III

III

В годы афганской войны особистам было работать гораздо легче, чем в мирное время, хотя их собственная жизнь и подвергалась постоянной опасности. Во время боевых операций не требовалось особых мер для маскировки своей агентуры. Конспиративная встреча с любым агентом в военной форме не представляла никакой сложности. Когда твоя собственная жизнь постоянно подвергается опасности, не так важно, является твой приятель агентом КГБ или нет, ведь работает-то он на своих, а не на коварных и жестоких моджахедов. Другое дело в тыловом гарнизоне, где личная жизнь каждого постоянно находится у всех на виду, а самая главная для нее угроза исходит все-таки от своих.

Именно в тылу родилась пословица: «В армии ничего не скроешь». Да и личность особиста там всем известна. Человек, с которым он перемолвился словом хотя бы раз, становится объектом всеобщего недоброжелательного внимания…

Офицеры особых отделов это понимают, и идеальным для них всегда было использование явочных квартир для встреч с агентурой, которых много в Москве и других крупных городах нашей страны. Однако в военных городках их практически нет, потому что каждая свободная квартира там находится под неусыпным бдением очередников, и в первую очередь горластых офицерских жен.

Строго говоря, такие квартиры, конечно, все-таки есть, но их очень мало, и используются они для бесед с самой солидной агентурой — генералами и полковниками. Не поведешь же в нее солдата-осведомителя, каких подавляющее большинство среди агентуры особых отделов.

Ведь завербовать солдата очень легко, потому что он не имеет права отказаться. То есть формально, может быть, и имеет, но на практике — нет, потому что с офицером спорить не полагается, а по нашему воинскому уставу офицер есть офицер, независимо от того, какое министерство он представляет — обороны или государственной безопасности, тем более что мундиры у них все равно одинаковые.

Этот фактор психологического непротивления широко используется и при вербовке самих офицеров. Еще со сталинских времен в органах КГБ хорошо известно, что строевые офицеры без особого уважения относятся к особисту, служащему с ними в одном полку: воинское звание его редко бывает выше, чем у них. Поэтому, в соответствии с военной психологией, майор никогда не завербует подполковника, а тот, в свою очередь, никогда не завербует полковника.

Поэтому для вербовки старших офицеров особый отдел привлекает своих самых больших начальников, генералов, специально приезжающих для этого из крупных городов или даже из самой Москвы. Случаи отказа в такой ситуации бывают крайне редко. О них сами особисты рассказывают потом с почтительным восторгом.

— Представляешь, всю ночь мы одного подполковника уговаривали стать агентом! — поведал мне однажды знакомый особист. — Специально приезжал генерал-лейтенант из Берлина, из управления особых отделов Группы советских войск в Германии, а для военных это имеет большое значение, и давил на него с вечера до утра, но тот так и не согласился!..

Однако в целом наши офицеры очень редко пренебрегают вербовкой, ибо она обеспечивает им хоть какую-то защиту от произвола собственного начальства.

«На одном из офицерских собраний командир полка почему-то разорался на меня и заявил, что откомандировывает из Германии на службу в Советский Союз. Все мои товарищи отнеслись к этому равнодушно, и только офицер особого отдела старший лейтенант Н. убедил командира полка этого не делать. А в это время у меня как раз болела дочка. Вернувшись однажды вечером после службы домой, я с удивлением застал там старшего лейтенанта H., который принес дефицитное западногерманское лекарство. Я был искренне благодарен ему за такую поддержку в трудный момент», — вспоминал некий офицер Группы советских войск в Германии в своей статье, опубликованной в секретном журнале «Сборник КГБ»…

Станет ли особист проявлять столь трогательную заботу о каждом? Вряд ли, хотя бы потому, что это лекарство стоит драгоценной валюты. Очевидно, будущий автор статьи привлек внимание особиста как кандидат на вербовку. И действительно — его статья в «Сборнике КГБ» была напечатана в интереснейшей рубрике «Рассказы наших агентов». Автор статьи признается, что согласился стать осведомителем особого отдела с большой радостью, в знак благодарности за поддержку. Статья была подписана, как водится, не фамилией, а агентурным псевдонимом: Бдительный…

Пока агент удовлетворяет потребности особого отдела, ему гарантирована защита от военного начальства. Например, если на пусковом ракетном пункте вблизи Москвы, где, сменяя друг друга, несут службу несколько офицеров, один из которых агент, он может быть спокоен за свою судьбу: его не отправят на Чукотку или в жаркий Туркестан, по крайней мере до тех пор, пока особому отделу не понадобится на этом пункте новый агент Впрочем, дальнейшая судьба агента всегда непредсказуема, о ее стабильности или грядущих переменах он может судить лишь по любезности особиста или, наоборот, по недовольной мине на его лице на очередной секретной встрече.

