БОЛЬШАЯ МЕЧТА О ХОРОШЕЙ ЖИЗНИ

БОЛЬШАЯ МЕЧТА О ХОРОШЕЙ ЖИЗНИ

О жизни в родном городе Льгове, в котором ты родился, рос, вспоминается совсем немного.

Отец — высокий, широкоплечий. Вот он на пасеке, потом за верстаком. Табуретки в доме Голиковых, полочки для книг — все это сделано его руками.

Отец берет с полки стопку ученических тетрадей «в клеточку» и «в косую» и листает их.

Папу зовут Петром Исидоровичем. Он учитель и работает в школе при сахаро-рафинадном заводе.

Когда позднее Гайдар пытался вспомнить что-либо из льговской жизни, перед ним вставал то верстак со стружками, то домик с пчелами, около которых постоянно возился отец, и еще отчетливее запомнились небольшие, двигавшиеся под самым потолком огромного здания вагончики, которые, дойдя до определенного места, опрокидывались, а внизу в этом месте росла огромная куча жома — это высыпалась выжатая сахарная свекла.

Мама… Вот она склонилась над рукоделием и тихонько напевает грустную, баюкающую песенку:

На горе, го-о-оре

Петухи поют.

Под горой, горой

Озерцо с водой.

Как вода, вода

Всколыхнулася,

А мне, девице,

Да взгрустнулося…

Наталья Аркадьевна была дочерью офицера. В 1900 году она ушла из дома отца и повенчалась против воли своих родителей с Петром Исидоровичем Голиковым, сыном бедного ремесленника из города Щигры. Петр Исидорович к этому времени окончил учительскую семинарию в городе Курске и получил место народного учителя при сахаро-рафинадном заводе в городе Льгове, куда вскоре они переехали и где 22 января 1904 года родился первенец Аркадий.

Петр Исидорович любил своих озорных учеников. А в свободное от занятий время он вместе с Натальей Аркадьевной занимался самообразованием. Голиковы изучали французский и немецкий языки. Наталья Аркадьевна много читала и очень любила стихи.

В осенние и зимние вечера в небольшой квартире учителя собирались рабочие. Петр Исидорович читал им книги. Завязывались беседы о радостях и бедах, о тяжелой доле рабочего человека.

В двух километрах от поселка, в небольшой рощице Дубки, раскинувшейся по склонам пологого оврага, 1 мая 1905 года собралось десятка четыре рабочих с красным знаменем. Среди них был и учитель Петр Исидорович Голиков. А в октябре 1905 года на сахарном заводе вспыхнула забастовка. Рабочие требовали увеличения заработной платы. Железнодорожники станции Льгов II поддержали рабочих. Несколько дней стоял завод, и администрация была вынуждена уступить рабочим — жалованье прибавили.

Голиковы оказались на подозрении у льговской полиции. Поговаривали, что автором письма с требованием повысить зарплату был местный учитель.

Семья Голиковых росла. Теперь их четверо: папа, мама, Аркаша и сестренка Талочка. Наталье Аркадьевне, тоже учительнице, к этому времени пришлось оставить работу. Жить становилось все труднее и труднее. Жалованья народного учителя не хватало. И Голиковы поехали далеко-далеко, в большой и шумный город, что стоит на Волге, — Нижний Новгород.

Таких больших городов Аркадий еще ни разу не видел, но сразу жить в самом городе не пришлось. Семья Голиковых поселилась в поселке со странным, но ласковым названием Варя, недалеко от Сормова.

Поселок окружали высокие трубы, и они дымили, дымили… С любопытством и даже страхом смотрели большие и маленькие Голиковы на закопченные домики рабочей слободки, на каменные громады заводов.

Здесь, на новом месте, Петр Исидорович уже не проверяет школьные тетрадки. Девять лет учительской работы остались позади, и, может быть, он навсегда оставил там, в Льгове, школу и простился со своими учениками. Теперь Петр Исидорович работает контролером в акцизном ведомстве, но из разговоров папы с мамой Аркадий понял, что новая служба не совсем им по душе.

— Что делать, милая Наташа? — говорил Петр Исидорович. — Надо…

— Да, надо, — со вздохом соглашалась Наталья Аркадьевна.

Какими смешными и наивными казались теперь рассказы о Сормове: будто бы здесь чуть ли не булки по улицам разбросаны. Увы, сормовская жизнь быстро развеяла радужные мечты о хорошей жизни.

Пожалуй, единственный из всех рассказов был правдой: на самом деле Сормово живет заводом. Хороши дела на заводе — и в Сормове как будто дела ничего. Понизилась работоспособность грязного чудища — и на всех лицах жителей слободки тоска и страх за завтрашний день. Заработки так себе, а жизнь все дорожает и дорожает.

