Глава двадцатая Октябрьское безумие
Глава двадцатая
Октябрьское безумие
Есть дьяволу где порезвиться на русском просторе.
В. Никитин
Поиск врагов внутри России продолжался. Теперь у Ельцина и его клики были другие неприятели, обитавшие в российском парламенте, — именно они мешали проводить президенту «реформы» — бить «советские горшки»…
Стороженко ужинал на кухне. Было 21 сентября 1993 года. Когда часы пробили ровно 20.00, он включил телевизор, чтобы посмотреть новости. С экрана на него взглянуло недовольное и злое лицо президента. Он зачитал свой очередной указ за № 1400 о ликвидации парламента и разгоне избранных народом депутатов Верховного Совета.
Внезапное решение Б. Ельцина одним махом ликвидировать во многом оппозиционно настроенный парламент сразу же накалило обстановку в Москве. Провинция не почувствовала запаха крови. Трезвомыслящие же уловили в глазах кремлевского Нерона отблески большого побоища и пожара. Сразу же здание парламента опутали по периметру колючкой — спиралью Бруно. Кстати, применение этой крючковатой проволоки в подобных ситуациях запрещено одной из Женевских конвенций.
Для поддержки президента в Москву из других регионов стягивались омоновские орды, разросшиеся до неприличия. Скоро здание парламента было полностью в кольце. На такую дикость мог пойти только человек с больной фантазией, боявшийся ответственности за содеянное предательство в Беловежье.
Итак, в роли оскорбленных оказались народные депутаты. На Руси издавна общественное мнение на стороне битого властью. Сразу же стихийно возникло движение защитников парламента и Конституции. Не прекращались митинги у Белого дома. Они приобретали перманентный характер. В ответ власти Москвы ввели дополнительные отряды омоновцев. Пространство в районе станций метро «Баррикадная» и «Краснопресненская» покрылось, словно рыбьей чешуей, металлическими щитами стражей порядка.
Кольцо окружения парламента теперь не сужалось, а расширялось. Скоро образовалось уже два кольца — внутреннее и внешнее. Граждан не стали подпускать близко к стенам Белого дома, но их не пугали дожди, холодрыга, резиновые дубинки и автоматы.
Митинговые очаги тлели практически по всему периметру осажденного Белого дома. Стержневым требованием депутатов было элементарное в правовом обществе: предоставить народным депутатам информационное окно на радио и телевидении. Власти его не давали. Продажные теле— и радиорепортеры словно не замечали другого мнения. Околопрезидентские шептуны постепенно усиливали влияние и давление на своего кумира, требуя скорейшего разгона Верховного Совета и создания «карманного» парламента из-за возможного реванша.
Отключение света, воды, телефонной связи и других коммунальных услуг еще больше накалило обстановку. Это создавало взрывоопасную ситуацию внутри осажденной территории, где круглосуточно находились депутаты и защитники парламента. Среди них были студенты, школьники, рабочие, офицеры, казаки, религиозные деятели, ветераны, москвичи, приезжие.
Митинги электризовали толпы. То, что придумала президентская власть, являло верх вандализма и правового кощунства. Даже неудачники-гэкачеписты не додумались до такого варварства — лишить людей тепла и света, воды и связи. Тем более вчерашних соратников Ельцина по развалу Союза.
* * *
Факт остается фактом: власти унизили себя очередной глупостью. Кто подсказал «всенародно избранному гаранту» такой сценарий с кровавым исходом? На этот вопрос ответит история.
Здание Белого дома охранялось департаментом охраны. Все они были сотрудниками МВД, однако в отличие от коллег, стоящих по ту сторону баррикад, выказывали лояльность долгу и приказу — охранять парламент. Разве этого не знала исполнительная власть? Знала! А если знала, то почему вела общество к нагнетанию обстановки, провоцированию беспорядков и кровавой конфронтации?
