«ТАРАНЬКА»

«ТАРАНЬКА»

Подводная лодка «К-21» готова к боевому походу. Торпеды — в аппаратах и на стеллажах, мины — в минно-балластной цистерне, снаряды — в погребах и кранцах, принято топливо, масло. Старпом Арванов еще и еще раз всё проверяет для доклада командиру, но командира пока нет — он в штабе.

Вчера мы перешли из Полярного в Оленью губу, проверили лодку «на вакуум», удифферентовались, и командир на катере ушел в Полярное — в штаб. Нам известно, что выход назначен на сегодня, 13 августа, в 21 час.

Около 20 часов вернулся катер с командиром. Арванов докладывает о готовности лодки к походу.

Однако Лунин, выслушав доклад, почему-то задумывается и внезапно задает вопрос: «А тараньку дали?!» «Нет, товарищ командир, тараньку не дали!»— смущенно отвечает старпом. Действительно, береговая база выдала положенное продовольствие, даже бочку кислой капусты какого-то фиолетового цвета опустили в центральный пост через снятый минно-погрузочный люк, но четырех заявленных мешков тараньки база не дала.

Лунин снова задумывается, а затем говорит Арванову: «Старпом, подготовьте и передайте семафор: "Командиру бригады. Береговая база недодала продуктов. Прошу Ваших указаний о доставке недостающих продуктов. Командир"».

Вахтенный сигнальщик тут же вызывает ратьером пост СНИС в Оленьей губе, и семафор уходит адресату,

Лунин спускается с мостика вниз в лодку и проходит по отсекам, а народ, мигом узнавший о содержании посланного семафора, глядит на командира с любопытством и старается угадать, зачем он дал такой семафор.

Ведь всем известно, что Лунин никогда просто так ничего не делает. И некоторые его поступки и дей-

[397]

ствия сначала удивляют окружающих, а затем становится ясной целесообразность и дальновидность Лунина.

Но в данном случае — таранька! К чему бы это?! Ломали себе голову подводники. Конечно, таранька в море — исключительно популярная закуска, но не к выпивке, которой не было, а, скажем, на скучной вахте по готовности 2 на малом ходу в подводном положении.

Таранькой также спасались те, кто страдал морской болезнью при качке в надводном положении, особенно бортовой.

С другой стороны, все одобрили тот факт, что командир решил проучить береговую базу, особенно ее продовольственников, которые, порой, слабо разворачивались по обеспечению лодок свежими продуктами.

Конечно, кормили нас очень сытно, по военному времени даже обильно, но все было в консервированном, сушеном, мороженом или соленом виде. И порой, все эти «виды» так надоедали, что кусок в горло не лез! Естественно, мы знали о бедственном положении страны, понимали нужду людей, знали о голодных смертях в блокадном Ленинграде, и нам было стыдно за свою привередливость. Но если только в кают-компании у кого-нибудь случайно появлялась луковица или зубчик чеснока, так к нему кидалась вся кают-компания, выпрашивая дольку лука или «просто потереть чесноком корочку хлеба».

Семафор ушел, а ответа пока не поступало, — командир еще раз обходил лодку вместе со старпомом, подмечая те мелкие недостатки и упущения, которые ускользнули от глаз старпома, командиров БЧ и отсеков.

Напряженное ожидание охватило всех.

Появление семафора в бригаде вызвало целый переполох. Об этом мне рассказал флаг-связист бригады капитан-лейтенант Иван Болонкин. В этот день он был оперативным дежурным на КП БПЛ и первым ознакомился с текстом семафора. Естественно, зная,

[398]

что лодка готова к выходу и находится в Оленьей губе, он ждал доклада поста СНИС о выходе лодки в Кольский залив. Прочтя текст, не поверил своим глазам: как могло случиться, что лодка, готовая к выходу, осталась без продуктов?! Позвонив на пост СНИС, дежурный приказал еще раз зачитать ему текст семафора.

Спросил, нет ли еще каких-нибудь сообщений с лодки, что с ней? Командир поста доложил, что лодка стоит на якоре, больше никаких сообщений с нее не было.

И. Болонкин понял, что запрашивать лодку о недостающих продуктах резону нет, не его это дело, зато нужно доложить об этом семафоре комбригу, и как можно скорее. Ведь выход лодки запланирован, и любая задержка с выходом должна быть известна командующему флотом. Он снял трубку прямого телефона и доложил о семафоре командиру бригады Герою Советского Союза контр-адмиралу Ивану Александровичу Колышкину.

Комбриг Колышкин, спокойный, хладнокровный и уравновешенный человек, много повидавший и покомандовавший людьми на своем веку, все же не мог скрыть своего удивления. Он также спросил Болонкина, где лодка, что с ней, попросил еще раз прочитать текст семафора и только после этого скомандовал: «Вызовите на КП с необходимыми документами командира береговой базы Морденко и начпрода. Больше никому и ничего не сообщайте, поскольку командир первого дивизиона в море».

