Хрущев во Франции

Хрущев во Франции

Возвращались на родину мы поездом через Швейцарию, Австрию, Венгрию. Остались позади пригороды Парижа. Открываю прихваченную в дорогу газету за 29 октября 1959 года. Там сообщение о предстоящем визите Н. С. Хрущева во Францию. Большая новость. Мелькает мысль-мечта: вот бы попасть на такое событие! Что же, фантазировать никому не возбраняется, но все это далеко от реальности. Пока я даже не знаю, что ждет меня в Москве.

Случилось, однако, так, что несколько дней спустя я был направлен в Первый Европейский отдел Министерства во французскую референтуру. Должность у меня в моих глазах весьма достойная — 3-й секретарь. Стол в кабинете на трех дипломатов. В отделе действительно начинается подготовка к большому, небывалому за все годы после революции визиту во Францию на высшем уровне. Помимо прочего, подбирали целую команду переводчиков. Штатных, зарекомендовавших себя не было ни в МИДе, ни в госаппарате вообще. Пришлось организовать конкурс, которым руководил один из ветеранов дипслужбы, человек, побывавший послом в Париже, — А. Е. Богомолов. Я оказался в числе двух, которых отобрали для перевода переговоров между Н. Хрущевым и Ш. де Голлем. На меня же возложили переводческие функции при передвижении Хрущева по стране. Специальный переводчик нес ответственность за публичные выступления, еще один — за пресс-конференции. Дина Бабкина из нашего бюро переводов должна была помогать супруге Хрущева.

Как и когда возникла идея визита во Францию? В принципиальном плане этот шаг отвечал все более утверждавшемуся курсу Советского Союза на мирное сосуществование. Франции уделялось все большее внимание. Особенно это проявилось после вторичного прихода де Голля к власти. В январе 1959 года де Голль стал президентом страны, а уже в начале марта С. А. Виноградов по поручению советского правительства дал понять в беседе с ним, что советская сторона готова провести обмен мнениями между Советским Союзом и Францией на высшем уровне. Однако должного отклика в Париже, главным образом из-за германской проблемы, мы не находили. Вместе с тем осенью 1959 года Н. С. Хрущев совершил сенсационный визит в Соединенные Штаты Америки. Президент США был приглашен с ответным визитом в СССР. По инициативе Н. С. Хрущева была намечена встреча лидеров четырех великих держав. Местом ее проведения был избран Париж. Во Франции обеспокоились. Там почувствовали опасность того, что если она не изменит свою позицию в вопросах развития отношений с СССР, то может остаться в стороне от решения важнейших международных проблем. Это обстоятельство не только дало толчок решению де Голля передать в октябре 1959 года Хрущеву приглашение посетить Францию, но и проявить подчеркнутую заинтересованность в том, чтобы визит состоялся.

Следует отметить, что разоблачение Н. С. Хрущевым культа личности Сталина, осуждение им репрессий сталинской эпохи, резко возросший динамизм советской внешней политики, при котором борьба за мир, за разрядку международной напряженности и разоружение стали облекаться в плоть конкретных инициатив, наконец, открытый, яркий стиль поведения советского руководителя способствовали быстрому росту его популярности за рубежом, повышали авторитет Советского Союза, внимание к его действиям, его слову. Это обещало успех визита, что было выгодно де Голлю с точки зрения повышения его престижа в самой Франции.

Принимая приглашение, в Москве исходили, в свою очередь, из того, что визит предоставит возможность советскому правительству составить более ясную картину о позициях Франции по главным международным вопросам перед намечавшимся на середину мая 1960 года совещанием руководителей четырех держав и попытаться найти взаимопонимание хотя бы по некоторым из них. Советское правительство надеялось также, что переговоры с французским правительством могут благоприятно сказаться на дальнейшем развитии отношений между двумя странами.

Я впервые наблюдал ход подготовки к визиту. Шла она непросто. Сказывались сложности формирования нового внешнеполитического курса Политика Советского Союза быстро уходила от скованности сталинских времен. Вместе с тем в ней рядом с масштабными инициативами, нацеленными на решение путем переговоров кардинальных проблем, стоявших перед миром, соседствовали акции волюнтаристского характера, заявления, звучавшие как ультиматум. Так, Н. С. Хрущев пригрозил подписать в одностороннем порядке мирный договор с ГДР, что воспринималось на Западе как посягательство на статус-кво в германских делах.

В советском руководстве шел многотрудный поиск сочетания, баланса между целями межгосударственного общения и идеологической окраской международной деятельности Советского Союза Проблема эта оказывалась в отношении Франции даже более деликатной, чем в отношении США. Франция была страной сильного коммунистического движения. Отношения между французской компартией и де Голлем были весьма напряженными. Руководство компартии полностью поддержало идею визита Хрущева во Францию, что положительно воспринималось в Москве. Теперь вставал вопрос, как с учетом всего этого расставить акценты в программе пребывания распределить время и внимание между различными мероприятиями визита? В эту работу императивно вторгался Международный отдел ЦК, отвечавший за отношения с коммунистическим движением. Там зачастую давались настолько далеко идущие толкования понятия интернационализма, что даже обращение к категории национальных интересов, столь необходимое для отношений между государствами, воспринималось как ересь. МИДу, А. Громыко, не так давно назначенному министром иностранных дел, было непросто отстаивать позиции, отвечавшие задачам сближения по государственной линии.

Споры по этим вопросам заходили так далеко, что под угрозой срыва оказался сам визит.

