Глава 21 Информационное безумие

Глава 21

Информационное безумие

К утру 12-го мая никаких надежд на спасение Роба Холла, Дуга Хансена и Энди Харриса не осталось, и оставшиеся в живых участники «Консультантов по приключениям» начали свое печальное шествие вниз, к базовому лагерю Тодд Бурлесон, Пит Этанс, Эд Вистурс и Дэвид Бришер помогли Беку Уитерзу и Макалу Го добраться до первого лагеря. Оттуда обмороженные альпинисты были на вертолете доставлены в одну из больниц Катманду.

Команда Холла еще только спускалась с горы, а Бейдлман и клиенты «Горного безумия» уже находились в базовом лагере. Там они решили немного передохнуть и набраться сил перед предстоящим походом в Сянгбоч. Из Сянгбоча до Катманду предполагалось добираться на вертолете. Тем временем высоко на горе Букреев собирал оставленное экспедиционное снаряжение. Закончив сборы, он также отправился вниз. В базовом лагере он появился вечером 13-го мая.

Утром 16-го мая Нил Бейдлман отправил сообщения для «Аутсайд Онлайн»: «Буквально через несколько часов мы отправляемся в Перич… У нас все ноет и болит, нам нужно как можно быстрее уходить отсюда». Эверест остался в прошлом.

Вскоре после сеанса связи Бейдлман и клиенты «Горного безумия» отправились в Перич, а Букреев начал одиночное восхождение на Лхоцзе.

Фишер успел выполнить обещание, данное Букрееву, и организовал экспедицию на Лхоцзе. Первоначально в нее записались Фокс, Мадсен и Питтман, а Букреев и Бейдлман были назначены гидами. Подавленный смертью Фишера и терзаемый воспоминаниями о Ясуко Намбе, которую он так и не сумел спасти, Анатолий снова рвался в горы. 17-го мая, без четверти шесть вечера он стоял на вершине Лхоцзе. Оттуда открывался великолепный вид на Эверест. В частности, был виден и путь, по которому несколько дней назад экспедиция «Горного безумия» шла к вершине. Взгляд Анатолия медленно поднимался по склону, пока не замер, словно споткнувшись, на маленькой черной точке на высоте 8 350 метров. Там навеки остался Скотт Фишер. Букреев так и не смог его спасти.

22-го мая последние клиенты «Горного безумия» покидали Катманду. Кто-то из них шел в бинтах, у кого-то почернела кожа, однако, к счастью, обошлось без ампутаций. Шарлотта Фокс слегка прихрамывала, а Тим Мадсен и Лин Гаммельгард отморозили себе пальцы на руках. По высотным меркам все эти случаи можно было считать несерьезными. Повезло и мне: я лишь слегка поморозил руку (в результате чего вскоре на кончиках пальцев облезла кожа), нос и губы. Честно говоря, если принять во внимание то, что нам довелось пережить, все мы сравнительно легко отделались: нам удалось сохранить не только жизнь, но и все пальцы.

Букреев и Бейдлман остались в Катманду, чтобы окончательно уладить необходимые формальности. Как вспоминал Анатолий, основная ответственность тогда легла плечи Нила, для которого английский язык был родным, и потому, в отличие от Букреева, он не испытывал сложностей с общением. В результате выпавших на их долю испытаний оба гида были физически и морально истощены. Единственным их желанием было поскорее уехать из Катманду, прочь от злополучных гор. К тому же Букреев надеялся, что отъезд избавит его от чрезмерно пристального внимания прессы. С тех пор как экспедиция спустилась вниз и остановилась в отеле «Як и йети», журналисты следили за каждым шагом ее участников.

Оказывается, весь мир жаждал узнать, что же с нами произошло. Никогда прежде я не встречал такого горячего интереса к Гималаям. Меня удивляло подобное любопытство. Почему для многих столь притягательны все эти военные конфликты, катастрофы, стихийные бедствия? Не могу этого понять.

Как и большинство участников нашей экспедиции, я старался избегать встреч с прессой. Нам хотелось оставаться в своем тесном кругу. Теперь мы по-другому воспринимали окружающий мир. Он словно из черно-белого стал цветным. Радости обыденной жизни, привычные и незаметные прежде, теперь стали так много для нас значить. Те, кому посчастливилось выжить, по-новому стали ценить то, что им было даровано. Наконец 24-го мая мы с Нилом закончили все дела в Непале. Попрощавшись с шерпами и в последний раз посетив министерство туризма, мы отправились в аэропорт. После перелета в Денвер (штат Колорадо) Нил собирался ехать домой в Аспен, а меня в аэропорту должны были встретить друзья. Зайдя в самолет, я подумал, что хоть здесь сумею на время забыть о событиях 10-го мая.

