I

I

Если вы хотите увидеть советского разведчика в Токио, вовсе не обязательно устанавливать секретную оптическую аппаратуру перед входом в резидентуру КГБ в нашем посольстве. Поезжайте лучше в самый большой книжный магазин Токио, «Марудзэн», и поднимитесь на третий этаж в отдел военной книги, кажется единственный на всю страну. Там обязательно торчит кто-нибудь из нас, украдкой листая книги.

А найти этот «Марудзэн» очень легко: достаточно свернуть со всегда оживленной Гиндзы налево, в сторону императорского дворца. Его построили из белого камня в средние века португальцы, намеревавшиеся колонизировать эту страну, но отступили, убедившись в том, что ее недра бедны. Дворец же, хоть и выстроенный в японском стиле, с плавно загнутыми кверху углами крыш, все же по-европейски основателен и массивен, что так нехарактерно дня изящной и легкой, словно плывущей в воздухе деревянной японской архитектуры.

Впрочем, и весь этот небольшой район Маруноути, прилегающий к Гиндзе, несколько чужеродный, хотя и появился на свет позже, после Второй мировой войны.

Его невысокие каменные здания, нередко даже облицованные гранитом, тяжеловесны и ничем не отличаются от своих европейских собратьев, если не считать низковатых по европейским стандартам потолков, напоминающих о том, что здесь Азия, Впрочем, может быть, и поэтому строгие громады Маруноути излучают надежность и покой, как и подобает расположенным в них учреждениям и банкам. Особенно бывают красивы они в новогодние дни, опоясанные красными лентами, словно праздничные коробки с тортом.

Узкие тротуары заполняет толпа людей, шествующих неторопливо, солидно, без спешки. Кое-кто заглядывает в «Марудзэн». В этом магазине продаются и книги, изданные за рубежом, и оттого тут часто встречаются иностранцы К ним отношусь и я — молодой капитан советский разведки, действующий под видом корреспондента ТАСС Я, впрочем, еще не решил, что для меня важнее — журналистика или разведка: ведь обе профессии весьма схожи, исполнены духа поиска, познания человеческих страстей, удивительно интересны. Оплачивались же они по-разному: тоталитарное и милитаризованное Советское государство с недоверием относилось к журналистам, как и ко всем другим представителям творческих профессий и, напротив, очень уважало разведчиков, усматривая в них свою опору. И поэтому совмещать в одном лице журналиста и разведчика было гораздо выгоднее и безопаснее. Вдобавок я получал две зарплаты — от КГБ и от ТАСС, причем первая в несколько раз превосходила вторую…

Возле полок с книгами по военной тематике уже стояли, углубившись в облюбованные ими издания и стараясь не глядеть друг на друга, трое молодых людей примерно моего возраста, около тридцати. Это самый продуктивный возраст для разведчика, который еще не успел стать начальником, но очень хочет добиться этого, и потому перед ним можно ставить любые задания, самые трудоемкие и опасные. И хотя все трое были одеты по-разному — кто в строгий деловой костюм, а кто нарочито небрежно, — их выдавала напряженная поза, словно все они ожидали удара сзади. Такова характерная поза разведчика, выработанная постоянным ожиданием слежки.

Когда я подошел, скрипнув досками пола, все трое настороженно оглянулись…

Один из них оказался знакомым болгарским журналистом. Мы понимающе улыбнулись друг другу, как бы говоря:

«И ты, дружок, тоже, оказывается, служишь в разведке!..»

Второго я, кажется, встречал несколько раз на приемах в посольстве ГДР. По его лицу пробежала тень узнавания, и он с облегчением отвернулся, вновь углубившись в японскую книгу. Разведки социалистических стран работают в тесном контакте, и сейчас нам нечего было опасаться друг друга.

Третий же оказался молодым советским дипломатом. Он приехал в Токио совсем недавно, и я, кажется всего только раз видел его в полутемном посольском коридоре.

«А ты, значит, служишь в ГРУ, военной разведке! — подумал я. — Учтем это обстоятельство».