А на заводе то и дело слышишь: опять кого-то убило! И так почти каждый день. Завод-кормилец, завод-убийца.

— Вот, Наташа, и еще одного покалечило, — говорит Петр Исидорович, прильнув к окошку.

Наталья Аркадьевна отрывается на минуту от своих домашних дел и видит через окно: прыгает по рытвинам, грохочет всеми гайками ломовая телега, на которой дергается от толчков изувеченный.

Этот «экипаж» десятки лет возит изуродованных рабочих, и ни врачи, ни администрация никак не догадаются заменить его чем-нибудь более удобным для перевозки больных…

И в то же время на железнодорожной ветке, что проходит недалеко от дома, где живут Голиковы, введены «решительные» меры для охраны пассажиров: их запирают в вагонах на замок.

Как-то ехал Петр Исидорович в поезде. В вагоне душно, и он вышел на площадку. За ним вышло еще несколько пассажиров. Но тут служитель грозно потребовал:

— А ну, господа, немедля войдите в вагон!

— Так там же тесно и душно, — объяснил Петр Исидорович. — Мы уж лучше здесь постоим.

— А если вы упасть захотите? Мне, думаете, охота за вас отвечать?

Пассажиры весело хохотали: «Вот так забота! Может, человеку жить надоело, ан нет — живи, хоть под замком, а живи. Так велит железнодорожное начальство».

«Не туда только смотрят, куда надо, — думал Петр Исидорович, вспоминая грохочущую телегу с изувеченным рабочим. — Странные порядки у сормовского начальства и странные заботы о жизни рабочих!»

Редко веселится Сормово, не очень радостна жизнь у рабочих слободки. Но уж если веселится, то шумно и непосредственно. Особенно бурлит Сормово в троицу. Истошно ревут гармоники, в открытых окнах гремят на разные голоса граммофоны. У калиток стоят и поплевывают семечки празднично настроенные обыватели.

И тихий жаркий день, и убранные зеленью пароходики, и лодки, пестрые платья, звонкие голоса парней и девчат — как все это не похоже на обычные трудовые дни! Все шумит, все бурлит каким-то неестественным гулом.

Только опустевшие заводы с черными трубами молчат и точно кому-то угрожают…

Эти трубы Петру Исидоровичу часто напоминали пушки — грозные, величественные. Они словно говорили о тех недавних событиях, о которых часто шепотом вспоминали рабочие.

О смелых людях, которые 1 мая 1902 года шли с красным знаменем против полицейских и солдат. О грозном декабре 1905 года, когда Большую улицу, что проходит около церковно-приходского училища, пересекли баррикады, построенные сормовскими рабочими. Каменная стена, изрешеченная пулями и осколками снарядов, до сих пор сохранила следы неравного боя с полицией.

Эти грозные декабрьские дни хорошо памятны Петру Исидоровичу. Тогда в Курской губернии он распространял прокламации, призывающие свергнуть царя, и прятал их от глаз полиции в кроватке своего первенца Аркаши. В этой праздничной толпе, бурлящей на улицах слободки, много тех, кто сражался на баррикадах и шел под красным знаменем, и они, сормовские рабочие, еще скажут свое грозное слово. Но когда?

У маленьких Голиковых свои заботы и свои радости.

Аркадий и Талочка немного скучали по тихому льговскому дому, по фруктовому саду и пасеке. Но и здесь, на новом мосте, много интересного.

Каждый день мимо дома с грохотом пробегали зеленые вагончики. Мерно стучали колеса, скрипели вагоны и протяжно гудел паровоз, оставляя за собой длинную серую бороду дыма. Прогудит поезд, прошумит и скроется в синем-пресинем лесу.

Аркаша уже знал, что все эти шумные поезда вместе с большими и маленькими пассажирами едут в дальние страны. Так говорила мама, и он очень завидовал людям, что ехали за синие леса, высокие горы, к далеким морям, которым нет ни конца ни края. А вот он с Талочкой так и оставался на старом месте, в заброшенном дворике с покосившимся забором, где никаких чудес не происходило, а росла гусиная трава да горькое растение полынь.

— Мама, — спрашивал Аркаша, — а скажи, почему они в дальние страны едут?

— А потому, что ищут хорошую жизнь.

Аркаша не знал, что такое хорошая жизнь и зачем она нужна людям, и снова спрашивал:

— Мам, а в дальних странах обезьяны живут?

— Обезьяны в жарких странах живут…

— А пальмы там есть?