Букреев и Бейдлман собирались сначала рейсом Тайских авиалиний вылететь в Бангкок, оттуда отправиться в Лос-Анджелес, а затем в Денвер. Не успели они устроиться на своих местах, как к ним подошла стюардесса. По ее словам, какой-то человек, назвавшийся другом Анатолия, хотел бы повидаться с ним перед вылетом.

Я не имел ни малейшего понятия о том, кто бы это мог быть. Мы с Нилом даже пошутили насчет русской мафии, разыскиваемой Интерполом. Выйдя в зал ожидания, я увидел двух журналистов с телекамерой, которые тут же бросились ко мне. Они осыпали меня градом идиотских вопросов о моем состоянии и моем отношении к произошедшей трагедии. Я разговаривал с ними минут пятнадцать. «Один треп, — подумал я. — Ничего содержательного».

Внимание прессы мешало Букрееву сосредоточиться, бесконечные вопросы сбивали его с толку. Случившееся на Эвересте было трагедией. Ее невозможно было объяснить за те несколько минут, которые отводились для репортажа Ничего, кроме многочисленных неудобств, подобные встречи Букрееву не приносили. В дальнейшем его общение с прессой приобрело и вовсе странный характер.

Весь перелет от Бангкока до Лос-Анджелеса я проспал, но сон мой был очень тревожным. То я из последних сил шел к вершине, то меня звали на помощь к погибающим альпинистам, а я все никак не мог дойти до них. Сны сменялись один другим, но суть их оставалось прежней: обмороженные, истощенные люди протягивали ко мне руки, моля о помощи, а я шел к ним навстречу и был не в силах их спасти.

Приехав в Санта Фе (штат Нью-Мексико), в дом, где он нашел приют, Букреев первые дни спал по двадцать часов в сутки. Ему нужно было восстановиться и подготовиться к осеннему сезону в Гималаях, но даже сон не приносил успокоения: те же тревожные образы будоражили его сознание.

Эти сновидения не покидали меня и в Санта Фе. Меня будили, кормили, а потом я снова проваливался в тревожное забытье. Я все время кого-то искал и не мог найти. Потом раздавались звонки — телефонные звонки, которые вновь возвращали меня к действительности. Я-то надеялся, что в Америке меня наконец оставят в покое. Но репортеры и здесь с легкостью разыскали меня.

Первым журналистом, добравшимся до Букреева, оказался Питер Уилкинсон, сотрудник журнала «Мэнз джорнал». Утром 4-го июня он позвонил Анатолию, когда тот еще завтракал. Уилкинсон сказал, что хотел бы взять интервью, и сразу же принялся задавать вопросы. Сложные английские фразы так и посыпались на Букреева. Он растерялся, поскольку его знания языка явно не хватало на то, чтобы во всем этом разобраться. Анатолий прикрыл ладонью трубку и спросил у своих друзей: «Что мне делать? Я понятия не имею, кто этот человек и чего он хочет».

Стараясь изо всех сил, Букреев начал было отвечать на его вопросы, но потом в отчаянии сдался. Заковыристые фразы Уилкинсона оказались слишком сложными для него.

Я вовсе не собирался ничего утаивать. Я чувствовал, что этот журналист действительно хочет узнать правдивую историю нашего восхождения; его интересовала точка зрения профессионала. Но мне было крайне важно, чтобы меня правильно поняли.

В результате они договорились продолжить беседу, когда Уилкинсон пригласит к себе в офис русского переводчика. Нетерпеливый репортер позвонил Букрееву на следующий же день. Он нашел переводчика, и интервью продолжилось. С трудом подбирая нужные слова теперь уже на родном языке, Букреев в конце концов в изнеможении бросил трубку. «Они ничего не понимают в горах! Я говорю по-английски лучше, чем их переводчица по-русски!»

Изучив текст интервью, присланный ему Уилкинсоном по факсу, Анатолий пришел в отчаянье. «Это просто уму непостижимо! Нельзя же так». Его ответы предстали в неузнаваемом виде, а в самом интервью появилось столько ошибок, что Букреев не мог дать согласия на публикацию.

Отвечая на вопросы журналистов, я был вынужден вновь и вновь переживать недавнюю трагедию. Мои сны становились все тревожнее; навязчивые образы преследовали меня каждую ночь.

Получив отказ на публикацию интервью, Уилкинсон отправил Букрееву свои вопросы в письменном виде с просьбой, чтобы тот ответил, когда в них разберется.