9 марта 1960 года, т. е. за какую-то неделю до визита (было объявлено, что он начнется 15 марта), послу в Париже были отправлены указания для беседы с французскими представителями, в которых обращалось внимание на то, что во время поездки по Франции проведение официальных завтраков в честь Хрущева планировалось французской стороной в ряде пунктов не в муниципалитетах, а в префектурах.

Поясним сразу, что префектуры и руководящие ими префекты — институт, созданный еще Наполеоном, — являются представительствами президента и правительства в департаментах, на которые разделена вся Франция.

Наше руководство из французского предложения, вполне естественного для принятой во Франции практики, делало весьма своеобразный вывод. Эго значит, говорилось в упомянутом выше указании послу, что на этих мероприятиях будут присутствовать «непредставительные» (т. е. невыборные) лица И далее ставился вопрос о том, чтобы все завтраки и обеды (ужины) проводились в муниципалитетах. В указаниях подчеркивалась также важность организации встречи с профсоюзами, которой во французском проекте программы пребывания не оказалось.

Из всего этого видно, пояснялось послу, что французская сторона, вероятно, стеснена в приеме Хрущева Эго, дескать, особенно следует из того, что мероприятия, предусмотренные во время поездки по стране и выступления Н. Хрущева, целиком берутся в руки префектурами, т. е. государственными чиновниками, а местные органы власти фактически устраняются.

Директива послу заканчивалась вопросом: не перенести ли визит Председателя Совета Министров СССР на более поздний срок, если французская сторона считает затруднительным такую организацию поездки, которая, как указывал в одном из своих посланий Хрущеву де Голль, дала бы советскому лидеру возможность установить действительный контакт со страной и ее людьми? Имелись в виду слова из послания, направленного де Голлем Хрущеву несколькими неделями раньше, в котором французский президент высказывался за то, чтобы Хрущев во время визита мог не только встретиться с ним самим и правительством, но и увидеть достаточно людей и многое другое с тем, чтобы этот визит явился подлинным установлением контакта с Францией.

Послу предписывалось, если наши предложения не будут приняты, согласовать вопрос о том, чтобы поездку отложить и либо сразу договориться о новых ее сроках, либо исходить из того, что новые сроки визита будут уточнены дополнительно.

У меня, как работника начинающего, возникал вопрос: разве нельзя было разобраться во всем этом в Москве, используя знания и опыт специалистов по Франции? Бывалые люди на это улыбались: конечно, можно. Но вопрос-то был поднят с подачи Международного отдела ЦК партии. Выдвинутые отделом аргументы и лежали в основе указаний послу. Они весили по тогдашним понятиям так много, что не было в Москве силы, способной опровергнуть их. Единственным авторитетом, если хотите, арбитром в такой ситуации мог быть только руководитель Французской коммунистической партии Морис Торез, с которым принято было советоваться по некоторым вопросам, относящимся к Франции.

Поэтому послу было направлено указание поставить в известность об упомянутой выше директиве и Тореза.

Получилось так, что с Торезом Виноградов встретился 10 марта, даже раньше, чем начал переговоры в соответствии с полученным указанием с французскими официальными лицами. Суждения руководителя Французской компартии были отмечены сбалансированностью и трезвостью. Проблема, где устраивать официальные обеды и завтраки, не носит столь принципиального характера, заявил он, чтобы ставить под вопрос сам визит. Конечно, было бы лучше, если бы мероприятия, о которых идет речь, проводились в муниципалитетах. Однако это не везде возможно, с одной стороны, по чисто техническим причинам, т. е. муниципалитеты в некоторых городах не имеют должных представительских помещений, и, с другой, в силу того, что в ряде муниципалитетов есть враждебно настроенные деятели, находящиеся в оппозиции к де Голлю.

В то же время префект, продолжал Торез, является представителем центральной власти, своего рода губернатором. Здания префектур специально рассчитаны для приема высоких гостей и удобны для размещения в них руководителей иностранных государств. Весьма доходчивым подкреплением этих рассуждений для московских адресатов было замечание Тореза, что когда он сам был членом французского правительства, то при поездках по стране всегда останавливался в префектурах. Поскольку Хрущев является гостем президента, продолжал Торез, а не парламента, то он, по французским обычаям, должен останавливаться у представителя центральной власти, т. е. префекта.

Торез добавил, что обстановка во Франции для визита Хрущева хорошая и она с каждым днем улучшается, хотя в стране имеются круги, которые очень обрадовались бы, если бы визит не состоялся. Торез советовал действовать осторожно и не доводить дело до разрыва. Посольство сделало к этому приписку, что высказанные Торезом соображения заслуживают внимания и являются вполне обоснованными.

В тот же день Виноградов встретился с премьер-министром Мишелем Дебре и изложил ему точку зрения Москвы.

Премьер-министр поспешил заверить, что ни у де Голля, ни у французского правительства нет никаких намерений ограничивать возможности встреч Хрущева с общественностью.

Главу советского правительства будет принимать вся Франция. Он подчеркнул, что, поскольку префект представляет Францию на местах как государство, официальные церемонии в префектурах как раз обеспечивают гораздо более представительный характер участников, чем муниципалитеты. К тому же даны указания, что в префектуры будут приглашены выборные лица — мэры, муниципальные советники, депутаты, общественные деятели.