Приблизительно одна треть наших офицеров является агентами КГБ. Количество же агентов-солдат учету не поддается. Такой огромной армии стукачей нет больше нигде в мире — за исключением, быть может, народно-коммунистического Китая…

Наши военные городки кишат агентурой. Осведомительницами КГБ могут быть и офицерские жены, скомпрометировавшие себя супружеской неверностью, и одинокая, беззаветно любящая Родину заведующая гарнизонной библиотекой, и старая партийная активистка — школьная медсестра. Даже чья-то бабка, целыми днями сидящая на лавочке у входа в офицерское общежитие, тоже может быть агентессой. Один мой приятель, офицер-пограничник, случайно раскрыл такую.

Военный городок, где он жил, располагался вблизи советско-китайской границы, у Благовещенска. Подавляющее большинство его офицеров руководило пограничными нарядами, их тыловым и медицинским обеспечением, идеологическим воспитанием. Мой же приятель принадлежал к привилегированному слою сотрудников пограничной разведки. В их обязанность входило обеспечение нерушимости наших границ не с этой, а с той, китайской, стороны. Для этого они должны были изучать обстановку в китайских приграничных районах — не отмечалось ли там прибытие новых войск, не приезжал ли туда какой-нибудь высокий партийный руководитель или главный полицейский начальник страны. Добыть такие сведения, помимо использования приборов технического наблюдения, можно было лишь с помощью агентуры, но только не нашей, весьма сговорчивой на вербовку, а затаенно-враждебной и лживой, китайской. Офицеры пограничной разведки вербовали китайских перебежчиков, которые сотнями переправлялись на нашу сторону, якобы, а может быть и вправду, спасаясь от культурной революции, потом нелегально переводили их через границу назад, чтобы по возвращении через несколько дней выслушать добытую ими информацию. Уверенности тут не было никакой, и офицеры пограничной разведки, встречавшие у самой границы возвратившегося китайца и дружески похлопывавшие его по плечу, с трепетом душевным думали: а вдруг этот китайский агент обо всем рассказал своему начальству и это станет достоянием нашего руководства?

Оттого проверочная беседа с агентом была особенно тщательной, со множеством хитроумных ловушек. Пограничники изо всех сил старались поймать китайца на противоречиях и, кроме того, усердно накачивали водкой, чтобы у него скорее развязался язык. Радушные хозяева провозглашали тост за тостом и сами выпивали, дабы придать встрече дружеский и непринужденный характер…

А между тем в стране нашей уже вовсю шла антиалкогольная кампания, и офицерам, по укоренившейся привычке выпивавшим ежедневно пару стаканов водки, теперь категорически запрещалось пить под угрозой крупных служебных неприятностей и даже исключения из партии. За беззащитными пьяницами бдительно следило и начальство, по-прежнему опорожнявшее тайком в кабинете заветную бутылку коньяку, и партийная организация, и конечно же особый отдел, обожающий всяческие скандалы. Принадлежность же к привилегированной и таинственной пограничной разведке вовсе не освобождала ее мужественных сотрудников от особистской слежки.

Поэтому начальник местного разведывательного отдела принял по-советски двусмысленное решение: если кто из подчиненных ему офицеров выпьет водки по долгу службы, то он должен немедленно отправляться домой, в общежитие, стараясь ни с кем не разговаривать по пути, запереться на ключ и пребывать там до утра. От служебных обязанностей в этот день он автоматически освобождался…

Так, однажды, в подобной ситуации, мой приятель, таясь от любопытных взглядов, направлялся домой. Был обеденный час, никто из знакомых не встретился ему на пути, и лишь знакомая бабка, сидевшая на лавочке у подъезда, окликнула его:

— Петь, сколько сейчас времени?..