— Есть…

— А бананы тоже есть?

— Там все есть, Аркаша.

Аркадий умоляюще смотрел на маму:

— Поедем в дальние страны! И папу возьмем и Талочку.

Наталья Аркадьевна улыбалась и гладила светлые волосы сына.

— Поедем. Только не сегодня и не завтра.

— А когда?

— Вот папу назначат, и поедем.

— Это как так назначат? — огорчался Аркаша. — Надо сейчас. Соберем чемоданы, кошку в корзинку посадим — и поехали!

Наталья Аркадьевна только качала головой и почему-то вздыхала.

«Значит, нельзя пока в дальние страны», — рассуждал Аркаша и снова взбирался на крышу сарая, откуда так хорошо были видны зеленые вагончики со счастливыми людьми, что едут в дальние страны.

Шли дни, недели, месяцы. Мама с папой пока никуда не собирались, а Талочке и Аркадию хотелось путешествовать. Так родилась игра в «дальние страны».

Собирались все стулья и табуретки в доме, составлялись в одну линию — получался поезд. Но какой поезд без паровоза? Табуретки еще кое-как сходили за вагоны, а ведь паровоз должен гудеть, свистеть, пыхтеть и выпускать пар. Эту обязанность Аркадий брал на себя. А Талочка — она маленькая, и, конечно, ей можно быть только пассажиром. Но дальше стен квартиры поезд двигаться не мог, и к тому же все время ездить на одном месте было не всегда интересно.

Куда занимательней смотреть на настоящие поезда: у них и дым настоящий, и гудки громкие, и мчатся поезда так быстро, что дух захватывает. А там совсем недалеко большой город Нижний. Только почему его все зовут «Нижний» да «Нижний», когда стоит он на горах?

Вот бы куда, там интересней, и жить в городе лучше…

В этом Аркадий и Талочка уже не раз могли убедиться. Ведь в поселке Варя никогда не было такой веселой ярмарки, на какую их возили зимой в Нижний. А какие там игрушки! Деревянные самовары золотом отливают — ну совсем настоящие! Или вот еще чудо-пароходы на колесах!

А сколько людей! От Софроновской площади по набережной Волги до самых пристаней! К балаганам игрушечников ну просто не протиснуться! И, конечно, Талочка с Аркадием ничего бы не увидели, если бы не папа. Он, высокий, сильный, прокладывал дорогу к игрушкам: затейливым матрешкам, которые мал мала меньше и складываются одна в другую, и всего их целых десять штук в одну большую помещается.

А сколько у прилавков малышей — таких, как Аркадий и Талочка! Тянутся малыши к разложенным на прилавках игрушкам, липнут как мухи к ларькам со всевозможными сластями, волнуются, сопят посиневшими от холода носами. А мороз все крепчает. Но что значит холод, если на прилавках огненными россыпями сверкает несметное игрушечное царство и так хорошо пахнет лаком и свежей масляной краской!

— Мама, мама, смотри, вон обезьянка! — громко кричит Талочка и радостно таращит глаза. — Смотри, сама лезет по веревочке.

Мимо Аркадия и Талочки с целой горой книг на лотке шагает дед с бородой.

— Чудесные книжки, календари, картинки! — хрипит он простуженным голосом.

Его почти не слышно. В веселом гомоне толпы тут визжат детские гармоники, там пищат глиняные петушки, хлопают игрушечные пистолеты.

На сей раз повезло Аркадию: в руках у него новенькая книжка с занятными картинками и пистолет, который стреляет пробками.

Нет, что ни говори, а в городе, да еще в таком, как Нижний, куда лучше жить, чем в поселке Варя!

И получилось так, что мечта Аркадия и Талочки сбылась.

В апреле 1910 года Петра Исидоровича перевели по службе из Сормова в Нижний Новгород.

В Нижнем Голиковы переменили несколько квартир в поисках лучшей и самое продолжительное время жили в двухэтажном каменном доме на углу улиц Варварки и Мартыновской.

Комнат в новом доме целых четыре, есть и детская. Поезда ни по Варварке, ни по Мартыновской не ходили, но зато здесь столько пешеходов — куда больше, чем в Сормове! И люди разные. То обыкновенные: в пиджаках, брюках, в шляпах или фуражках, — а то и в серых халатах и круглых шапках. Этих называли арестантами, и ходили они не по каменному тротуару и не как им вздумается, а посередине улицы, строем, под охраной солдат.

Арестантов маленькие Голиковы видели часто. Ведь если выйти из дому и повернуть налево, то совсем рядом — рукой подать — большой замок с высокими каменными стенами и круглыми башнями — Нижегородский острог.