Если устраивать завтраки или обеды в мэриях, то политические противники мэра и правящих в муниципалитете партий или блока партий могут не явиться на такого рода мероприятие в силу местных политических распрей, В то же время там, где обстоятельства благоприятствуют этому, — в Марселе, Лионе, Дижоне, Лилле, других городах, — обратил внимание Дебре, помимо официальных обедов и завтраков в префектурах предусмотрены также приемы от имени муниципалитетов. К тому же речи на таких приемах — факт исключительный — будут напрямую транслироваться по радио.

Казалось бы, все достаточно убедительно. Но у посла, увы, указания. Он настаивает на том, что предписала Москва. Дебре хоть и премьер-министр, но тоже не последняя инстанция в государстве: он вынужден сказать, что поинтересуется, что можно сделать, хотя вносить изменения трудно уже в силу того, что проведены подготовительные мероприятия. Что касается встречи с профсоюзами — вопроса нет. Хрущев может принять их делегацию у себя в резиденции, хотя включать такую встречу в официальную программу по французской практике не принято.

На следующий день Виноградов у министра иностранных дел М. Кув де Мюрвиля. Продолжает настаивать на принятии предложений Москвы.

12 марта ответ получен, но он передан не Кув де Мюрвилем, а директором его кабинета Ж. де Бомарше. Это как бы ответ по программе пребывания в целом, но он касается второстепенных вопросов, и в нем ничего не говорится о том, чему придано такое значение в Москве. До намеченного прилета Н. Хрущева остается всего три дня. Виноградов беспокоится, добивается новой встречи с Кув де Мюрвилем в 19.30 того же дня — 12 марта, настаивает на соображениях центра (куда же ему деваться!), но слышит в ответ: «Я как министр ничего не могу добавить к тому, что уже было сказано директором моего кабинета». Совет: «Обращайтесь непосредственно к де Голлю». Виноградов ночью информирует об этом Москву, уточняя, что после получения дополнительных указаний будет добиваться встречи с Ш. де Голлем. Он сполна осознает угрозу, нависшую над визитом. Но теперь это поняли и в Москве, и посланная из Парижа телеграмма расходится с немного раньше направленным из Москвы за подписью Громыко указанием, где послу предписывается срочно посетить де Голля или Дебре и сообщить, что ввиду заболевания Хрущева гриппом представляется невозможным осуществить поездку во Францию с государственным визитом в намеченный срок — 15 марта. Председатель Совета Министров СССР сожалеет, что так сложились обстоятельства. По заключению врачей, для выздоровления потребуется 7–10 дней. Поэтому советское правительство вносит предложение договориться с французским правительством об отсрочке визита Хрущева на 7–10 дней, если это приемлемо для французской стороны. О точной дате прибытия Хрущева в Париж можно было бы договориться дополнительно.

Поручалось также срочно условиться с французами о согласованном тексте сообщения для печати, исходя из того, что оно должно быть одновременно опубликовано в Советском Союзе и Франции.

Послу удается передать все это Кув де Мюрвилю поздно ночью все того же 12 марта. На следующий день Виноградов был приглашен для беседы Ш. де Голлем. Президент сам предложил новые даты визита — с 23 марта по 3 апреля.

Во Франции, подчеркнул французский президент, Н. Хрущев будет принят исключительно тепло, и не следует обращать внимание на разного рода высказывания отдельных безответственных личностей. Президент Франции заявил: «Я, де Голль, заверяю вас и прошу передать это Хрущеву, что Франция примет главу советского правительства не только с должным достоинством и уважением, но и с чувством глубокой дружбы, которая характерна для франко-русских отношений. Я также прошу передать Хрущеву, что я придаю большое значение его визиту во Францию и переговорам с ним. Франция ждет его».

Все еще находясь под гнетом тяжелых указаний насчет префектов и префектур, посол высказал в конце беседы соответствующие пожелания по программе, но де Голль мягко посоветовал договориться обо всем с М. Кув де Мюрвилем, что значило спустить вопрос на тормозах.

Больше об этом никто не упоминал.

Вручая несколькими днями позже посольству последний вариант программы, де Бомарше подчеркнул, что на приемах в муниципалитетах будут присутствовать не только официальные представители, но также общественные и политические деятели.

Последний штрих: накануне начала визита де Голль передал просьбу, чтобы в его загородную резиденцию в Рамбуйе, где предполагались переговоры с Хрущевым с глазу на глаз, советский руководитель приехал вместе с супругой, что придало бы встрече там теплый характер.

Вместе с моими коллегами по Первому Европейскому отделу мы с беспокойством следили за этой дуэлью двух столиц. Были моменты, когда мало кто брался предсказать ее исход. Не знаю доподлинно, была ли болезнь Хрущева дипломатической, придуманной для того, чтобы выйти из тупика, или же настоящей, так удачно случившейся в необходимый момент. Оставляю возможность рассказать об этом другим. Однако, во всяком случае, оказавшись в конце концов в специально построенном для встречи Хрущева павильоне в аэропорту Орли — павильоне, навсегда получившем название «изба», — я не удивился тому, что первая фраза, обращенная де Голлем к Хрущеву, была:

— Итак, вы здесь! Могу вас заверить, что мы весьма рады этому!

* * *

Встреча Хрущева французами была впечатляющей.