Отвечая, он невольно наклонился к ней, и та, согласно покивав, смерила его странным взглядом…

Буквально через час начальник особого отдела позвонил начальнику разведывательного, с которым они постоянно соперничали, поскольку методы их работы были во многом схожи, и язвительным тоном спросил:

— Почему это ваши офицеры в период всенародной борьбы с пьянством и алкоголизмом позволяют себе появляться на территории части в нетрезвом виде?..

— Это обусловлено оперативной необходимостью, будто вы не знаете! — буркнул главный разведчик.

— Прежде всего мы — коммунисты! — наставительно-торжествующим тоном заявил особист и, довольный, положил трубку.

— Один — ноль в твою пользу, сволочь! — раздосадовано воскликнул его собеседник, кладя трубку на место.

«А зачем вообще нужно особистам такое количество агентуры?» — поинтересуется здравомыслящий читатель.

«Да для отчета! — доверительно подмигнув, ответит ему без посторонних свидетелей особист. — Ведь не можем же мы рапортовать начальству, что ничего особенного не раскрыли… Зато мы широко раскинули агентурную сеть, постоянно ее латаем, наращиваем. Тот, кто задумает что-нибудь плохое, тут же в нее и попадает…»

С каждым из этих многочисленных агентов надо встречаться и беседовать минимум один раз в месяц, даже если никакой необходимости в такой встрече нет, — того требуют правила. О каждой встрече особист обязан писать отчет, иногда прилагая к нему письменный донос агента. Начальники разных уровней изучают их, ставят резолюции, докладывают обобщенные материалы самому высокому руководству… Так создается видимость огромной работы.

Однако именно связь с агентом и особенно проведение с ним личных встреч наиболее уязвимы для особистов. Если эту беседу кто-нибудь зафиксирует, то сразу догадается, что офицер особого отдела беседует со стукачом, предупредит об этом своих товарищей, те начнут его сторониться, и как агент он потеряет всякую ценность.

В воинских частях нет явочных квартир, но тамошнее положение как нельзя лучше соответствует пословице, гласящей, что в армии ничего не скроешь. Действительно, круглосуточное пребывание человека на виду у всего гарнизона не только высвечивает все его недостатки, но и лишает возможности сохранить в тайне хоть малую толику самого дорогого и сокровенного для человека. Даже супружеские неурядицы в офицерских семьях тотчас становятся достоянием окружающих. Мало кто может выдержать такое.

Как же сохранить в этих условиях тайну агентурных связей? В армии применяется, правда, вместо явочных квартир так называемое явочное место: где-нибудь за сортиром, в кладовке. Однако риск быть случайно обнаруженными и в таких местах все-таки очень высок, и поэтому особисты порой проявляют поистине удивительную смекалку.

Например, в одном из наших гарнизонов в ГДР постоянным явочным местом был избран физкультурный зал.

«Эта легенда продумана очень убедительно, — с трудом сдерживая смех, читал я в особистском деле, случайно попавшем мне в руки, — так как все в военном городке знают, что офицер особого отдела увлекается спортом и поэтому каждый день после работы ходит тренироваться в физкультурный зал…»

Каким же здоровяком, видно, был этот особист! Однако вряд ли то же самое можно утверждать обо всех его агентах, но они, преодолевая усталость от бестолковой офицерской беготни, вынуждены были плестись по вечерам в физкультурный зал. Если не будешь сотрудничать с КГБ, особый отдел в мгновение ока организует твою высылку из Берлина, причем в такую глухомань, что ненавистный физкультурный зал в заграничном гарнизоне будет казаться тебе истинным раем…

Протиснувшись сквозь плотную толпу разгоряченных, потных мужчин, этот спортсмен поневоле отыскивал глазами особиста и, подойдя к нему, нарочито громко говорил:

— Что это, товарищ подполковник, мы давно с вами гири не кидали…

— Что ж, пойдем покидаем, лейтенант — великодушно соглашался особист. — Эх, если бы все офицеры были такими же отличными спортсменами-разрядниками, как ты!..

При этих словах несчастный лейтенант невольно краснел и стыдливо опускал голову, понимая, что под спортсменами-разрядниками особист подразумевает агентов, да и произнес он эти слова с каким-то явным намеком.