Догадаться о том, что это был сотрудник другой, параллельной советской разведки, было совсем не трудно: ведь все сотрудники нашей резидентуры КГБ, прибывавшие в нее впервые, официально представлялись на общих собраниях. Это делалось для того, чтобы все мы знали друг друга в лицо и не перепутали разведчика с рядовым служащим советского посольства. Быть же настоящим дипломатом, пусть и агентом КГБ, мой новый знакомый также не мог, потому что ни один нормальный советский чиновник, служащий в Японии, и на шаг не приблизится к полкам военной книги, чтобы японская контрразведка не заподозрила в нем шпиона и на всякий случай не выдворила из этой благословенной страны, где в советском посольстве зарплата выше, чем в какой-либо другой стране мира. Командировка в Японию всегда считалась у работников советских внешнеполитических ведомств самой выгодной.

Сотрудник ГРУ метнул в меня строгий офицерский взгляд, давая понять, что хотя мы и служим одной стране, но все же в разных шпионских ведомствах, и потому не должны пи возможности ничего знать друг о друге в целях конспирации. И уж конечно, не стоит заглядывать друг другу в книжки…

Я подошел к другому концу полки и стал рассматривать корешки книг, но так, чтобы ни один из этих троих не смог понять, что именно меня интересует. Ведь главное для нас в этих книгах — не столько их содержание, сколько авторы, которых потом можно было бы попытаться завербовать и сделать агентами советской разведки.

Вооруженные силы Японии очень малы, и потому военные книги здесь также издаются малыми тиражами. В этой стране нет военной цензуры, и потому в тексты книг могут попасть данные, которые, например, в нашей стране считались бы государственной тайной. Чем больше таких сведений содержится в книге, тем большую ценность для нас представляет ее автор. Ведь и ему самому необходим для работы постоянный приток свежей военной информации, которую он получает от своих знакомых в Управлении национальной обороны, в его пресс-клубе, — советские журналисты туда доступа не имеют.

Хотелось бы, однако, отметить, что чисто военная информация мало интересует КГБ, который конечно же не отказывается от нее, если она сама плывет в руки. Но главным образом ее добычей занимается ГРУ, нас же интересует военная проблематика исключительно в контексте международных, научно-технических, экономических и, разумеется, политических проблем.

И поэтому я равнодушно пробежал глазами корешки книг, рассказывающих о военно-транспортной сети Японии, обучении личного состава и полевой тактике, и просто обомлел, увидев, что на одном из них было написано так: «Критика военной политики Японии».

Настороженно оглянувшись, я вытащил книгу с полки и стал читать предисловие. С каждой новой строкой во мне росло чувство удивления, ибо ничего подобного ни в каких японских газетах и книгах я не встречал.

«Военная политика Японии чревата ошибками», — кажется, так было озаглавлено предисловие, причем каждая из этих ошибок трактовалась почему-то в пользу Советского Союза. Например, осуждение Японией советской военной агрессии в Афганистане признавалось неправомерным, сама же агрессия, наоборот, справедливой с точки зрения СССР. Военный союз Японии с США преподносился как очень опасный для дела мира во всем мире, в то время, как военный союз социалистических стран, так называемый Варшавский Договор, наоборот, очень хорошим, хотя, почему именно, оставалось неясным. Северные территории объявлялись безусловно принадлежащими Советскому Союзу и присутствие на них большого количества советских войск вполне законным и даже необходимым для защиты Южных Курил от посягательств Японии. И наконец, в предисловии выражалась глубокая тревога по поводу роста военных расходов Японии, которые вот-вот могли превысить один процент валового национального продукта. Последнее утверждение выглядело особенно смехотворным, поскольку в СССР, например, едва ли не все сто процентов потенциала страны идут на вооружение, и армия вполне официально считалась приоритетом номер один для страны на протяжении всех семидесяти лет коммунистической власти. Однако никакой критики советского милитаризма в книге, разумеется, не содержалось.

Да, каждое из утверждений книги выглядело весьма спорным, но меня насторожило другое: не является ли она продуктом деятельности самого КГБ, а ее автор — нашим агентом? В этом случае моя работа с ним не имела смысла, а время, Ушедшее на поиски автора этой книги, оказалось бы зря потраченным.

Действительно, все это очень напоминало почерк службы дезинформации общественного мнения, имеющейся в разведке. Она называется «службой активных мероприятий», или, сокращенно, Службой «А». Задачи ее были чисто идеологическими. Она должна была внушить всему миру, что коммунизм — лучшая форма общественного устройства, Советский Союз — сущий рай на Земле, а советские руководители и особенно Генеральный секретарь ЦК КПСС — гении и непогрешимы, как святые.