На всем пути кортежа из аэропорта Орли до Парижа люди, люди, люди. Очень много. У одних плакаты с добрыми пожеланиями, советские и французские флажки, цветы. Они машут руками, встречают головную машину приветственными возгласами. Другие более сдержаны. Но интерес всеобщий. И так в течение всех одиннадцати дней пребывания Хрущева во Франции. В разных ее концах. Невероятно! В своей оценке визита, отправленной из Парижа, Хрущев отметил, что встречи с народом по теплоте и дружественному отношению к нам и нашей стране превзошли все ожидания.

Конечно, постарались Морис Торез, коммунисты. Но этим всего не объяснить.

Визит советского премьера в Соединенные Штаты в сентябре 1959 года прозвучал как событие мирового значения. Советский лидер, заявил де Голль, «растопил там лед». Теперь он здесь, в сердце Западной Европы. Руководитель страны-колосса, центра гигантского политического массива, начало которого в каких-то трех сотнях километрах от Рейна, а конец — на далеких берегах Тихого океана. Он предстает впервые на французской земле в плоти земного человека В открытой машине. Рядом с президентом Франции. Улыбается. Живо реагирует на то, что происходит вокруг.

Может быть, и в самом деле в мире повеяло чем-то новым? Во всяком случае, даже намек, надежда на это всколыхнули людей. Разрядка — слово, в общем, не новое — стало вызывать к себе внимание, заставлять задуматься.

…В программе следует короткая пауза, только для того, чтобы советский премьер взглянул на свою официальную резиденцию на Кэ д’Орсе — здание рядом с Бурбонским дворцом, развернутое фасадом к Сене.

В 12.45 де Голль уже ждет гостя в Елисейском дворце. Я рядом с Хрущевым, чтобы выполнить свою роль переводчика С острым интересом наблюдаю встречу этих двух людей, столь разных по происхождению, по взглядам, по манере поведения, по внешнему облику.

Французский президент неподдельно рад Он, человек, известный своим хладнокровием и невозмутимостью, сдерживает волнение. Хрущев широко улыбается, ведет себя раскованно. Первая беседа совсем короткая. Хрущев преподносит де Голлю копию вымпела, незадолго до этого доставленного советской ракетой на Луну, и модель ракеты, с помощью которой была сфотографирована невидимая часть Луны. Де Голль шутит, что лететь на Луну не собирается, но добавляет, ему будет приятно иметь у себя такие подарки. Все это — короткий миг, открытый для репортеров. Затем следует разговор. Непродолжительный. Присутствуют переводчики — по одному с каждой стороны, никого больше.

Были времена, говорит де Голль, когда Россия и Франция могли вершить судьбы на Европейском континенте. Сейчас положение иное. Позиции Франции не те, что были раньше. Что же касается России, то ее значение возросло, она стала сильнее. В связи с этим Франция не может не быть настороже.

Поэтому, поясняет де Голль, мы и состоим в лагере, который называется западным. Если бы Франция была так сильна как при Наполеоне, ей не нужно было бы участвовать ни в каких блоках. Мы могли бы обеспечить мир с вами и без участия в блоках. Тем более, что между нашими государствами нет никаких территориальных споров. Президент делает паузу и после того, как перевод окончен, выделяет главную мысль этой беседы.

Тем не менее, говорит он, диалог между нашими странами остается важным для национальных интересов. Я приветствую в вашем лице руководителя советского правительства, говорящего от имени вашей великой страны. В свою очередь, как президент Французской республики я буду говорить от имени Франции и ни от чьего больше.

Что это? Форма протокольного приветствия с налетом ностальгии по прошлому или нечто более содержательное? Теперь серьезный разговор по международным делам требует участия как минимум четырех великих держав. Кстати, их встреча здесь же, в Париже близка: она намечена на 16 мая. Быть может, де Голль своим заявлением подчеркивает, что, несмотря на это обстоятельство, он не может предвосхищать совместный разговор четырех, ограничиваясь лишь своего рода прикидкой, подготовкой к встрече путем двусторонних бесед? Видимо, такое понимание не лишено оснований. Но все ли оно исчерпывает? В самом деле, в то время, когда в международной жизни консолидируются два гигантских блока-спрута с центрами в Москве и Вашингтоне, из уст де Голля, руководителя одной из ключевых стран Атлантического пакта, раздаются слова о том, что Франция будет говорить с Советским Союзом своим собственным языком. Конечно, вряд ли у кого-то могут быть сомнения насчет того, насколько един французский президент с западным лагерем. Однако заявление сделано, пусть даже содержание его пока не раскрыто.

Хрущев отвечает коротко. Он говорит, что Советский Союз учитывает сложившуюся в мире обстановку и наличие двух социальных систем, но не Советский Союз был родоначальником блокового построения международных отношений. Мы считаем, заявляет Хрущев, что даже в этих условиях можно было бы добиться ликвидации военных блоков и НАТО, и Варшавского договора.

Потом он добавляет: нам понятны ваши устремления как президента Франции. Они нисколько не противоречат нашим интересам. Наши пути, я бы сказал, наши шпаги нигде не скрещиваются. Политика возвеличивания Франции не только не противоречит нашим интересам, но, более того, она импонирует нам.

Ответ в унисон, хотя идет дальше рассуждения президента Франции, да и как могло быть иначе?