Отойдя в сторонку, где были сложены маты, лейтенант с неохотой брался за гирю, а здоровяк-особист, без видимых усилий подбрасывая свою, шептал:

— Через двадцать минут! — и кивал в сторону, где находился пустой сейчас кабинет начальника физкультурного зала…

Пустовал он конечно же не всегда, а только в те часы, когда там особист встречался со своими агентами.

Разумеется, сам он тоже вынужден был стать стукачом, иначе особый отдел не смог бы заключить с ним столь деликатного соглашения. В оперативном деле даже имелась его фотография.

Взглянув на нее, я разразился громким, язвительным хохотом. Работавшие за столами рядом мои коллеги-чекисты с пониманием восприняли мою реакцию. Каждому из них случалось в таких же вот агентурных делах обнаруживать то соседа по квартире, то школьную учительницу, а то и родную мать.

Я же узнал преподавателя военной кафедры МГУ. Годы учебы там еще были свежи в моей памяти.

Этого преподавателя я видел лишь несколько раз. Помню, меня тогда поразила скука, которой веяло от его хотя и коренастой, но сутулой и совершенно не спортивной фигуры. Ни с кем из коллег он не общался, и уголки его губ всегда были скорбно опущены. Такими же были и его агентурные сообщения, грубой мужской рукой подшитые в дело.

Они поражали своей безграмотностью. Запятые там вообще отсутствовали, а в написании слов была уйма ошибок. Впрочем, к тому времени я уже знал, что очень многие наши офицеры не в ладу с орфографией.

Таким же было и содержание его сообщений: мелочным, неинтересным и не представлявшим какой-либо ценности с точки зрения обеспечения государственной безопасности нашей Родины.

Например, в одном из доносов, занимавшем целых две страницы, агент, постоянно повторяясь, сообщал, что его помощник по физкультурному залу, капитан такой-то, встречая в берлинском аэропорту его с женой и дочерью, возвращавшихся из отпуска, первым делом доверительно сообщил, что скоро их полк переводят в другое место.

«Тем самым он выдал военную тайну, да еще в присутствии жены и восьмилетней дочери!» — с деланным возмущением констатировал физкультурник, хотя каждый, кто служил в армии, знает, что о предстоящих передислокациях, как и об учебных ночных тревогах, всем бывает известно заранее. Почему-то особенно возмутило агента то, что тайну узнала его восьмилетняя дочь, о чем он упомянул в доносе четырежды…

В другом своем сообщении начальник физкультурного зала, бывший, кстати, одновременно и начальником физподготовки полка, сообщал, что иным солдатам не нравится, когда он заставляет их слишком много бегать, в чем можно усмотреть явный антисоветизм. И кроме того, среди них наметились какие-то странные группировки.

«Члены этих групп обращаются друг к другу не по-уставному, а пользуются кличками, типа Шурик, Петька и т. д.», — особенно подчеркивал агент.

Знал ли будущий преподаватель МГУ, что Шурик и Петька — это вовсе не клички, а христианские имена, и что молодежи вообще свойственно кучковаться?..

Думаю, что все-таки знал. Но манера мышления особистов и вообще военных начальников также была ему хорошо известна, и поэтому на его последнем доносе появилась строгая начальственная резолюция: «Разобраться, что это еще за группа!..»

Особисты вообще подозрительно относятся ко всяческим группировкам, возникающим в армии, усматривая в них и антипартийный уклон, и шпионские резидентуры, и вообще нарушение единого воинского строя.

Один из выпускников Ленинградского военно-морского училища рассказывал мне, что на прощальном вечере четверо его друзей договорились не терять связи и встречаться каждый год в условленный день, выпивая перед началом застолья по полной бутылке шампанского. Со свойственным всем военным людям стремлением всякое дело доводить до конца они тут же сочинили шутливый устав, скрепив его собственными подписями. Ими тотчас же занялся особый отдел. Вызвали каждого из них в отдельности и строго предупредили.

Но этим дело не кончилось. Спустя двадцать лет после этой истории мой приятель почувствовал, что начальство тянет с присвоением ему звания капитана первого ранга. Как-то мнется, но ничего не объясняет, и только кадровик по секрету сообщил ему, что загвоздка в его принадлежности к какому то подозрительному обществу еще в курсантские времена.

— Так это же политические репрессии в чистом виде! — воскликнул я, тоже имевший к тому времени звание подполковника.

Близился конец восьмидесятых, завершалась партийная перестройка, и органы КГБ начинали чувствовать себя весьма неуютно.