А теперь о самом главном — мятеже, путче, восстании, — называют по-всякому. Лжедемократы нарекли происшествие мятежом. Стороженко же назвал это событие восстанием против ельцинского агрессивного режима и его «семьи», в состав которой входили Березовский, Гусинский, Смоленский и другие, обвиненные в разное время в совершении уголовных преступлений. Он считал, что в авантюре, происходившей 3 и 4 октября, повинны обе ветви власти. А в первую очередь пострадали оболваненные и одураченные москвичи и подвижники из провинций, попавшие под ливень омоновских пуль и армейских танковых снарядов.
Слушая передачи телевидения и радио, читая официальную периодику, Николай приходил к мысли о полной схожести их содержания с вещанием доперестроечного периода, когда хвалебные оды вождям и их политическому курсу являлись обязаловкой. Любая власть платит тем, кто крутит ей музыку. Оппозицию же к голубому экрану правители не подпускали.
В ответ на политическое хамство последняя вынуждена была создавать свои органы информации, которые, естественно, противостояли проправительственным «говорящим головам» и «пишущей братии».
У обывателя всегда существует недоверие к официальным источникам: слишком профессионально они врали, что вызывало у людей протест против неприкрытой лжи. Экономические промахи, рейдерская приватизация, астрономические займы и кредиты, популистские обещания, постоянно снижающийся уровень жизни, опротивевшее всем противоборство ветвей власти, опасная суверенизация по рецептам президента — все это заставляло задавать себе и близким вопрос: куда мы идем?
Ельцин абсолютно не подходил для роли государственного деятеля. «Пьяница и самодур, — напишет со временем А.Д. Шутов в упоминаемой ранее книге, — он без оглядки промотал наше достояние, накопленное трудом многих поколений, отринул от государства огромные территории в пользу других держав, растерял друзей и союзников, расстрелял законно избранный парламент, лишил страну международного влияния. Чуждый благородства и интеллекта, сострадания к Родине и народу, он отдал их на растерзание грабителям, которые выкачали и продолжали выкачивать из них все жизненные блага и энергию. Такого правителя во веки веков не было ни у одного народа в мире».
Николаю порой казалось, что М. Нострадамус имел в виду Ельцина, когда писал в своих «Центуриях»:
Из третьих рядов он продвинется в первый,
Опорой ему станет сброд, а не знать (Ц. 9)…
Он власть захватил, как поборник свободы,
Народ обольщенный его поддержал,
Но рухнули им возведенные своды,
И в прах превратился былой идеал. (Ц. 5)
Разграблен весь дом, и повсюду несчастья (Ц. 9)
Глядит Богоматерь на нас, будто мы в преисподней,
Паря над землею, похожей на стон и на крик. (Ц. 3)
Страна действительно стонала от ельцинских реформ без реформ — вселенского ограбления народа. Средства политического оболванивания: газеты, журналы, радио и телевидение — успокаивали общество скорыми подвижками. Президент к месту и не к месту хвастался всенародной поддержкой. Какой? В референдуме принимала участие одна треть населения, а если учесть подтасовки тех, кто считал голоса, то картина «всенародной избранности» сомнительна.
* * *
3 октября зажатые омоновцами с 21 сентября люди решили прорвать кольцо щитов и бронежилетов. Что же сдетонировало автоматно-пушечный огонь, большую кровь и сотни смертей ни в чем не повинных граждан?
Во-первых, многотысячный марш демонстрантов, прорвавших милицейский кордон на Крымском мосту. Во-вторых, провокационная стрельба еринских снайперов из мэрии по парламенту — искра обернулась пламенем. (Ерин возглавлял МВД РФ, получил от Ельцина за «подвиги» Героя России, звание генерала армии, а после расстрела парламента был отправлен заместителем Службы внешней разведки. Наверное, контролировать работу разведчиков? — Авт.) Вот она, кадровая самодурская чехарда.