Хрущев и де Голль встают из-за невысокого столика удовлетворенные. Большой разговор намечен на следующее утро в Рамбуйе. А пока они переходят в салон Мюра, где их ожидает совсем небольшая группа приглашенных на завтрак в узком кругу. Представители протокольной службы показали и места для переводчиков. Стул для меня стоял позади стула президента Франции, стул князя К. Андронникова — французского переводчика — за стулом Хрущева (по просьбе французской стороны, на советских переводчиках лежала обязанность перевода с французского языка на русский, на французских — наоборот; эта необычная практика делала меня фактически переводчиком де Голля). Место вне стола, а следовательно, и завтрак вприглядку, явились для меня неожиданностью, но было не до сантиментов и я активно включился в работу. Атмосфера приподнятая. Разговор идет легко. Вот и конец трапезы. Мы выходим. Рядом со мною оказывается работник французского протокола. Он успевает поинтересоваться, все ли хорошо. «Конечно, — спешу ответить я, — не хорошо, а превосходно. Лиха беда начало! Правда, по советскому протоколу переводчиков располагают за столом. Но это мелочи. У каждого свои правила. До скорой встречи».

Мне надо продолжать переводить, что я и делаю. Едва оказавшись в нашем посольстве, я отправляюсь в комнату шифрсвязи для того, чтобы немедленно — такое было указание — составить подробнейший отчет о беседе. Работу мою прерывает звонок по внутреннему телефону — меня спрашивают из французского МИД. Приходится сворачивать блокнот, выходить к городскому телефону. Звонит шеф французского протокола. Он произносит нечто неожиданное:

— Я приношу извинения за рассадку за столом во время завтрака. Мы просто были не в курсе деталей советской практики.

— Это не заслуживает внимания, — отвечаю я. — Не придавайте этому никакого значения. Спасибо за звонок, но действительно никакой проблемы нет.

— Нет-нет, — настаивает собеседник. — В течение всего дальнейшего визита это будет иначе. Переводчики получат места за столом. Правда, кроме сегодняшнего официального обеда в Елисейском дворце, и то лишь в силу того, что план рассадки участников обеда уже составлен, и для того, чтобы поместить за стол двух переводчиков около первых лиц, потребовалась бы столь большая работа, что на нее просто не остается времени.

Я выражаю полное понимание. Но француз продолжает:

— Однако, поскольку так неловко получается с сегодняшним обедом, президент поручил передать вам и еще одному из ваших коллег-переводчиков приглашение приехать в Елисейский дворец на пару часов раньше этого мероприятия с тем, чтобы заранее отобедать с его личным адъютантом. Надеюсь, вы примете приглашение и сообщите, кто будет вторым советским переводчиком.

Я ответил, что конечно буду сам и перезвоню, чтобы сообщить имя моего товарища. Нашел Ф. Ф. Молочкова, непререкаемого законодателя наших протокольных правил. Рассказал. Он улыбается: «Конечно, надо идти».

В шесть часов мы с напарником в Елисейском дворце. Встречены, расположены в небольшой гостиной. С нами генерал из окружения президента с женой. С французской стороны также были приглашены два переводчика, но пришел один: князь К. Андронников почему-то уклонится.

Мы были в середине нашего оживленного застолья, когда открылась дверь. Появился де Голль, уже облаченный в парадный мундир для торжественного мероприятия. Он интересуется, все ли в порядке. Говорит несколько любезных слов и, добавив, что не хотел бы мешать, удаляется. Французский президент явно демонстрирует этим, что все, связанное с визитом, он держит под своим личным контролем.

Официальный обед в Елисейском дворце по традиции место произнесения основных политических речей во время визитов руководителей иностранных государств.

Хозяин и высокий гость задают таким образом тон публичному звучанию их переговоров и отношениям между странами, которые они представляют. К тому, что будет сказано в этот вечер 23 марта, внимание особое. Фактически Советский Союз и Франция как два государства в лице первых, облеченных всей полнотой власти руководителей встречались первый раз после 1944 г., когда де Голль посетил Советский Союз, состоялись его переговоры со Сталиным и между СССР и Францией был подписан Договор о союзе и взаимной помощи.

Речи в конце. Под шампанское.

Первое слово, естественно, за де Голлем как за хозяином. Он ставит вопрос остро: «Во времена, в которые мы живем, времена, полные беспокойства, наша встреча может вызвать немало вопросов».

Впрочем, так ли уж остро говорит французский президент? Холодная война, кризис вокруг Берлина, быстро прогрессирующая гонка вооружений, французская война в Алжире… Все это на фоне жесткой идеологической конфронтации. Так что действительно может возникнуть вопрос: зачем эта встреча, что может она дать? Развязать эти проблемы? Немыслимо. Об этом французский президент и не говорит. Он даже не называет конкретных проблем. К тому, что требуется международному сообществу, в чем могут быть полезны Советский Союз и Франция, он подходит шире.

— В условиях, в которых оказался мир, Россия и Франция испытали необходимость увидеться друг с другом, — говорит де Голль, — …увидеться и даже, может быть, положить начало сотрудничеству.

На чем строит свою надежду французский президент?

Прежде всего на ценностях непреходящего значения, характерных для отношений Франции и России. Он говорит о «двух народах, чья душа сложилась в лоне одной цивилизации, народах, которые издавна испытывают друг к другу особое влечение», говорит о «двух государствах, у которых нет непосредственно между собой никаких территориальных споров, никаких неотмщенных обид и которые были союзниками, когда дважды в течение столетия их континент оказался под угрозой в результате чрезмерных амбиций, которые с тех пор исчезли».

Хрущев внимательно следит по тексту перевода (он около каждого советского гостя).