Вместе с коммунистической партией рушились и они. Не только интеллигенция, но и простой народ уже говорил о нас с осуждением, и спасти дело можно было только одним путем — установлением жесточайшего коммунистического режима, на котором так настаивал Председатель КГБ В. Крючков. Представители общественности, особенно в Прибалтийских республиках, даже посягали на наши архивы, и КГБ приходилось тщательно взвешивать каждый свой шаг.

Поэтому меня особенно поразила та свобода, с которой КГБ по-прежнему рубил в армии головы и правым и виноватым. Может быть, одна лишь армия оставалась такой же беззаветно покорной, каким было все общество и в сталинские, и в хрущевские, и даже в брежневские годы? Неужели и сейчас в армии царит 1937 год, хотя в стране уже вовсю идет перестройка?..

Да, похоже, было именно так. Холодное дыхание я ощутил даже накануне августовского путча 1991 года, листая столь любимый теперь мною секретный журнал «Сборник КГБ», каждая из суховатых заметок которого могла бы составить основу сюжета для небольшой повести. На сей раз в журнале рассказывалось о некоей досадной оплошности сибирских особистов.

В одном из военных училищ, расположенном в Томске, какой-то курсант изменил скудную воинскую прическу, отпустив бачки. Обычный человек не увидел бы в этом ничего экстраординарного, а то и вовсе не заметил бы, однако зоркий глаз офицера, тем более особиста, не мог не уловить этакой новизны во внешности курсанта.

«А не служит ли эта стрижка знаком принадлежности к некоей фашистской организации, тайно действующей в училище?!» — предположил особист и радостно потер руки. И хотя впоследствии через агентуру в курсантской среде удалось установить, что отпустить баки нашему бедолаге посоветовала жена (для придания лицу более четкого овала), отступать было некуда, ибо обком партии уже был поставлен в известность.

Выезд из ТАСС на оперативный простор

Российские студенты университета Токай на вечерней прогулке по Саппоро. Разведчиком стал не каждый, но Японию полюбили все

Через месяц после возвращения из университета Токай. В минской школе контрразведки

Дружный тассовский коллектив. Люди разных профессий

После шпионского скандала в Токио. Майор с грустными главами

Российски» студенты в редакции японской газеты. Потом я буду часто наведываться сюда для сбора разведданных

Для японоведа нет большей радости, чем облачиться в кимоно

Каратэ помогает понять Японию изнутри. Но для разведчика оно не нужно, он работает головой

Простодушная японка не догадывается, что рядом с ней будущий подполковник КГБ

Токийский храм Мэидзидзингу, Белое полотнище на земле потемнело от брошенных туда монет

Храм Ясукуни. Белые голуби. Здесь можно незаметно провести шпионскую встречу

На приеме у премьер-министра Японии по случаю Праздника сакуры. Здесь иностранные разведчики втираются в доверие к японскому истеблишменту

Обожаемый и незабываемый отец. Заместитель начальника пограничных войск КГБ СССР генерал-майор Г. А . Преображенский

В то время Председатель КГБ Крючков всячески пытался убедить Горбачева и весь мир в том, что набиравшее силу в нашей стране демократическое и антикоммунистическое движение состоит из воинствующих фашистских группировок, стремящихся только убивать и грабить и действующих под руководством американских агентов влияния, окопавшихся в ленинском Политбюро. Иначе говоря, политическое движение он пытался выдать за подрывную деятельность диверсионное-бандитских групп, вдохновляемых из-за рубежа, поскольку весь советский народ по-прежнему любит родную коммунистическую партию. Такую точку зрения товарища Крючкова партийный аппарат поддерживал на все сто.

Поэтому обком партии тоже радостно потер руки и немедленно вынес вопрос о подпольной фашистской организации в военном училище на заседание своего бюро. Никого не заботило, есть ли у КГБ доказательства; главное — доложить побыстрее наверх, а что касается доказательств, то советская юридическая наука, в отличие от буржуазной, не считает их столь уж важными А коль скоро такие же бачки отпустили еще несколько курсантов, особисты утвердились в своей правоте. Возникновение же организации иначе как по указанию сверху и только на партийно-комсомольской основе запрещалось.