Утром 7-го июня я вылетел из Сиэтла в город Альбукерке. Сразу по прибытии я встретился с Джейн Броме, и мы вместе продолжили работу над вопросами Уилкинсона. На следующий день поминали Скотта, и, отправляясь к нему домой, я успел отослать факс Уилкинсону. Я написал что смог, хотя и понимал, что полной картины произошедшего мои ответы не давали.

Почтить память Скотта собрались люди со всего света. Несмотря на свое горе, родные и друзья Скотта были очень приветливы со мной и благодарили за предпринятые попытки спасти его. В ответ я бормотал какие-то слова, но мне было трудно разговаривать. Я был совершенно опустошен и не замечал происходящего вокруг. Я думал тогда о Скотте и Ясуко, которых не смог спасти, хотя и старался изо всех сил. Мне стало тяжело бывать на людях; даже встречи с самыми близкими друзьями меня теперь не радовали. Я хотел побыть один.

На следующий день состоялись еще одни поминки, уже в более узком кругу. Родители и друзья рассказывали о том, каким Скотт был в жизни и в горах, но мне по-прежнему было тягостно выносить это. Я не мог усидеть на месте и все время ходил, рассматривая развешенные по стенам фотографии Скотта. В чем-то мы с ним были похожи, в чем-то — полные противоположности. Случалось, что мы спорили, но, тем не менее, я всегда уважал Скотта. Он был замечательным альпинистом и очень хорошим человеком. Пройдет лет пять, а то и меньше, думал я тогда, и никто, кроме родных и нескольких друзей, не вспомнит о нем. Но все же я надеялся, что то хорошее, что Скотт Фишер принес с собой в альпинизм, не исчезнет никогда. При встрече с ним нельзя было остаться равнодушным; он завораживал и друзей, и клиентов своим воодушевлением и энергией. Скотт был в большей степени романтиком, чем бизнесменом, и я очень ценил в нем это. Он был сильным и в то же время очень добрым человеком, он любил жизнь и своим примером заражал других. Мне кажется, что после встречи с ним я сам в чем-то изменился.

К удивлению и огорчению Букреева, пресса не оставила его в покое и во время траурной церемонии. Несколько журналистов не преминули накинуться на него с вопросами, и Анатолий постарался по мере возможности удовлетворить их любопытство. Представители изданий «Лайф» и «Тонинг пойнт» (агентство Эй-Би-Си) обратились к нему с просьбой об интервью, и Букреев не стал отказывать им. Он считал своим долгом объяснить, что же произошло в те трагические дни. Букреев старался выражать свои мысли как можно более четко, боясь быть неправильно понятым. Он знал далеко не все, будучи лишь одним из многих участников тех событий, и ему самому было крайне важно понять, где была допущена ошибка.

Взял у него интервью и Джон Кракауэр, который решил обстоятельно опросить всех участников экспедиции. Впоследствии Букреев вспоминал, что разговор имел очень узкую направленность. Анатолий по-прежнему говорил по-английски с трудом, и Кракауэр, казалось, был разочарован. Желая лучше разъяснить свою точку зрения, Букреев вручил журналисту ксерокопию своих ответов на вопросы Уилкинсона. Там Букреев четко излагал все подробности своей встречи со Скоттом, когда тот шел к вершине, а Анатолий спускался к нему навстречу. Приводим отрывок из этого текста:

«Скотт поднялся по перилам ко мне, и мы с ним переговорили. До вершины ему еще оставалось от получаса до часа. Я не знал, в каком темпе он шел тогда. Скотт был главным в экспедиции, все решения он принимал сам. Он мог остаться и подождать клиентов, а мог и продолжить подъем. Что я думал? Скотт оставался самим собой. Физически он был очень силен, а что касается самочувствия, то на такой высоте никому особенно хорошо не бывает. Скотт отвечал в этой экспедиции за все, и он решил идти к вершине. Почему? Не знаю. Когда я спросил, как он себя чувствует, Скотт сказал, что он в полном порядке. Надо знать Скотта: у него всегда было „все в порядке“. Он был очень сильным альпинистом, одним из самых сильных в Америке, и сложно было предвидеть, что он попадет в такое положение. Мне нужно было заботиться о клиентах, обо всех участниках, но я не ожидал, что что-то может случиться с самим Скоттом. В основном мы с ним говорили о клиентах. На мой взгляд, все они были в неплохом состоянии. Я рассказал об этом Скотту и спросил, что мне делать дальше. Что он ответил? Мы обсудили с ним необходимость поддержки экспедиции снизу, из базового лагеря, и Скотт одобрил мою идею о спуске. Тогда все еще шло хорошо. С моей точки зрения, не имело никакого смысла, чтобы я здесь торчал, замерзая в ожидании остальных участников. Разумнее было спуститься в четвертый лагерь, откуда я мог в случае необходимости принести кислород или же выйти на помощь к отставшим клиентам. Стоя на такой высоте без движения, очень быстро замерзаешь. Силы оставляют тебя, и ты становишься ни на что не способен».