Собственно говоря, этим занималась и вся огромная официальная пропагандистская машина, однако формы и методы Службы «А» были другими, чисто шпионскими, потому она и находилась в ведомстве внешней разведки. Она должна была обманывать западный мир с помощью самих же иностранцев, выдавая партийно-советские суждения и оценки исходящими как бы от их имени. Она подкупала иностранных журналистов, среди которых есть и немало японских, подсовывало им лживую информацию. Многие иностранные журналисты охотно использовали эти сведения в своих статьях, считая их достоверными, полученными из ближайшего окружения советских властей, в то время как они были состряпаны в недрах разведки и подсунуты им через респектабельных и известных советских журналистов, агентов и доносчиков КГБ.

Служба «А» работала грубо и часто попадала впросак. Статьи о ее коварстве и активности то и дело появлялись в американских газетах, и могло сложиться впечатление, что Служба «А» является едва ли не самым главным подразделением разведки.

В действительности же было наоборот: по своей значимости она занимала последнее место среди подразделений разведки, и оказаться там было для разведчика равнозначно завершению карьеры. В Службу «А» отправляли в наказание за пьянство или плохую работу. Ее сотрудники не имели права выезжать за границу.

Поэтому и работали они без всякого энтузиазма. Вымученные ими доклады и справки прочитывались и утверждались целой пирамидой начальников: начальником сектора, заместителем начальника отдела, самим его начальником, затем заместителем начальника Службы «А», курирующим работу против Японии, и, наконец, самим начальником службы. Все они, по извечному правилу советских чиновников, рассматривали эти материалы как служебные записки, в которых не должно содержаться никаких эмоций, а только факты. В результате этой многоступенчатой кастрации изначальный материал становился сухим, безликим, как, впрочем, и все, что выходит из-под пера Службы «А». Книга, которую я сейчас держал в руках, явно была написана ярко и интересно. А это значит, что автор ее пока не является нашим агентом официально — но реально-то он работает на нас уже давно, сам, видимо, не сознавая этого! И завербовать его не составит никакого труда, ибо эта вербовка станет лишь логическим итогом его деятельности. И таким образом, орден «Знак Почета» мне обеспечен! Моя карьера также совершит очередной виток!..

Орден «Знак Почета» в разведке пренебрежительно называют «Мальчики». Выдуманный уже давно, в начале тридцатых годов, он действительно выглядит весьма нелепо: на фоне зубчатого заводского колеса, некоей гигантской шестеренки, стоят, взявшись за руки, две непонятные фигуры. Кого они символизируют, неясно. Но они юношески стройны и одеты то ли в рабочие спецовки, то ли в спортивную форму тридцатых годов.

— А мне к пятидесятилетию «Мальчиков» дали! — унылым тоном сообщает в кругу друзей иной разведывательный генерал, и те сочувственно кивают головами. Еще бы: ведь награждение руководящего работника таким орденом означает только одно — недовольство высокого начальства, близкую отставку и выход на пенсию, которая для всех в СССР, включая и генералов КГБ, влечет за собой бедность. Но мне, при моем скромном чине, получить «Мальчиков» будет очень кстати!!

Да, кажется, я сделал весьма важное открытие. Мне повезло! Заслоняя рукой название книжки, чтобы его не заметили стоявшие рядом коллеги-разведчики, я направился к кассе. Но прежде я еще раз внимательно осмотрел всю полку, проверяя, не осталось ли на ней еще экземпляров этой книги. К счастью, мне попался единственный, иначе я скупил бы все имеющиеся экземпляры, чтобы они не достались ни немцу, ни болгарину, ни тем более нашему сотруднику ГРУ. Резидентура разведки КГБ оплатила бы мне их стоимость…

«Нет, не зря все-таки называют Японию шпионским раем! — удовлетворенно подумал я, опускаясь в лифте. — И не только потому, что здесь нет закона о шпионаже, в то время как в нашей стране за него предусмотрена смертная казнь. Сама японская тщательность в подаче любой информации как нельзя лучше помогает советским разведчикам. Ведь в книге указаны абсолютно все данные о ее авторе, вплоть до домашнего адреса, а в наших редакциях, например, таких данных не получишь. Здесь же я запросто найду номер его телефона в телефонной книге и завтра же позвоню ему, чтобы условиться о встрече!..»