Де Голль заявляет, что имеется и другое, сегодняшнего дня основание для надежды. «Мы предполагаем, — говорит он, ссылаясь на деятельность Хрущева, которая привлекает большое внимание, — что целью вашей политики, целью политики великой страны, которой вы призваны руководить, является разрядка, а быть может, как знать, и согласие». И далее подчеркивает: «Если это так, будьте уверены, что вы найдете в лице Франции народ и государство, полные здравого смысла, силы и решимости для того, чтобы трудиться с полной отдачей во имя мира во всем мире и международного примирения…»[3].

Сегодня, оценивая сказанное после трех с половиной десятилетий, через которые прошел мир и наши отношения с Францией, нельзя не воздать должное трезвости и дальновидности де Голля, стремившегося откликнуться на перемены в политике нашей страны. В тот вечер особая сила слов была, помимо прочего, в их новизне и контрасте с тревожным фоном международной обстановки.

Что касается Хрущева, то он главный акцент делает на европейской ситуации, концентрирует внимание на необходимости заключения мирного договора с Германией. Чтение заранее заготовленного текста, перевод которого тоже разложен на столах, закончен. Однако Хрущев, видимо, решил, что произнесенное им не совсем неадекватно тому, что принесли даже первые часы визита, и усилил сказанное, добавив:

«Я с большим вниманием выслушал вашу речь, господин президент, и я согласен с тем, что вы сказали. Я глубоко убежден, что если Франция и Советский Союз так же, как все миролюбивые страны, объединят свои усилия для того, чтобы обеспечить дружбу между народами, эта цель будет достигнута».

Потребуется немало лет и усилий, взлетов и спадов в советско-французских отношениях, чтобы из мыслей, прозвучавших в тот вечер в блеске Елисейского дворца, сложилась целая полоса политического сближения СССР и Франции, сближения международной значимости, чтобы родилось одно из осевых направлений осуществления политики разрядки. Но слово было сказано тогда.

Обед и особенно последовавший за ним прием были грандиозными. Ничего подобного никогда потом я во Франции в честь представителя Советского Союза не видел. Супруга де Голля, принимавшая гостей вместе с президентом и четой Хрущевых, продемонстрировала в конце свои лайковые перчатки, правая насквозь протерлась от рукопожатий. Расположившись затем для того, чтобы послушать небольшой концерт в креслах (их было четыре — для Хрущева с де Голлем с их супругами, и лишь поодаль несколько десятков стульев для именитых гостей), собеседники говорили между собой уже как давние знакомые.

— Как много времени отнимает протокол и сколько в нем условностей, — заметил Хрущев.

— Эго так, — согласился де Голль, — но в то же время он ограждает от множества ненужных вещей…

* * *

24 марта. Рамбуйе. Начало большого разговора Хрущев — де Голль. Как принято говорить, один на один. Переводчики не в счет. Бесед будет несколько, сначала до поездки Хрущева по Франции, которая начнется 25 марта, затем после возвращения в Париж 1 апреля. Оба собеседника ведут разговор без каких-либо бумажек, не обращаясь ни к каким заранее заготовленным текстам. Разговор размеренный, тема за темой, но обсуждение принимает и неожиданные обороты с соответствующей корректировкой в подаче позиций.

Де Голля интересует, каким образом они с Хрущевым могли бы подготовить своими переговорами предстоящую встречу четырех. В этой связи главное внимание в беседах будет уделено центральной проблеме, стоявшей в международной повестке дня, — германскому вопросу.

Позицию Франции по этому вопросу де Голль излагает в увязке с его пониманием развития ситуации в Европе и роли в этом процессе Франции, Германии и России. Он отмечает, что Германия была на протяжении истории основным противником Франции. Мы благодарны, подчеркивает президент, что в решающие моменты — в 1875 году, в 1914 году и, наконец, в 1940-м Франция находила в лице России верного и надежного союзника, и союз Франции с Россией играл во всех этих случаях решающую роль.

Я закончил перевод этой фразы и жду следующей, когда вдруг князь К. Андронников поднимает руку с карандашом в руке и, обращаясь прямо к Хрущеву, говорит: господин Председатель, президент де Голль назвал не 1875 год, а год 1871-й. И далее для пущей убедительности добавляет от себя как неопровержимый аргумент: ведь франко-прусская война была не в 1875 году, а в 1871-м. Эго, дескать, хорошо известно. Сказал и умолк, уткнувшись снова в свой блокнот, даже не бросив взгляда в мою сторону. Всякое бывает в переводческом деле. Но это вторжение в мой перевод, к тому же с первых фраз разговора, прозвучало особенно неприятно. Де Голль, конечно, не понимая причину заминки, поскольку реплика была на русском языке. Хрущев посмотрел в мою сторону, спокойно, но все-таки с вопросом. Меня же задели как несправедливость замечания, так и вольное обращение с историей.

— Я перевел правильно, Никита Сергеевич, — сказал я, — президент назвал именно 1875 год. Это был год так называемой «военной тревоги», когда Бисмарк намеревался нанести еще один, вторичный удар по Франции, и уберегла от этого Францию решительная поддержка со стороны России. — Затем, повернувшись к де Голлю, я попросил его повторить только что названную им дату:

— 1875, — сказал де Голль.

— Прошу прощения, — стушевался князь, наконец, обративший на меня внимание.

Далее де Голль напоминает, что в 1944 году, стремясь предотвратить возрождение германского милитаризма, он предложил Сталину не допустить восстановления централизованного германского государства, расчленить Рейх путем создания конфедерации германских земель. Согласие на это он не получил.