А дальше москвичи и приезжие, защитники Конституции, бросились на цепи омоновцев, блокирующих здания гостиницы «Мир» и мэрии. Началась настоящая сшибка. Не надо быть опытным следователем, чтобы по следам пуль на стволах деревьев понять, кто и откуда стрелял по людям. Шквал стихии нарастал, превращаясь в вал мести и жестокости.
Вот он, пушкинский бунт! Он уже начинался разгораться.
«Освобождение Белого дома, — писал генерал-лейтенант Н.С. Леонов, — оказалось неожиданным для его сидельцев, у руководства Верховного Совета не было никакой осмысленной и продуманной программы действий».
Потому-то и сорвались с языка у А. Руцкого два лозунга: «На мэрию!» и «На «Останкино!» Здание мэрии было рядышком, прямо через улицу, люди видели, что именно туда скрылись большинство омоновцев из разорванного оцепления. Детонатором для штурма мэрии послужили автоматные очереди, прогремевшие из ее окон и унесшие жизни первых жертв этого трагичного дня.
Распаленные демонстранты, часть из которых была вооружена захваченными автоматами, вместе с защитниками Белого дома ворвались в мэрию, где завязался бой, больше шумный, чем кровавый. Загнав омоновцев на верхние этажи, большая часть атакующих вернулись в Белый дом, а часть, повинуясь приказу идти на «Останкино», погрузились на захваченные или услужливо предоставленные грузовики и двинулись в район телецентра.
Итак, подчеркнем, сначала пала мэрия на Калининском проспекте, потом толпа двинулась на телецентр «Останкино», не дающий руководству парламента сказать свое слово от демократической оппозиции. У телестудии собрались много митингующих, просто зевак и любопытных хроникеров «эпохальных» событий. Среди моря негодующих граждан, примерно до 15 тысяч человек, находились и сторонники президента. Еще в 16.00 этого дня Ельцин своим очередным выпеченным блином-указом ввел в Москве чрезвычайное положение. Об этом знали омоновцы и спецназовцы, засевшие в телецентре, но не граждане, находившиеся на улице.
Толпа все настойчивее и злее требовала допустить представителей инакомыслия в телестудию. Вскоре прибыли на грузовиках оборонцы Белого дома во главе с генерал-полковником в отставке А. Макашовым. В момент народного напора на двери «Останкино» «сторожа» телецентра ударили со страху из автоматов и пулеметов. Охранников неожиданно огнем поддержали БТРы, предусмотрительно выставленные Ериным в районе «массовки».
Стремительно летящие трассеры, горящие легковые автомашины и душераздирающие крики раненых слились в какую-то дикую и жуткую картину столичной бойни. Стоны, проклятия и зовы о помощи были слышны везде. Люди: одни прятались за деревьями и бордюрными камнями, другие, раненые, ползли, третьи — бежали, падая, сраженные пулями.
Потом все рассредоточились, оставив на асфальте, лужайках и в кустарниках не один десяток убитых и раненых, просящих пощады у добивающих их омоновцев. Прибывшие на БТРах дополнительные силы Ельцина — подарок МО П. Грачева — довершили охоту на граждан…
* * *
А наутро начался варварский расстрел парламента. В 7 часов утра 4 октября 1993 года к Белому дому подтянулись 185 единиц армейской боевой техники в основном из двух прославленных дивизий: Кантемировской танковой и Таманской мотострелковой под командованием соответственно генерал-майоров Б. Полякова и В. Евневича. Им Ельциным была отведена роль палачей. Огонь вели из танковых орудий танков Т-80 калибра 125 мм специально подобранные офицерские экипажи за обещание крупных денежных вознаграждений, решения квартирных вопросов и гарантий дальнейшего служебного роста в МВО или центральных округах. В танковом подразделении был представитель президента, обеспечивающий идеологическую обработку военных.