В отличном настроении я вновь сел в автомобиль и вырулил на широкую и прямую Хибиядори. Книга незадачливого поклонника Советского Союза лежала рядом со мной на переднем сиденье, радуя глаз своим мягким зеленоватым переплетом.

Квадратные фасады зданий Отэмати скрылись за поворотом, и вскоре впереди, на горке, замаячил необычный темный высокий дом, надпись на фронтоне которого почему-то сделана на греческом языке, мало кому известном в этой дальневосточной стране Справа, метрах в ста от него, возвышается белая громада советского посольства. В нем два здания. Я спешу в левое, деловое, на верхнем этаже которого, под самой крышей, утыканной множеством антенн, расположена резидентура.

Впрочем, я чувствовал себя совершенно спокойно и даже не смотрел в зеркальце заднего вида, чтобы определить, не следит ли за мной машина отдела общественной безопасности Токийского полицейского управления. На этот раз слежка мне ничуть не мешала и даже помогала, утверждая в следящих мысль о том, что я действительно являюсь только корреспондентом. Ведь это так естественно для журналиста посетить книжный магазин «Марудзэн», приобрести там какую-то книгу и потом проехать в посольство. Может быть, я хочу показать эту книгу советнику по культуре?..

Это действительно так, разве что познакомить с ней я хочу совсем другого советника, кабинет которого расположен на десятом этаже, за бронированной дверью, которую нельзя открывать ни перед кем из сотрудников посольства, сели они не состоят в списке офицерского состава КГБ. Даже сам посол не имеет права войти в нее.

Этот советник — всесильный резидент КГБ, который имеет такие же полномочия в отношении местных советских граждан, как и посол, хотя об этом мало кому известно. Любого из советских чиновников — служащих посольства, торгпредства, «Аэрофлота», ТАСС или газет — он может откомандировать в течение суток на Родину, не объясняя причин, тем самым разрушив всю его карьеру и навсегда закрыв путь за границу.

Не знаю, имеет ли он право в случае необходимости застрелить любого из своих подчиненных-разведчиков (таким правом вполне официально наделен резидент военной разведки), но пистолет у него есть, это я знаю точно: в резидентуре хранится множество ящиков с оружием. Но даже если такого права у него нет, он все равно может застрелить кого сочтет нужным (или поручить это другим), и официальные власти в СССР сделают вид, что ничего не заметили.

Резидента боятся все — и сотрудники КГБ, и не входящие в их число все остальные советские граждане, волею судьбы работающие в Токио.

Оставив автомобиль в посольском дворе незапертым, как предусматривалось правилами, я вошел в посольское здание и миновал маленький, богато обставленный вестибюль. Я подошел к открывшейся передо мной тяжелой стальной двери, ведущей во внутренние помещения посольства, доступ в которые открыт только советским гражданам и только с соизволения того же КГБ. В отношении меня такое разрешение, конечно, имелось.

Площадка десятого этажа была, как всегда, пустой. Мало кто из дипломатов рискнет подняться сюда просто так, от нечего делать, его тотчас заподозрят в шпионаже в пользу Японии.

Почти у самого лифта имелась всегда запертая железная дверь, выкрашенная белой краской в тон стены. Каждый, кто имеет право входить в нес, имеет свой ключ Есть он и у меня, подвешенный на металлической цепочке к поясу. Я легко повернул его, вставив в замочную скважину, и дверь отворилась.

За ней показалась еще одна. Чтобы открыть ее, надо было знать кодовый набор цифр и быстро набрать его на малозаметном табло, укрытом от посторонних глаз сверху над притолокой. Если возиться с набором цифр слишком долго, у дежурного по резидентуре зазвенит зуммер, сигнал тревоги. Иногда дежурить по резидентуре приходится и мне, хотя корреспонденту ТАСС никак не подобает находиться в посольском здании от обеда до девяти часов вечера: никакой трудоемкой работы для него здесь не может быть, и это лишний раз указывает японской полиции на мою принадлежность к разведке. Впрочем, вся работа КГБ пронизана формализмом и в ней полно всяких нелепостей.