Свою поездку к нам во время войны де Голль вспоминает часто. Она глубоко запала в его памяти.

А потом, продолжает де Голль, в восточной части Европы Советский Союз создал огромный блок. Что же касается Западной Европы, то здесь были Германия, лишенная реальных возможностей осуществить какие-либо экспансионистские претензии, и сильно ослабленная войной Франция.

В этих условиях единственной реальной политикой для Франции, продолжал де Голль, стала политика создания равновесия в Европе. При этом мы предполагаем, что между Францией и Советским Союзом будут развиваться хорошие отношения, и исходим из заинтересованности в разрядке в отношениях с Советским Союзом. Германия должна быть с нами не для каких-то агрессивных планов, а наоборот, для того, чтобы в Европе было спокойно. Если такого рода равновесие в Европе будет достигнуто, то нам не нужны будут Соединенные Штаты. Мы, конечно, хотим остаться с Соединенными Штатами друзьями, но не будем нуждаться в такой, например, совместной организации, как НАТО.

И далее: если реальная разрядка в отношениях между Советским Союзом и капиталистическими странами будет достигнута то германский вопрос, как вопрос производный, можно будет решить без труда в новой атмосфере, которая будет таким образом создана — в атмосфере, в которой мы не чувствовали бы никакой угрозы.

Хрущев, в свою очередь, отмечает, что Россия и Франция всегда были вместе, когда Германия развязывала войну. Эго важно и сейчас, поскольку германский вопрос остается нерешенным, а это таит в себе угрозу.

Он критически относится к политике Франции в отношении Германии. Если Франция играет с Германией на французских нотах, то Германия играет с Францией на нотах германских, и нам нужно, подчеркивает Хрущев, быть очень внимательными и осторожными, чтобы наши страны не проиграли от этого.

Хрущев разъясняет, что Советский Союз желает, чтобы создавшееся в Европе положение приобрело правовую основу. С этой целью мы предлагаем заключить мирный договор с Германией. Эго позволило бы закрепить установившиеся границы и решить вопрос о Западном Берлине, поскольку договор положил бы конец оккупационному статусу.

В то же время он отметил, что если советскому правительству не удастся доказать союзникам необходимость заключения мирного договора с Германией, то оно пойдет на заключение сепаратного договора с Восточной Германией.

Хрущев привез в Париж небольшую новизну в позиции — промежуточное решение германского вопроса Суть его в заключении временного соглашения о Западном Берлине с заменой режима оккупации новыми принципами. Советскому правительству, добавляет Хрущев, хотелось бы вместе с бывшими союзниками разработать статус вольного города для Западного Берлина. Если же западные страны не подпишут с Советским Союзом соглашение о Западном Берлине, то «мы декларируем в одностороннем порядке статус вольного города».

У Советского Союза и Франции, подчеркнул Хрущев, целый ряд общих точек зрения по германскому вопросу. Насколько мне известно, поясняет он, Франция не стремится к воссоединению обеих Германий, и закрепление сложившегося положения было бы полезно не только для Москвы, но и для Парижа.

Де Голль с соображениями Хрущева насчет заключения мирного договора с Германией не согласился. Хотя и отметил достоинство промежуточного варианта, поскольку из него вытекает, что западным странам больше не угрожают. От того, что мы подпишем какую-то бумагу, заявил он, положение в Германии не станет лучше.

Проблема, уже много месяцев не сходящая с первых полос газет, здесь обсуждается спокойным тоном, ровным голосом. Но оба собеседника внимательно вслушиваются в слова друг друга, четко формулируют свои позиции. Западные державы не могут воспрепятствовать заключению договора между Советским Союзом и Восточной Германией. Но все это не означает, что они одобрят подобный акт или присоединятся к нему.

Если Советская Россия, заключив договор с Восточной Германией, скажет, что с этого момента союзники не могут оставаться в Западном Берлине, то я не думаю, заявляет де Голль, что мы согласимся на это, как, по-видимому, и наши союзники.

Де Голль поясняет, что Франция не относится с полным доверием к Германии, и ее политика в германском вопросе исходит не из доверия к этой стране, а из стратегических интересов. Он активно откликается на мысль Хрущева о совпадении точек зрения Франции и Советского Союза по германскому вопросу.

— Что касается объединения двух германских государств, то, действительно, мы, — заявляет де Голль, — не стремимся добиться этого. Когда-нибудь оно, может быть, и произойдет, но мы не спешим.

Границы Германии по Одеру — Нейссе, подчеркнул французский президент, не подлежат никакому пересмотру Франция считает важными имеющиеся соглашения с ФРГ, которые запрещают этой стране иметь некоторые вооружения, и мы не хотим пересматривать эти соглашения.

В целом, обобщает де Голль, Франция в своей политике в отношении Германии исходит из существующего положения, и разница между нами состоит в том, что это положение Советский Союз предлагает оформить юридически.

К чему же следовало бы стремиться в европейской политике? Де Голль говорит, что его цель — добиваться когда-нибудь единой Европы, в которую входили бы и восточная и западная ее части. Но для этого нужно, чтобы Западная Европа стала сильной и организованной, а это предполагает нахождение в ней и Западной Германии. Если страны Западной Европы будут разобщены, то в них будут сильны чувства страха перед огромной и организованной Восточной Европой. И это будет толкать их к американцам.