В конце июля Букреев получил на руки экземпляр статьи Кракауэра, и, по случайному стечению обстоятельств, в тот же день к нему в гости приехал Мартин Адамс. Они расстались еще в Катманду и с тех пор не виделись. Теперь Мартин специально приехал в Санта Фе, чтобы встретиться с Анатолием. Вечером Букреев, Адамс и их друзья собрались все вместе за большим столом возле дома. Статью Кракауэра решили зачитать вслух. При первом же упоминании своей фамилии Анатолий подался вперед, стараясь не упустить ни слова. «Букреев вернулся в четвертый лагерь в половине пятого вечера, прежде чем на маршрут обрушился ураган, — писал Кракауэр. — Сломя голову он помчался вниз с горы, не дожидаясь своих клиентов. Поведение для гида, мягко говоря, странное».

Анатолий обвел глазами присутствующих, недоумевая, правильно ли он понял услышанное.

Скотт лично одобрил мое решение спускаться и ждать участников в лагере, чтобы, если понадобиться, выйти к ним навстречу. В этом и состоял наш план, который, в конечном счете, оказался правильным. Я не понимаю, почему Кракауэр так написал.

В продолжение своей статьи Кракауэр давал читателю понять, что, останься Букреев с клиентами, проблем на спуске у них бы не было. Утверждение в высшей степени несправедливое.

Окончательная уверенность в том, что погода испортится, пришла ко мне лишь на заключительной стадии спуска. Меня, как и Скотта, куда больше заботило то, что у клиентов заканчивался кислород. Я выполнял поручение Скотта. Если бы я оказался вместе с клиентами, когда разыгралась непогода, то, скорее всего, мы бы все погибли. Я говорю это совершенно искренне. Я не супермен; в таких условиях мы бы наверняка остались на горе навсегда.

Букреев, извинившись, вышел из-за стола и принес из дома англо-русский словарь. Когда чтение возобновилось, он то и дело искал в нем незнакомые слова, пытаясь уловить суть. «Поспешность Букреева, скорее всего, объяснялась тем, что у него не было с собой кислорода, да и одежда на нем была не такая теплая, как у всех окружающих. Ему ничего не оставалось, кроме как немедленно идти вниз».

На этот раз, выходя из-за стола, Анатолий не произнес ни слова, но спустя несколько минут он вернулся, держа в руках фотографии. Взглянув на одну из них, Мартин Адамс увидел себя вместе с Букреевым на вершине Эвереста. «Толя, — сказал Мартин, — к чему мне разглядывать все эти снимки. Я и так знаю, что ты был одет не хуже остальных, ведь я же сам покупал для тебя эту куртку». Вынув изо рта сигару, Мартин покачал головой. «Ну и дает же этот писака. Совсем заврался». На фотографии, Букреев был в той самой куртке, которую Адамс подарил ему накануне экспедиции. Себе Мартин купил точно такую же, только другого цвета.

Замечание об отсутствии кислорода также неприятно удивило Букреева.

Я занимаюсь альпинизмом уже более двадцати пяти лет и лишь при одном восхождении на восьмитысячник пользовался кислородом. У меня никогда не возникало затруднений из-за отсутствия вспомогательного кислорода. Скотт был согласен с моим решением идти без кислорода.

В конце статьи Кракауэр привел трогательную историю своей встречи с Энди Харрисом — гидом экспедиции Роба Холла. По словам Кракауэра, их беседа состоялась на спуске, чуть выше четвертого лагеря. Кракауэр предупредил своего гида о том, что ледяной склон, отделявший их от долгожданного четвертого лагеря, был весьма опасен. Поскользнувшись, Харрис сорвался вниз по склону и, по мнению Кракауэра, скорее всего, вылетел на обрыв стены Лхоцзе, где и погиб. После того как чтение закончилось, Адамс усмехнулся и сказал: «Это был я. Это со мной он тогда разговаривал». За несколько недель до своего вылета в Санта Фе Мартин беседовал с Кракауэром по телефону. Кракауэр спросил у него, возможно ли, что неподалеку от лагеря он тогда встретился с ним, с Мартином, а не с Энди Харрисом. Адамс не стал отвечать сразу. Он еще раз внимательно перечитал записи, которые вручил ему Кракауэр непосредственно после трагических событий. Сличив текст беседы со своими воспоминаниями, Адамс пришел к выводу, что Джон заблуждался. Мартин перезвонил ему и сказал, что убежден в том, что это был он, Мартин, а никак не Энди Харрис. Видя, что журналист по-прежнему сомневается, Адамс предложил ему пари: «Десять против одного, что это был я». Кракауэр, по словам Мартина, пари не принял и потребовал дополнительных доказательств.

