это хорошо, Константин Степанович! Очень даже превосходно! А ведь я сам выпросил вас к себе. Лично товарища Подвойского уламывал.

Еремеев зорко прищурил светлые глаза и то ли просто дернул своей зажатой в зубах трубкой, то ли действительно усмехнулся. Неужели догадался, что главком приврал?

На рассвете в том же автомобиле они помчались обратно к Пулкову.

Впервые за все эти дни дождь прекратился, ветер гнал по светлеющему небу обрывки туч, то и дело проглядывало выбравшееся из-за леса солнце — осеннее, ленивое, негреющее. Похоже, стало еще прохладнее. Всюду виднелись небольшие костры, окруженные красногвардейцами и солдатами — невыспавшимися, продрогшими.

Главком и комиссар остановились у одного такого костра.

— Как настроение, товарищи?

На вопрос ответили вопросом:

— Скоро пойдем в дело?

— Скоро, — заверил Муравьев. — Нынче.

— Скорей бы! — вздохнул кто-то.

— А куда торопиться? — возразили ему. — Куда рвешься? Жить, что ли, надоело? Из боя не все возвернутся.

— Чего каркаешь, дура? — огрызнулся первый. — Не меньше твоего жить желаю! Чтобы на новую жизнь поглядеть, на справедливую.

— Молодец! — похвалил Муравьев. — Мы с вами еще дождемся новой жизни, товарищи. Да, впрочем, новую жизнь не дожидаться, а завоевывать надо. Верно?

— Верно, товарищ командир.

— Эх, братцы, знать бы хоть, какая она будет, эта новая наша жизнь!..

— А вот это, дорогой товарищ, — вступил в разговор Еремеев, — от нас с тобой зависит. От нас самих зависит. Новую жизнь, как новый дом, ставить надо. Сколотим сруб покрепче. Накроем понадежнее. Окна да двери вставим, печи сложим. А уж после стены побелим, мебелью обзаведемся.

— Скоро ли?

— Смотря как работать будем, — комиссар вынул из костра догорающую с одного конца, обломанную ветку и поднес огонь к своей затухшей трубке. — Если приналяжем артельно… От самих, повторяю, зависит. И главное, чтобы порядок в том нашем доме был, справедливый порядок. И чистота. Чтобы распределение было правильным, без обиды, чтобы добро нажитое, честным трудом нажитое, в жадных руках не скоплялось…

Муравьев слушал и дивился. Ну и комиссар! Хоть по боевой части, хоть по политической, на все руки мастер. И вперед командира не выскакивает, не подменяет, не подсиживает. С таким не то что воевать — побеждать можно!

Поехали дальше. Муравьев снова обернулся к Еремееву, спросил оживленно:

— А ведь вы, Константин Степанович, похоже, бывали в деле?

— Приходилось.

— Оно и чувствуется. Нет у нас этого плохо скрываемого страха перед боем, как у необстрелянных. Рад, что не ошибся. Комиссар-боягуз мне, откровенно говоря, был бы только в тягость.

— А ведь я боягуз, Михаил Артемьевич.

— Шутите!

— Напрасно не верите.

— Но верю. Потому что вижу: ни черта вы не страшитесь, ни пули-дуры, ни шрапнели.

— Насчет пули и шрапнели… тут у нас с вами все еще впереди. Сами увидите… А вот чего всегда боялся смертельно, так это мышей и пауков. Ничего ужасное нет для меня на свете.

Тут складка меж бровей комиссара стала глубже, в глазах увиделось страдание, даже боль скрытая. Наверное, припомнилось что-то. Так предположил Муравьев и не ошибся. Но откуда было знать ему, что, начав с шутки, с пауков да мышей, бесстрашный его комиссар вспомнил, как мерещились ему всюду эти омерзительные твари в те невыносимые дни, когда умерла его маленькая дочурка… Откуда было знать такое Михаилу Артемьевичу? Заповедные глубины своей души комиссар Еремеев главкому Муравьеву не показывал. И показывать не намеревался.