И все же первую стрельбу начали «бейтаровцы», переодетые в гражданскую одежду, из отрядов Союза ветеранов Афганистана, в том числе, как говорили свидетели, «молодцы из Израиля». Именно они открыли ураганный огонь из автоматов по баррикадам защитников Белого дома — безоружного гражданского населения. Спасением от пуль были стены парламента. Люди побежали — несчастных тут же настигали пули. Их трупы видели многие москвичи утром на следующий день.
Все эти картины своими глазами видел и Николай Стороженко. Правду нельзя скрыть. Тем более телевизионщики из побоища устроили кровавое шоу. По людям, в центре столицы России, прямой наводкой стреляли из орудий, почти как в тире, с расстояния 450–500 метров. Боевые машины стояли в линию поперек Калининского моста и вдоль набережной Москвы-реки. Свои люди по своим. Дикость!!!
Николай стоял на мосту рядом с поэтом И. Ляпиным и кинорежиссером С. Говорухиным. Последний катал желваки и кричал: «Мерзавцы, что же вы делаете?!»
Потом Говорухин напишет:
«4 октября в 10 утра я наблюдал, как расстреливали парламент. Теперь мы знаем — в здании было много женщин и детей. Мы, зеваки, стояли на мосту, видно было как на ладони. Свидетельствую: ни один защитник Белого дома не мог стрелять в нападающих — прямо за цепью солдат, вплотную к ним, стояли толпы зевак, поэтому и не разгоняли их. А танки, бившие прямой наводкой, стояли за нашими спинами».
Молох ельцинского жестокосердия крушил стены Белого дома. Ударила танковая пушка. Снаряд влетел в окно и разорвался внутри здания. Толпа на мосту возбужденно закричала. Стороженко подошел к двум старикам, разговорился с ними. Оказалось, фронтовики-ветераны. Один из них сказал:
— Расстреляли Россию! Можно идти домой. В России начались окаянные дни. Они будут продолжаться до тех пор, пока этот режим не обрушится…
А второй добавил:
— Вот он пример, власть снова обращается с русским народом не как с великим, а как с безответным стадом трусливых и жадных скотов, с которым можно расправиться, как ей вздумается.
К вечеру Белый дом сделался черным от копоти пожаров. Выгорели полностью несколько верхних этажей. Сгорела большая библиотека, вся правительственная документация, направленная на рассмотрение в законодательный орган. Дом стоял мертвый, глядя пустыми глазницами окон на кровавый закат.
* * *
Президент гордился вместе с силовыми министрами П. Грачевым и В. Ериным стратегическим успехом предпринятого безумия. В газетах запестрели заголовки-плагиаты: «Демократия должна быть надежно защищена!» Эти слова, говорил когда-то В. Ленин о пролетарской революции. Новый вождь не только повторил их, но и таким образом защитил свой трон от гнева народа — он же был партократом до мозга костей.
Говорят, Нерон от вида подожженного им Рима испытывал сладострастие. А что чувствовали парламентско-президентские Нероны, поджигавшие Москву и направлявшие омоновские центурионы то к «Останкино», то к Белому дому? Явно они думали не о людях, не о перемирии, не о компромиссах, а о своих интересах — корытах, тронах, баксах…
Не волновал их вопрос, что Россия недосчитается многих прекрасных парней и девушек, так нужных для будущего строительства разоренной страны, и что пострадает демократия без кавычек.
Глава государства, не обеспечивший личной безопасности подданных, способствующий расколу общества, а тем более санкционировавший орудийный расстрел граждан, должен предстать перед народным судом или застрелиться.
Американская телекомпания Си-эн-эн загодя удобно расположила телекамеры в ожидании большой крови. Ночью они уже знали о предстоящем штурме, поэтому с разрешения городских властей заняли крыши нескольких высоких зданий напротив Белого дома.