Букреев был оскорблен этой статьей. Он никак не мог понять, зачем Кракауэру понадобилось выставлять его в таком свете? Ведь Букреев отослал ему текст своего интервью с Уилкинсоном, где подробно объяснил, почему он решил спускаться вниз. Что произошло? Букреев неправильно понял вопросы Кракауэра? Или Кракауэр неверно истолковал его ответы? Но почему? Ведь еще в начале июня он предоставил редколлегии «Аутсайда» полную запись своей беседы с Уилкинсоном. Тогда Букреева приглашали в редакцию, чтобы договориться с ним об использовании его фотографий в материале Кракауэра.

По мнению Букреева, редакция проигнорировала эту запись, в которой, в частности, рассказывалось о его разговоре со Скоттом Фишером на ступени Хиллари. Не было проверено и то, как он был одет в тот день. 31-го июля при помощи своих друзей Анатолий составил обращение к Марку Бранту, редактору журнала «Аутсайд». Ниже приводится текст этого письма

Соединенные Штаты, штат Нью-Мексико, 87501, Санта Фе, Маркет стрит, 400 редактору журнала «Аутсайд» Марку Бранту

Уважаемый господин Брант!

Обращаюсь к вам, так как считаю, что статья Джона Кракауэра, опубликованная в сентябрьском номере вашего журнала за 1996-ой год, содержит несправедливую критику моих действий, предпринятых на Эвересте 10-го мая 1996-го года. Я с большим уважением отношусь к господину Кракауэру и отчасти разделяю его взгляды на роль гида в высотных экспедициях. Не сомневаюсь, что он сделал все возможное для спасения своих товарищей в тот трагический день. Лишь незнание им некоторых деталей, а также недостаток высотного опыта помешали ему воссоздать полную и объективную картину тех событий.

Все мои действия были основаны на более чем двадцатилетнем опыте высотных восхождений. За свою жизнь я трижды поднимался на Эверест и двенадцать раз — на вершины высотой более 8 000 метров. Мною были покорены семь из четырнадцати восьмитысячников, причем все — без использования кислорода. Я отлично понимаю, что сам по себе этот опыт еще не дает ответа на все вопросы, и потому перехожу к детальному рассмотрению событий.

Провесив перила до самой вершины, я стал ждать появления наших участников. На вершине Эвереста я находился с 13:07 до 14:30. За это время только двое клиентов достигли цели. Это были Клев Шенинг и Мартин Адамс; оба — участники экспедиции Скотта Фишера. Меня тревожило отсутствие остальных. Не имея радиосообщения с ними, я предположил, что они столкнулись с какими-то трудностями при подъеме. Поэтому я принял решение спускаться к ним навстречу.

Чуть ниже вершины я встретил идущего наверх Роба Холла, руководителя новозеландской экспедиции. Он, как мне показалось, был в хорошей форме. Потом я увидел четырех клиентов «Горного безумия» и четырех наших шерпов. Все они продолжали подъем и чувствовали себя нормально. Над ступенью Хиллари я встретил самого Скотта. Он выглядел усталым, хотя, по его словам, шел нормально, разве что немного медленней обычного. Его состояние, как мне показалось тогда, не внушало тревоги, хотя сейчас я понимаю, что кислород у него был уже на исходе. Мы обсудили сложившуюся ситуацию. Я сказал, что, поскольку восхождение затянулось, то кислород у участников может закончиться еще до их возвращения в четвертый лагерь. Я считал, что мне нужно как можно быстрее спуститься в четвертый лагерь, чтобы там согреться, выпить горячего чаю, прийти в себя и быть готовым к возможному выходу наверх, на помощь спускающимся альпинистам. Скотт, как и прежде Роб Холл, выразил полное согласие с моим планом. За клиентов я мог не беспокоиться, так как с ними оставались еще четверо шерпов, Нил Бейдлман (второй гид нашей экспедиции), Роб Холл и Скотт Фишер, которые в случае чего оказали бы им необходимую помощь. Подчеркиваю, что на момент нашего разговора никаких четких признаков ухудшения погоды, притом такого сильного и внезапного, еще не было.

Принятое решение позволило мне:

1) спуститься в четвертый лагерь к пяти часам вечера (меня задержал поднявшийся ветер), подготовить кислород и все необходимое и в шесть часов, невзирая на разыгравшуюся бурю, в одиночку выйти на поиски отставших альпинистов;

2) после нескольких неудачных попыток отыскать их, замерзших и сбившихся в кучу, дать им кислород, напоить чаем и обеспечить их спуск в четвертый лагерь.