Мама как-то сказала папе, что в этой тюрьме недавно сидел Максим Горький и что здесь Максим Горький сочинил такие вот стихи:

Сквозь железную решетку

С неба грустно смотрят звезды.

Ах, в России даже звезды

Светят людям сквозь решетки…

Аркадий уже знал, что писатель — это тот, кто сочиняет книги, и книги Горького он даже видел на столе у папы. За что же его в тюрьму посадили? Не грабил никого, не убивал, а его за решетку? Непонятно… И фамилия не сладкая у него — Горький. Плохо, видно, живется писателям.

Недавно ходили с Талочкой на большую реку Волгу, долго смотрели, как грузили на большой белый пароход тюки, мешки, бочки. И еще они там услышали песню. Хорошая песня! Сидели, слушали, запоминали мотив и даже слова, пришли домой, запели: «Вставай, подымайся, рабочий народ…» А как дальше — забыли. Слова трудные, непонятные. А мама говорит, что нельзя так громко петь. А почему? «Жил-был у бабушки серенький козлик» сколько угодно можно. А вот эту нельзя…

У взрослых много непонятного, и они редко объясняют, а чаще говорят: «Еще мал, вырастешь — узнаешь». А знать все интересно!

Вот если идти от дома все прямо-прямо по Варварке, то будет кремль и высокие зубчатые стены, потом Откос, а внизу под горой Волга. Там на пристани работают грузчики — люди, что песню пели. Папа как-то сказал Талочке, что Волга их кормит. А Талочка не понимает, как это кормит. Аркадию, например, все понятно: грузчики удят рыбу в реке и едят ее…

Аркадий очень любил Волгу — реку со множеством больших и маленьких пароходов. Особенно нравились ему прогулки по Волге на пароходе, но такое счастье выпадало редко, только по воскресеньям.

Ездили Голиковы обычно на «тот» берег — на Моховые Горы. Какая это была радость для маленьких Голиковых! Собирались они на Волгу за два дня. Но вот наконец Талочка и Аркадий в сопровождении Петра Исидоровича и Натальи Аркадьевны на пароходе. У парохода хорошее имя — «Надежда».

С реки тянет сырой ветерок. Грязные пятна нефти плывут по воде. Коснется луч солнца грязного пятна — и вдруг загорится оно всеми-всеми цветами радуги!

Крикливые чайки провожают пароход. На палубе у перил толпятся пассажиры. Дребезжат электрические звонки, снуют официанты с подносами, вкусно пахнет кухней, которая где-то рядом.

Плещут о берег мутные волны, и кричат за кормой белые чайки. Вот проплыл угрюмый монастырь со своими древними таинственными башнями. А там уже рядом заветное место — Моховые Горы. Аркадий давно знает, что никаких гор там вовсе нет, а просто есть чудесный лес, где можно вдоволь побегать и порезвиться.

Осенью Волга бывает неприветливой, угрюмой и пустынной, не видно на реке ни белых пароходов, ни огромных черных барж.

Но эта осень, осень 1910 года, совсем ни на что не похожа.

К середине октября Волга покрылась льдом, на улицах появились лошади, запряженные в сани, и вдруг — опять весна. Волга снова проснулась, на реке загудели пароходы.

О необычной осени говорил весь Нижний Новгород: вот оказия, судоходство вторично поднимает флаги!

Однажды Петр Исидорович вернулся со службы подавленный. Губы его дрожали. Он протянул Наталье Аркадьевне свежий помер газеты «Нижегородский листок» и проговорил:

— Толстой ушел из дому!

Аркадий знал, что Лев Толстой — это писатель, ну как Горький. Но почему так расстроены родители? Что плохого в том, что взрослый человек, да еще притом с бородой, ушел из дому: ведь не маленький, никуда не пропадет…

Теперь весь Нижний только и говорил что о Толстом. Потянулись долгие тоскливые дни. Петр Исидорович и Наталья Аркадьевна с утра отправлялись за свежей газетой.

В туманный осенний день пришло известие: Лев Толстой скончался.

Наталья Аркадьевна заплакала и сказала:

— Какое горе для всей России! Умерла совесть русского народа.

О Толстом говорили повсюду: на улицах, в конторах, лавках и, конечно, в доме Голиковых.

Вместе с мамой Аркаша пошел через Острожную площадь в Народный дом.

Залы и хоры Народного дома полны людей. Кто-то в черном поднялся и зачитал телеграфное сообщение о смерти Льва Толстого.