Точно передал атмосферу тех смутных часов по свежей памяти их свидетель, известный русский поэт Георгий Зайцев в стихотворении «Я видел.», написанном 5 октября 1993 года.
Над Белым домом черные дымы,
И Си-эн-эн показывает миру,
Как танки бьют, как беззащитны мы…
И вся Москва уже — подобна тиру.
Чернеет обожженная душа,
Когда снаряды русского замеса
Взрываются, обыденность круша,
И защищают чьи-то интересы.
Душа черна (расстрелян русский Съезд!),
Как Белый дом, черна и молчалива.
И зреет, зреет яростный протест
Неслыханного русского мотива.
* * *
После побоища на следующее утро Николай побрел, как побитый, к расстрелянному дому. Белый дом стоял закопченный и безглазый. Дымились кое-где оконные проемы. Около стадиона лежали неубранные трупы молодых людей. Пройдя метров пятнадцать, он наткнулся на тело паренька лет восемнадцати в клетчатой рубашке и синей джинсовой куртке. Он лежал на боку. Два входных пулевых отверстия были чуть видны на спине. На вылете пули разорвали брюшину и часть бедра.
«Изверги, против своих, против мирного населения применяли пули со смещенным центром, или, как их называют в народе, «кувыркающие», — подумал Стороженко.
На углу дома лежал еще один мужчина лет тридцати. На левой стороне груди на сером свитере виднелось пятно запекшейся крови. Правый глаз был закрыт, а левый почему-то безразлично смотрел на стоящее рядом дерево. У книжного киоска лежали пятеро убиенных, полуприкрытых невесть откуда взятыми белыми рушниками. На груди одного стояла пластмассовая иконка св. Николая. В окоченевшую кисть руки другого павшего старушка вставляла свечку, как в подсвечник…
Николай завернул за угол дома и в сквере наткнулся на девушку с простреленной головой. На спине тоже были видны следы от пуль. В бледных пальцах судорожно сжатой правой руки — комья коричневой земли и скомканные осенние листья. Огромное бурое пятно под ней и вокруг нее.
«На такую бойню мог пойти только двуногий упырь, а не президент — «вождь нации», каким выставляет себя вчерашний секретарь «самого большого обкома партии», как он всегда подчеркивал», — подумал Стороженко.
Кругом очевидцы апокалипсического действа и волнующие рассказы, повествования, жалобы, злость, обида, проклятия и слезы, слезы, слезы.
* * *
— Власть, допустившая такую кровь, — преступница по всем статьям, — говорила молодая женщина. — Некоторые победители призывают к мщению. Но кому мстить? Еще не похороненным, лежащим в скверах вокруг Белого дома, гробам, обугленным трупам на этажах парламента, оставшимся вдовам и сиротам? Кому, кому? Общество расколото. Создается впечатление, что власть не знает, как вывести страну из тупика…
И словно уловив всю глубину последних слов женщины, Николай продолжил про себя:
«Не знают правители выхода — это так, поэтому, нервничая, совершают ошибки и преступления. Они генераторы всяких бед. Я не доверяю президенту, ищущему везде врагов. Ему всегда кто-то мешал. Вчера мешала Компартия, Советы, а сегодня помешали депутаты парламента. Что дальше — вновь поиски скрытых врагов? Избави бог нас от таких поводырей. Сегодня нам нужны спокойствие и взвешенность, а не преследование инакомыслящих и азартная мстительность. В доме, который нам строят нынешние либералы, неуютно и страшно будет жить.
Все политики выступали и выступают от имени народа, но перед тем же народом никогда не отчитывались ни цари, ни генсеки, ни президенты, и так вниз по вертикали. Государством должны править не серые посредственные люди, а избранные, действительно великие личности, тогда и государство будет процветать, и народ раскроет свои созидательные силы. Драки в народе — от бессилия и глупости властей.