Господин Кракауэр затрагивает также тему вспомогательного кислорода. По его мнению, отсутствие у меня во время восхождения кислорода могло отрицательно сказаться на моих физических возможностях. В связи с этим хочу отметить, что за долгие годы занятий альпинизмом (список моих восхождений приведен выше) я привык обходиться без вспомогательного кислорода. Лично для меня в случае успешно проведенной акклиматизации более безопасными являются именно бескислородные восхождения, поскольку отсутствует риск внезапного ухудшения самочувствия в случае, если кислород закончится.

Мое физическое состояние, многолетний высотный опыт и обширная практика восхождений, а также специальная подготовка и умение правильно оценить свои силы позволяли мне чувствовать себя уверенно и без кислорода. Скотт Фишер также одобрил мое решение. Он лично санкционировал мой выход на гору без кислорода.

Следует добавить, что в качестве меры предосторожности в день восхождения я, тем не менее, взял с собой баллон кислорода, маску и шланг. На подъеме некоторое время я шел рядом с Нилом Бейдлманом. На высоте 8 500 метров, оценив свое самочувствие, я решил отдать свой баллон Нилу, потому что опасался, что ему может не хватить кислорода. Дальнейшие события только подтвердили правильность моего решения — при спуске клиентов на долю Нила выпала колоссальная нагрузка, с которой он едва ли справился бы, не будь у него лишнего кислорода

Наконец, господин Кракауэр задается вопросом о моей недостаточной, с его точки зрения, экипировке в день восхождения. Однако по фотографиям, сделанным в тот день, можно с уверенностью сказать, что на мне была самая современная высотная одежда, не уступающая по качеству одежде остальных участников.

В заключение хочется отметить, что трагедия 10-го мая 1996-го года произошла не вчера. За время, прошедшее с тех пор, каждый из нас, участников тех событий, имел возможность сопоставить свои воспоминания с рассказами других и прийти к определенным выводам. Мое мнение состоит в следующем. Если бы я не спустился тогда в лагерь, то — с учетом разыгравшейся бури и почти нулевой видимости — у всех нас осталось бы существенно меньше шансов. Окажись я тогда с ними, едва ли мне удалось бы найти четвертый лагерь; куда вероятней было всем вместе сгинуть в этой буре. Конечно, я мог бы отправиться за помощью в четвертый лагерь, но, как выяснилось впоследствии, находившиеся там люди не могли или не хотели прийти на помощь попавшим в беду альпинистам.

Уверен, что господин Кракауэр, как и я, скорбит о погибших и тяжело переживает эту утрату. Нам обоим хотелось бы, чтобы в тот день все произошло по-другому. Нам необходимо как следует разобраться в произошедшей трагедии. Надеюсь, что наш горький опыт послужит уроком для тех, кто вслед за нами примет вызов гор. Я всецело приветствую стремление господина Кракауэра докопаться до правды и готов всячески помогать ему в этом.

С уважением, Анатолий Николаевич Букреев.

31 июля 1996 года

1-го августа пришел официальный ответ на это письмо. Старший редактор Брэд Ветцлер сообщил Букрееву, что присланный текст был слишком велик, чтобы опубликовать его в разделе писем. Ветцлер предложил Букрееву уменьшить размер сообщения до 400 слов, чтобы уложиться в отведенные рамки. Анатолий отказался.

Соединенные Штаты, штат Нью-Мексико, 87501, Санта Фе, Маркет стрит, 400, редакция журнала «Аутсайд», Брэду Ветцлеру

Уважаемый господин Ветцлер!

Прочитав Ваш ответ от 1-го августа сего года (текст прилагается), где мне было предложено сократить текст письма до 400 слов, я почувствовал себя во многом так же, как Джон Кракауэр, когда тому пришлось отвечать на многочисленные вопросы журналистов. Мои возражения на измышления Джона нельзя втиснуть в рамки небольшой заметки. Попытаюсь объяснить, почему.

Джон критически отозвался о моем решении спускаться вниз, несмотря на то, что в его распоряжении имелся текст моего интервью. Там я подробно объяснял причины, побудившие меня отправиться вниз, и подчеркивал, что мое решение было одобрено Скоттом Фишером. Другая копия этого интервью была передана мной в редакцию вашего журнала. Произошло это до выхода в свет сентябрьского номера журнала. Без сомнения, Джон Кракауэр вправе давать свою собственную оценку событий. Но вызывает удивление, почему он, имея на руках факты, прямо противоречащие его умозаключениям, не счел нужным позвонить мне и прояснить эти вопросы. Все мои координаты, включая номер телефона и факса, имелись в его распоряжении.