Резидентура занимает два этажа в посольском здании и внешне выглядит точно так же, как и все остальные служебные помещения посольства: длинный коридор, выходящие в него двери. Одна из них, впрочем, обтянута черной кожей Таких обшитых кожей дверей в Японии не бывает, зато их очень много в СССР, в кабинетах больших начальников.

Такая дверь, столь неуместная здесь, в Японии, являла собой пример переноса сюда советских бюрократических порядков. Естественно, вела она в кабинет резидента. Туда-то я вознамерился проникнуть.

Сделать это было не так просто, хотя в обеденный час резидентура была пуста и очереди в кабинет к резиденту не было. Дело в том, что в СССР не принято запросто являться в кабинет к начальнику, и ни КГБ, ни даже разведка, действующая в особых, как бы подпольных условиях, не могут служить исключением.

Более того, постучаться в кабинет резидента для меня было совершенно невозможно, поскольку я не принадлежал к категории так называемой номенклатуры — правящего класса советского общества.

Номенклатурой называется список должностей, занимать которые можно только с дозволения высоких партийных органов. Вхожу в такую номенклатуру и я, но лишь на период командировки. Вернувшись в Москву, я сразу утрачу свои привилегии, а у резидента они сохранятся. Хотя и меня, и резидента посылает в Японию КГБ, одно и то же ведомство, утверждают наше назначение разные партийные структуры. Меня — сразу два отдела ЦК КПСС: пропаганды, ведающий журналистами, и административных органов, которому подчиняется КГБ, а также и армия, и милиция, и прокуратура, и суд. Поэтому истинный руководитель советской разведки — это начальник административного отдела ЦК КПСС, но об этом не все знают. Последним занимал эту должность Анатолий Лукьянов, ставший потом спикером парламента и организатором неудавшегося государственного переворота в августе 1991 года. Резидента же утверждает Секретариат ЦК КПСС, высший административный орган партии. Это значит, что все у нас с резидентом должно быть разным: и квартиры, и рацион питания, и курорты, и даже кладбища. Именно поэтому я и не могу входить к нему в кабинет запросто, как разведчик к разведчику, а должен предварительно позвонить по телефону из другой комнаты и попросить разрешения.

Поэтому я прошел туда, в рабочий кабинет рядовых сотрудников резидентуры, и снял трубку прямого телефона. Тотчас у резидента должен раздаться звонок…

Этот телефон был надежно защищен от прослушивания японцами. Лучшие специалисты из КГБ приезжали сюда под видом строителей нового здания советского посольства и долго вставляли в телефон какие-то металлические приборы. Но ведь они были советскими, хотя, возможно, действительно считались самыми лучшими в нашей стране, безнадежно отставшей от всего мира и особенно от Японии в области электроники, поскольку научно-технический прогресс совершенно не нужен социализму, ибо власть коммунистической партии можно поддерживать и без него. Для капитализма же научно-технический прогресс, наоборот, жизненно важен. В его основе лежит конкуренция между капиталистическими фирмами. И потому вполне возможно, что японская техника подслушивания, являвшая для нашей страны достижения завтрашнего дня, вполне могла контролировать переговоры по этому телефону. Я был совершенно уверен в этом. Но ничего не поделаешь, приходится подчиняться советской бюрократической дисциплине, хотя для этого и придется лишний раз подтвердить японцам свою принадлежность к разведке!

— Здравствуйте, вас беспокоит Георгий, — упавшим голосом сказал я, поняв, что резидент поднял трубку.

Георгий — это мой разведывательный псевдоним. Таковой имеется у каждого советского разведчика. Под псевдонимами они фигурируют в шифрованных телеграммах Но сейчас это значило только, что я подсказал японской контрразведке один из ключиков к этому шифру.

Далее я коротко объяснил резиденту, что приобрел очень интересную книгу, которую можно использовать в разведывательных целях, и хотел бы показать ее, чтобы получить разрешение на дальнейшие действия.

— Заходи! — велел резидент, и я поспешил в его кабинет, досадуя на то, что сам же объяснил японской полиции, зачем ездил в «Марудзэн», если нас действительно подслушивали. Но ничего не поделаешь. Боюсь, что и сам резидент тоже допускает такую возможность, но изменить сложившийся порядок все равно не может, потому что не является самым высоким начальником в КГБ и не может покушаться на основы советского бюрократического порядка, зиждущегося на всеобщем неравенстве.