В журнале было опубликовано даже постановление обкома, составленное на основе победного рапорта, присланного все тем же особым отделом. Точно такие же отчеты писали и в разведке; их отличала огромная и многообещающая, самоуверенная и грозная преамбула и пара избитых фраз в качестве вывода.

Начиналось же постановление Томского обкома так:

«В последние годы правящие круги США и других империалистических стран вынашивают планы свержения в СССР социалистического строя. В этой работе задействован целый спектр мощных военно-террористических и прочих формирований, пользующихся поддержкой НАТО и других империалистических военных блоков. В американских, западноевропейских, сионистских и иных враждебных зарубежных антисоветских центрах разрабатываются планы идеологической дестабилизации нашего общества, развала его экономики, уничтожения руководящей роли Коммунистической партии. Крайне отрицательную роль в этом процессе играют правящие круги КНР, стремящиеся дестабилизировать мировое коммунистическое движение и действующие в интересах американских империалистов…»

«Особую роль, — говорилось далее в постановлении, — враги социализма отводят идейно-политическому разложению советской молодежи и в первую очередь воинов наших славных вооруженных сил…»

Далее — все в том же духе, и только в самом конце скороговоркой сообщалось, что в местном военном училище, похоже, действует подпольная военно-фашистская организация, признаком принадлежности к которой служит специфическая стрижка: укороченные виски. Затем следовала весьма уклончивая фраза, не вполне соответствующая принятому в те времена стилистическому стандарту партийных постановлений: «Эту информацию необходимо тщательнейшим образом проверить, хотя уже сейчас можно сделать определенные выводы».

После этого наступила очередь заставить виновника всей этой истории признаться, что он фашист. Долгих три дня несколько офицеров с большими звездами на погонах не выпускали бедного курсанта из помещения особого отдела училища, то угрожая ему, то, напротив, чуть ли не умоляя.

— Да плюнь ты на это дело! — увещевали они. — Подпиши и забудь! Ничего не бойся! Особый отдел поможет тебе получить хорошее назначение. Ведь ты же комсомолец как-никак! А мы — коммунисты! Какие у тебя еще могут быть сомнения?..

К чести этого курсанта надо сказать, что никакого признания он так и не подписал. Впрочем, к тому времени в нашей стране было опубликовано уже достаточно материалов о чекистских следствиях 1937 года. Каково же, наверное, было его удивление, когда он понял, что те времена еще не прошли…

За неделю до выпускных экзаменов курсанта исключили из училища. Он оказался не у дел.

Отец курсанта направил жалобу на имя Горбачева, потом вторую, которая была переслана в инспекторское управление КГБ с резолюцией «разобраться». Инспекторская группа выехала в это училище и моментально все выяснила. Однако инспекторы не испытали шока по поводу столь грубого нарушения законности и не квалифицировали действия особистов как подтасовку «С этим мероприятием вы не справились!» — таков был вывод высокой комиссии. Да и в самом журнале «Сборник КГБ», рассчитанном на узкий круг профессионалов, эта история была упомянута лишь в качестве примера эффективной работы инспекторского управления и не более того.

Ничего не говорилось в статье и о дальнейшей судьбе жертвы этих злокозненных обстоятельств, курсанта с короткой стрижкой. Был ли он восстановлен в армии? Скорее всего, нет, потому что, по логике особистов, теперь все равно уже был запачкан и наверняка затаил злобу на советскую власть. По крайней мере, в кристальную справедливость воинов-дзержинцев он теперь уж точно не верил…

Сейчас нашим гражданам уже многое известно о деятельности КГБ, чего нельзя сказать о работе особых отделов в армии, хотя именно они ведут наиболее массовую вербовку простых граждан. Методы их жестоки и бесцеремонны и посягают на права личности, однако широкого общественного осуждения по-прежнему не встречают. Должно быть, потому, что особые отделы вербуют и разрабатывают не научных работников, не писателей и не диссидентов, а самых простых людей — тех, которые и тянут чаще всего солдатскую лямку. Откуда, например, появляется агентура в рабочем классе, через которую так активно пытался действовать КГБ в начале перестройки? Да из солдатской агентуры, завербованной нашим особым отделом. И этим широким посягательством на многомиллионный простой народ он отличается от других военных контрразведок мира, борющихся лишь со шпионами, ибо в его полном распоряжении находится такой благодатный человеческий материал, как Советская Армия.