Высказывания Джона о моей плохой экипировке во время восхождения совершенно несостоятельны. Достаточно хотя бы мельком взглянуть на фотографии, сделанные в тот день. Я решительно не понимаю, что могло натолкнуть Джона на такое предположение.

Столь же беспочвенны и замечания Кракауэра о моем восхождении без кислорода. Каждому, кто ознакомился со списком моих восхождений (Джону подобный перечень был выслан), становится ясно, что на высоте я предпочитал обходиться без кислорода, причем делал это давно и успешно. Более того, как я уже упоминал в своем предыдущем письме от 31-го июля, мое решение было согласовано со Скоттом Фишером. Скотт был отлично осведомлен и о моем стиле хождения, и о моих спортивных достижениях. Как мне кажется, действия, предпринятые мной 10-го и 11-го мая, служат достаточным подтверждением его веры в мои силы.

В целом комментарии Кракауэра вызывают удивление. Имея перед собой письменное опровержение своих слов, он не потрудился ни перепроверить изложенные факты, ни позвонить, чтобы уточнить детали.

В этом письме, равно, как и в предыдущем, от 31-го августа, я не предполагал и не предполагаю, что мои действия на горе не подлежат критике. Как и остальные участники, я вновь и вновь задаюсь вопросом, «что было бы, если…» Однако я протестую против публикации суждений, не имеющих никакого фактического подтверждения и более напоминающих клевету.

Если бы в статье был неправильно нарисован маршрут или названа ошибочная высота, я бы с легкостью уложился в четыре сотни слов. Но, поскольку в данном случае были затронуты существенно более важные вопросы, я бы просил уважаемую редакцию пересмотреть свое решение и опубликовать мое письмо целиком.

С уважением, Анатолий Букреев.

2 августа 1996 года

2-го августа Ветцлер в своем ответном письме предложил Букрееву «отточить аргументацию» и сократить текст на сей раз до 350 слов, пообещав свое содействие в создании «более сильного художественного образа». Букреев вновь ответил отказом.

Соединенные Штаты, штат Нью-Мексико, 87501, Санта Фе, Маркет стрит, 400, редакция журнала «Аутсайд», Брэду Ветцлеру

Уважаемый господин Ветцлер!

Благодарю Вас за письмо от 2-го августа и за внимание, проявленное к моей просьбе.

Ваше предложение о содействии в редактировании моего письма очень любезно. К сожалению, дать исчерпывающий ответ Джону Кракауэру, уложившись в 350 слов, не представляется мне возможным. Мое письмо посвящено очень важным вопросам. В нем содержится не только опровержение очевидной клеветы, но и мой личный взгляд на трагедию. Я всячески поддерживаю идею восстановить хронологию тех событий, однако считаю, что опираться следует исключительно на факты, а не на досужие измышления.

Редактировать письмо с целью сделать его более «литературным» означало бы выбросить из него все «лишнее» и, тем самым, лишить мой ответ его самой сути.

Я благодарен за Ваше внимание к данному вопросу.

С уважением, Анатолий Букреев.

5 августа 1996 года.

Через девять месяцев, в апреле 1997-го года, Кракауэр выпустил свою книгу «В разреженном воздухе». Книга представляла собой дополненную версию статьи, опубликованной им ранее в журнале «Аутсайд». Несмотря на интенсивный сбор данных, предшествовавший выходу книги, позиция Кракауэра по отношению к Букрееву практически не изменилась. Тем не менее, он все же привел в своей книге отрывки из интервью, данного Букреевым Уилкинсону. Текст этого интервью был предоставлен Кракауэру еще в июне 1996-го года. Журналист цитирует следующие фрагменты: «Я провел на вершине около часа… Было очень холодно, это отнимало все силы… С моей точки зрения, не имело никакого смысла, чтобы я здесь торчал, замерзая в ожидании остальных участников. Разумнее было спуститься в четвертый лагерь, откуда я мог в случае необходимости принести кислород или же выйти на помощь к отставшим клиентам. Стоя на такой высоте без движения, очень быстро замерзаешь. Силы оставляют тебя, и ты становишься ни на что не способен».

Продолжая свое повествование, Кракауэр пишет, что «как бы там ни было, вскоре он, обогнав основную группу, припустил вниз». Как и в своей статье, журналист дает читателю понять, что Букреев действовал исключительно в собственных интересах, в ущерб остальным участникам.