Кабинет резидента просторен, стены сверкают белизной. Со всех сторон из них торчат какие-то ниточки, узелочки и проволочки, создающие ощущение некоего незавершенного хитроумного замысла, это тоже была техническая защита от подслушивания, неизвестно, насколько надежная. Боюсь, что не очень.

Резидент сидел за большим письменным столом и, не вставая, протянул мне руку для рукопожатия. Как и все служащие посольства, он был в темном костюме, который никогда не менял на светлый, даже летом.

— Будь добр, — сказал резидент, — опусти жалюзи на окнах, а то солнце слепит глаза.

Окно здесь также было полупрозрачным, чтобы через него ничего нельзя было увидеть извне, и в ребристом стекле лишь угадывались очертания зданий и огни реклам дорогого мне города. Кроме этого окна, ничто не говорило о том, что мы находимся за границей. Атмосфера в кабинете казалась вполне советской, словно переносила нас в Москву, в штаб-квартиру разведки в Ясеневе.

Я шагнул к окну и дернул за веревочку, чтобы опустить шторы, но это оказался один из секретных проводков, вылезший на сантиметр из стены. Испуганно вскрикнув, резидент выскочил из-за стола, подбежал к окну и сам опустил жалюзи.

Тут я показал ему книгу и коротко объяснил содержание, ибо японского языка он не знал, как и все другие резиденты КГБ в этой стране, неоднократно менявшие друг друга на протяжении всех лет существования советско-японских дипломатических отношений. Первым резидентом-японистом должен был стать П., до этого долго работавший в Токио заместителем резидента, но его приезд был отменен из-за побега сотрудника КГБ Станислава Левченко, корреспондента журнала «Новое время». П. всегда плохо относился к Левченко, приуменьшал его заслуги, всячески унижал на резидентурских общих собраниях. Позже Левченко написал о нем много интересного в журнале «Ридерз дайджест». Все рассказанные им истории о коварстве и злобной изобретательности П. совершенно правдивы — отголоски их я до этого слышал от товарищей-японистов в штаб-квартире разведки.

— Да ведь это же готовый агент! — воскликнул резидент, выслушав мой рассказ. — Его надо завербовать для Службы «А». Действуй!..

Очень довольный, я вышел из кабинета. Во-первых, я получил разрешение резидента работать с автором книги, во-вторых — понял, что он еще не завербован нами, а в-третьих — обеспечил себе первенство на тот случай, если другой советский разведчик-журналист принесет резиденту точно такую же книгу.

Через несколько минут я уже сидел за рулем машины и мчался по хай-вэю к себе в Синдзюку. Вокруг, насколько хватало глаз, расстилалось море серо голубых крыш двухэтажных японских домиков. Вдали маячили, стремительно приближаясь, огромные небоскребы Синдзюку. Окна их верхних этажей нестерпимо блестели, отражая полуденные лучи яркого японского солнца. Привычная для меня картина, но она снова и снова волновала меня. Токио был близок и мил моему сердцу японоведа, хотя, как разведчик, я должен был его ненавидеть.

Приезжая в Москву, я сразу же начинал тосковать по Токио. Для того чтобы заглушить это чувство, я специально воскрешал в памяти самые неприглядные его уголки — где-нибудь в Итабаси или Уэно, но и они представлялись мне по-своему дорогими и манили к себе.

Мои очерки и статьи, весьма часто появлявшиеся в советской прессе, были пронизаны любовью к Японии. Это не могло ускользнуть от внимания резидентуры и совершенно не понравилось там.

«Преображенский сверх меры восхищается Японией, а советский разведчик не должен быть таким, — услыхал я однажды обрывок разговора двух начальников в резидентуре. — Увидит какой-нибудь японский танец и чуть ли не падает в обморок от восторга. А ведь Япония — наш потенциальный военный противник. Наконец, его может завербовать японская контрразведка!..»

На протяжении всех лет работы в КГБ я ощущал этот холодок отчуждения. Но в то же время разведка ценила мои знания языка и культуры страны. Ради того, чтобы жить в Японии, я был готов на все…

С таким смешанным чувством я приехал на станцию метро «Хацудай», где расположено токийское отделение ТАСС, и осторожно припарковал машину в его тесном дворе…