Хрущев соглашается с заявлением относительно установления контактов между Западной и Восточной Европой. Я это понимаю, говорит он, как экономическое и культурное сотрудничество между организованной Восточной Европой и организованными странами Западной Европы, включая, разумеется, и Западную Германию. Экономическое и культурное сотрудничество явится хорошей основой для улучшения всей международной атмосферы. Он считает также благотворным такое положение, когда США не имели бы возможности оказывать давление на западноевропейские страны.

Пройдет совсем немного времени после этой беседы, и де Голль провозгласит ставший легендарным лозунг создания Европы от Атлантики до Урала.

Переговоры по германскому вопросу завершаются выводом Хрущева о том, что по сути дела позиции Советского Союза и Франции совпадают.

Де Голль кивает головой в знак согласия.

* * *

Следующая крупная тема переговоров — проблема разоружения и безопасности. Самым значительным моментом разговоров по этой тематике становится разъяснение французским президентом политики самостоятельности, к которой во все большей степени переходит Франция, Он обращает внимание на то, что в марте прошлого года средиземноморская эскадра Франции выведена из-под командования НАТО, Мы закрыли, говорит он, доступ во Францию американскому ядерному оружию, отказали Вашингтону в разрешении размещать во Франции их ракеты.

Это известные факты, но важно то, что о подобных вещах, касающихся самых деликатных сторон отношений Франции с США, французский президент говорит с советским руководителем. Еще важнее, что эти факты выстраиваются де Голлем в четкую концепцию новой внешней политики, неотъемлемым элементом которой, судя по всему, должно стать и улучшение отношений с Советским Союзом.

Вдруг он произносит нечто неожиданное для нас: я считаю, что пребывание Франции в НАТО — явление преходящее. Франция намеревается не всегда оставаться в НАТО и основывать на НАТО свою политику.

Н. Хрущев не меняет выражения лица, хотя по какому-то неуловимому движению ясно, что сигнал услышан. Короткие высказывания де Голля в отношении НАТО в предыдущих беседах приобрели теперь значение одной из практических целей его политики.

Французский президент уже давно интригует мир новыми идеями политико-стратегического характера. Еще в июне 1958 года он заявил: «В рамках западного мира, к которому мы принадлежим, не будучи обязанными ограничиваться им, мы должны занимать свое собственное место, осуществлять свою собственную деятельность, чтобы служить миру и безопасности»[4]. Шумную реакцию вызвал направленный де Голлем в сентябре 1958 года руководителям США и Англии меморандум, в котором предлагалось осуществить глубокую реформу НАТО, с тем чтобы ответственность этой организации была распространена на весь земной шар, а за Францией было бы признано право участвовать во всех политических и стратегических решениях наряду с США и Англией. Все это, конечно, анализировалось в Москве. Однако действия де Голля давали возможность для двоякого толкования: либо как средство воздействия Франции на своих союзников для достижения цели увеличения роли Франции в рамках Атлантического союза, либо как нечто другое. При этом вариант выхода Франции из НАТО представлялся почти невероятным. Теперь об этой возможности де Голль сказал сам, сказал лидеру Советского Союза. Он не уточнил, как, когда и что именно он намеревается предпринять, но это в конце концов не важно для начала.

Хрущев не задал уточняющих вопросов: слишком щекотливая это была материя. Он, однако, не преминул отметить, что советское правительство с пониманием относится к политике де Голля и с симпатией встречает соответствующие решения Франции в отношении НАТО. В информации, содержащей оценку своих переговоров в Париже, заявление де Голля по данному вопросу Хрущев вынес на первое место.

Пройдет еще почти шесть лет прежде, чем 21 февраля 1966 года Ш. де Голль объявит о намерении Франции полностью выйти из военной организации НАТО. Отметим попутно, что в тот момент шла подготовка к его официальному визиту в Советский Союз. Две линии, а точнее, два направления единого курса — политики независимости Франции и сближения с Советским Союзом развивались параллельно. Беседы лидеров двух стран в тиши Рамбуйе были важной вехой этого процесса.

Один из ключевых элементов политики независимости де Голля — обладание Франции ядерным оружием, создание на этой основе так называемой ударной силы. Во время пребывания Хрущева Франция производит свой второй атомный взрыв Де Голль проинформировал об этом Хрущева в беседе 1 апреля. Проинформировал и добавил: я знаю, что ни русские, ни американцы, ни англичане не выражают никакой радости по поводу французских испытаний атомной бомбы. Но мы, французы, обязаны это делать, поскольку это дает нам известную автономию среди западных стран.

Хрущев заметил: мы понимаем ваши чувства. Мы тоже радовались, когда удачно проводили наши атомные испытания. Однако в связи с тем, что сейчас успешно развиваются переговоры о запрещении испытаний ядерного оружия, мы лишены возможности поздравить вас с успехом. Мы искренне стремимся к разоружению.

Лучше было бы, сказал он, объединить усилия наших стран в области мирного использования атомной энергии.

На это предложение французский президент отвечает согласием, подчеркивая: мы готовы непосредственно сотрудничать с вами в деле мирного использования атомной энергии в такой степени, в какой вы этого пожелаете. Мы готовы даже публично заявить об этом.

Хрущев подчеркивает, что развитие отношений между Советским Союзом и Францией в области мирного использования атомной энергии не только способствовало бы улучшению отношений между нашими двумя странами, но и создавало бы лучший общий фон в международных отношениях в целом.

Как известно, подписание соответствующего соглашения — первого соглашения такого рода между Советским Союзом и западной страной — явилось одним из важных результатов визита.