Сравнивая процитированный Кракауэром отрывок с оригинальным текстом интервью Уилкинсону, можно заметить, что там опущен целый абзац, где Букреев объясняет, почему он решил опередить остальных участников: «Я рассказал об этом (о состоянии участников — прим. перев.) Скотту и спросил, что мне делать дальше. Что он ответил? Мы обсудили с ним необходимость поддержки экспедиции снизу, из базового лагеря, и Скотт одобрил мою идею о спуске. Тогда все еще шло хорошо».

Букреев никак не мог понять, почему Кракауэр в очередной раз был столь критичен к его действиям. Почему тот никак не хотел смириться с мыслью, что Анатолий не пренебрегал своими обязанностями, а, напротив, выполнял распоряжение руководителя экспедиции Скотта Фишера. Букреев удивился еще больше, когда ознакомился с текстом интервью, взятого его соавтором, Вестоном деУолтом, у Джейн Броме в марте 97-го. В той экспедиции Броме была пресс-секретарем Фишера, и с ней он не раз подробно обсуждал ход событий и дальнейшие планы «Горного безумия».

Броме: Знаешь, я хотела тебе рассказать одну вещь. Не знаю, следует ли мне об этом говорить, но Толин спуск вниз был в некотором смысле продуманным ходом. Мы планировали это.

деУолт: Что значит: «планировали»?

Броме: Когда мы со Скоттом обсуждали возможное… развитие событий, то среди прочих вариантов был и такой. В случае осложнения ситуации Толя должен был быстро спуститься вниз и вернуться на гору с кислородом и всем необходимым.

деУолт: То есть ты утверждаешь, что Скотт сказал тебе об этом еще до штурма?

Броме: Да, еще в базовом лагере. За несколько дней до этого [до моего отъезда из базового лагеря].

деУолт: Правильно ли я понял, что Скотт сам сказал тебе, что в случае, если дела на горе пойдут плохо, он отправит Толю вниз, чтобы тот подготовился к выходу навстречу спускавшимся альпинистов?

Броме: Да, так он мне сказал.

деУолт: Ты сообщила об этом Кракауэру, когда он брал у тебя интервью? Все, что сейчас рассказала мне?

Броме: Да.

29-го мая 1997-го года «Уолл Стрит Джорнал» опубликовал рецензию на книгу Джона Кракауэра «В разреженном воздухе». Ее автором был Гален Ровелл, очень уважаемый в Америке альпинист и писатель. Рассуждая о том, каким показан Букреев в книге Кракауэра, Ровелл пишет:

«Анатолий Букреев предстает перед читателем как безответственный русский гид, который не считает нужным помогать клиентам и пренебрегает использованием вспомогательного кислорода. В изложении Кракауэра Букреев, сумевший справиться с почти безвыходной ситуацией, более напоминает безалаберного работника, которому каким-то чудом удалось выйти сухим из воды, чем человека сказочной отваги, настоящего героя, каковым его, без сомнения, сочли бы еще в недавнем прошлом. Пока господин Кракауэр спокойно спал, а никто из гидов, клиентов или шерпов не нашел в себе мужества покинуть лагерь, Букреев в одиночку несколько раз выходил наверх. Ночью, на восьмикилометровой высоте, он шел сквозь бушевавшую снежную бурю и спас троих альпинистов, уже стоявших на грани смерти. Тем не менее, упоминанию о Букрееве не нашлось места в трехстраничной статье, опубликованной в журнале „Тайм“ за подписью одной известной в свете особы, которой и в голову не пришло сообщить читателям о том, что Анатолий спас ей жизнь.

В книге господин Букреев постоянно подвергается критике за свой быстрый спуск в отрыве от основной группы. Хотя Кракауэр не в силах отрицать его достоинств как альпиниста, в своей книге он лишь вскользь упоминает о проведенной Букреевым уникальной спасательной операции. В истории мирового альпинизма сделанное им не имеет аналогов. Человек, которого многие называют „тигром Гималаев“, сразу после восхождения без кислорода на высшую точку планеты, без всякой помощи несколько часов подряд спасал замерзающих альпинистов. Господин Букреев известен своими скоростными одиночными восхождениями на самые высокие вершины мира, он тратит менее суток (в том числе и зимой) на их покорение. Он никогда не пользовался кислородом, положив для себя это за правило. Как опытный альпинист, Букреев предвидел затруднения, с которыми могли столкнуться клиенты на спуске к лагерю. Учитывая, что с группой на горе оставалось еще пятеро гидов, он счел для себя разумным отправиться вниз и восстановить там силы, чтобы быть готовым к активным действиям в случае осложнения обстановки. Говорить, что ему повезло — значит недооценивать совершенного им. Это был настоящий подвиг».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.