То, что произошло — преступление! Общество потеряло Конституцию. Ее просто растоптали и расстреляли. Мы стали жить вне поля Закона, не по праву Закона, а по закону Права сильного…»
За все время октябрьского безумия Стороженко спал мало, осунулся из-за переживаний и странствий по вздыбленной недавно и взбудораженной теперь Москве. Он словно растворился в событиях. Вечерами, когда становилось не по себе от лжи «говорящих голов» с телеэкрана по поводу недавних событий, Николай включал диктофон, с которым он ходил к Белому дому, и слушал записи исповедей простых граждан, некоторые из которых могли быть и убитыми. От чего делалось жутко.
Голоса только этих людей отражали правду происшедшего.
В разное время двухнедельного спора блики законности и юридической правоты виднелись на лицах той и другой стороны, но дальнейшие действия ветвей власти грешили то великой гордыней, то большим испугом. Стороны искали своих врагов среди своих, сначала по горьковскому принципу «кто не с нами, тот против нас», а затем — «если враг не сдается, его уничтожают».
В общем, Россия стояла на пороге гражданской войны, в которую хотели ввергнуть ее народ политиканы. Но вот что удивительно: ни с той, ни с другой стороны в сшибке не погиб ни один чиновник, ни один депутат. Пали смертью праведников люди честные, верившие в незыблемость верховенства Закона над Правом, в святость слов, записанных в неотмененной народом Конституции. Пали безымянные Великие люди Великого народа. Они были действительно патриотами. Такие защищали Москву в 41-м.
Но вот в книге «Крестный путь России» генерал Н. Леонов, депутат Госдумы IV созыва, приводит слова из повести И. Бунина — «Деревня». Кстати, это одно из коренных произведений сорокалетнего в то время писателя — зрелого мастера слова, писавшего явно без юношеской запальчивости и старческого плоскомыслия:
«Какой же это великий народ, если он всю свою историю просидел в грязи, в курных избах, ходил в лаптях, ел хлеб с мякиной не каждый день, давил тараканов, спивался и терпел, терпел без конца всю бездну творимого над ним насилия. Только и было великого: терпение да подчинение».
«А ведь во многом он прав! — говорит Леонов. — Как и ему, мне жаль расставаться с иллюзией о своей принадлежности именно к великому народу. Власть в страшные 90-е годы, безусловно, обращалась с русским народом не как с великим, а как с безответным стадом трусливых и жадных скотов».
* * *
В черные дни зловещего октября 1993 года правители были слепы и глухи, они стояли по разные стороны баррикад на своей родной, ими же истерзанной земле. Поэтому в тот миг Николай вспомнил слова:
И там, и здесь между рядами
Звучит один и тот же глас:
«Кто не за нас — тот против нас!
Нет безразличных: правда — с нами!»
А я стою один меж них
В ревущем пламени и дыме
И всеми силами своими
Молюсь за тех и за других…
Так мог сказать только Максимилиан Волошин.
Добрые люди молились, чтобы из сшибки политиканов не началась гражданская война.
Мы все обманулись, нас всех обманули. Власти дрались за место под солнцем, а пострадали простые люди. Конституции нет. Парламент разгромлен. Оппозиция притихла. Лжедемократы хотят сильной руки. Либералы заняты дележом госсобственности.
Нет, такая рука ни сейчас, ни потом не поможет обществу.
Нынче нужна не твердая рука, а умная, трезвая, думающая голова!
А еще Николай поверил в мысль, что когда-то придет время и будет правый суд над мерзавцами-политиками, допустившими столичное позорище с трупами в черных целлофановых пакетах, вывозимыми из сгоревшего парламента самосвалами.
Как не вспомнить великого Грибоедова, устами грубияна Чацкого, сказавшего:
Где, укажите нам, отечества отцы,
Которых мы должны принять за образцы?
Не эти ли, грабительством богаты…
Те, кто это затеял, не были «отечества отцы», они думали лишь о корытах!
Данный текст является ознакомительным фрагментом.