Весь зал встал. Страшная тишина опустилась на задрапированный черной материей зал. Многие плакали.

А потом говорили речи. Из этих речей Аркаша понял только, что Толстой был очень хороший человек и добрый и что он хотел, чтобы у всех была хорошая жизнь.

…Семейство Голиковых увеличивалось. Еще в Льгове родилась сестренка Оля и в Нижнем — Катя.

Жизнь становилась все труднее. Наталья Аркадьевна все чаще стала говорить о работе: ведь это немного облегчило бы положение семьи.

Однажды в газете она прочитала объявление, что родильный приют доктора П. П. Миклашевского продолжает прием в акушерскую школу. Наталья Аркадьевна поступила в школу.

Теперь к хлопотам по дому прибавились занятия на курсах. Наталья Аркадьевна уже не могла уделять столько внимания детям, как раньше.

С маленькими занималась хлопотливая тетя, которая жила в их семье и переносила все невзгоды беспокойной и кочевой жизни Голиковых.

Новый, 1912 год старшие Голиковы встречали с тревогой.

Они чувствовали, что все скромнее становятся их надежды на будущее, которое почему-то рисовалось безрадостным. Было такое чувство, что они стоят на распутье.

«С кем идти, какой путь выбрать в жизни?» — часто думал Петр Исидорович. Один из путей он уже испробовал в 1905 году, когда некоторое время состоял в партии социалистов-революционеров: этот путь принес ему большие разочарования.

Нет, рассвет обязательно настанет — в это Петр Исидорович верил. Верил потому, что после ночи всегда настает утро. Это неизбежно.

Наталья Аркадьевна тоже делилась с мужем грустными мыслями. Вот прошел год с тех пор, как умер Толстой. Сколько прекраснодушных слов говорила интеллигенция! Проводились пожертвования в клубах, в земской управе. Собирались даже открыть народный университет Льва Толстого. И все забыто, словно и не было тяжелых вздохов, слез, клятв и торжественных обещаний.

Нижегородские интеллигенты пока усердно занимались попечительством, благотворительностью. Был затеян даже праздник «белого цветка». Через Большую Покровку повисли плакаты: «Помните, сегодня день белой ромашки, покупайте цветок, жертвуйте на борьбу с чахоткой!»

Петр Исидорович видел, как на Малой Покровке группа продавщиц окружила молодого человека в потертой тужурке, предлагая купить цветок.

— Ни за что не куплю! — упорствовал молодой человек.

— Но почему вы не желаете помочь несчастным? — допытывались продавщицы — молоденькая барыня и гимназистка в дорогом пальто, отороченном серебристым мехом.

— Пятак мне не жалко, — ответил он. — Только чепуха это, а не доброе дело. Хоть весь год продавайте ромашку, а чахотка в подвалах все равно будет жить. Другие меры нужны…

— Уж не революция ли, молодой человек? — усмехнулись продавщицы.

— А там увидим, что будет. Увидим!

Молодой человек прав, так думал и Петр Исидорович. Пока есть подвалы, чахотки не избежать. И белый цветок здесь не спасет, как не спасут страну и праздные речи интеллигентов о равенстве, о братстве и свободе.

В Нижнем Новгороде Голиковы прожили без малого два года. За это время Наталья Аркадьевна закончила частные курсы Миклашевского и уехала в Казань — сдавать экзамены.

Наконец-то в руках диплом, а затем назначение в уездную больницу на должность акушерки в город Арзамас.

В апреле 1912 года Петр Исидорович начал хлопотать о своем переводе из Нижнего. Вскоре он прощался с товарищами, прощался с Нижним Новгородом.

И вот все собрано, все готово к отъезду. Грустили, и то немного, разве маленькие Голиковы.

Прощай, нижегородская жизнь! Прощай, древний кремль, шумная Покровка, прощайте, прогулки за Волгу, на Мызу к берегу Оки, и узенькая тропочка в лес, и самовары на лужайке…

Интересно, какой он, этот новый город Арзамас? Как Нижний или меньше? Родители знали о нем совсем немного: соседи говорят — тихий старинный городок со множеством церквей. О нем есть поговорка: «Один глаз на вас, другой в Арзамас». А еще — что в Арзамасе недавно жил в ссылке Максим Горький.

Рассказы о новом городе мало обрадовали Аркашу и его маленьких сестер. Но все равно, каким бы ни был этот город, а в дальние страны, в любые, ехать все равно интересно! Может, там, наконец, мама с папой, а вместе с ними и он, Аркаша, и его сестры найдут ту самую «хорошую жизнь», о которой так много им рассказывала мама?

Какая она бывает, хорошая?