Командир бербазы и начпрод примчались запыхавшись на КП через час и накинулись с расспросами на Болонкина. Но тот ничего им не сказал, только спросил, взяли ли они с собой документы об обеспечении продовольствием «К-21» на поход. Оба интенданта сидели, разглядывая документы, и с тревогой ожидали появления комбрига.

Распахнулась дверь, вошел Колышкин. Он быстро прошел мимо вскочивших Морденко и начпрода, сказав только: Подождите…» — и зашел на командный пункт, где его встретил Болонкин. Выслушав доклад

[399]

оперативного дежурного по обстановке, он еще раз уточнил о лодке, пожал плечами и вышел в комнату, где его ждали командир береговой базы и начпрод. Строго посмотрев на них, он сказал:

— Доложите, как вы обеспечили продовольствием «К-21» перед выходом?

— Товарищ контр-адмирал, лодка получила все положенное ей продовольствие. Вот расписки доктора лодки в получении продовольствия! — поспешно доложил командир базы.

— Тогда доложите по позициям ведомости и накладным о получении продовольствия! — сказал Колышкин.

Бумаги были у начпрода, и он их начал читать, торопясь и захлебываясь от волнения. Ведь нечасто приходится отвечать на прямые вопросы командира бригады.

— Не спешите! — сердито прервал Колышкин. Морденко выхватил накладные из рук начпрода и начал их читать медленно и даже как-то торжественно, показывая каждый раз подписи в получении продовольствия по зачитанной накладной. Колышкин внимательно слушал, не перебивая. Когда Морденко закончил читать, Колышкин задумался. Морденко и начпрод сидели с удовлетворенным видом и ждали его реакции. Внезапно Колышкин скомандовал начпроду: «А ну-ка, прочитайте еще раз ведомость с начала и до конца!» Начпрод, уже неспеша, еще раз прочитал всю ведомость, и Колышкин, повернувшись к Морденко, задумчиво сказал:

— А ты знаешь, Григорий Петрович, у меня почему-то такое чувство, что в ведомости чего-то не хватает.

Колышкин и Григорий Петрович Морденко прибыли на Север давно и служили на одной лодке, дружили, но затем Морденко заболел и был вынужден перейти на береговую службу. Он остался в подплаве и был назначен командиром береговой базы. Иногда сослуживцы позволяли себе такое товарищеское обращение.

[400]

— Да что ты говоришь, Иван Александрович, ведь им дали все, что положено, ты сам видишь! — энергично возразил Морденко.

Но тут, на свою беду, в беседу начальников встрял начпрод:

— Григорий Петрович! Вы же дали команду им не отпускать тараньку!

— Вот! — торжествующе сказал Колышкин. — Как же это в море без тараньки?! Недаром я что-то не то чувствовал, слушая перечень. Ну а теперь скажи, чего ради ты им не дал тараньку? Знаешь ли ты, к чему это привело?

— Ну, правильно, — сказал Морденко, — я дал команду временно никому тараньки не давать. Ее давно уже не завозят. Скоро сезон начнется, и тараньку завезут. А сейчас на складе есть небольшой резерв на какой-нибудь экстренный случай. Неужели Лунин без тараньки воевать не может?!

— Ты, Морденко, эти разговоры прекрати, — строго сказал Колышкин, — не тебе учить Лунина воевать. А он требует то, что ему положено, и он полностью прав. И непонятно, почему я, командир бригады, не знаю, что у нас не хватает продуктов, а ты самовольно отправляешь лодки в боевой поход с нехваткой. Откуда у тебя столько прав? Не много ли ты на себя берешь? Не придется ли тебе за это ответить? Ты вот о чем подумай!

— Виноват, товарищ комбриг! — ответил сразу присмиревший Морденко, — больше такого не случится!

— Ну а раз виноват, то и исправляй свою вину, бери катер и отправляй тараньку в Оленью губу. Все, сколько положено, и ни на одну рыбину меньше. По исполнении доложишь. А я здесь подожду. Счастье твое, что сейчас по приказу комфлота я сам отправляю лодки в море и отзываю их. А то бы и мне, а тебе так и вдвойне, попало бы от командующего! А сейчас иди и выполняй приказание.

Виновники состоявшегося разговора покинули КП.

Тем временем напряженное ожидание на лодке продолжалось. Команда успела поужинать, сделали

[401]

приборку, и Лунин, внешне совершенно спокойный, созвал в кают-компании совещание комсостава. На этом совещании он объяснил задачу похода, замысел ее решения, а затем приказал еще раз проверить готовность лодки к походу и доложить.

Где-то после 23 часов с мостика сообщили о приближении бригадного катера. На мостик поднялись старпом и боцман. Катер ошвартовался к борту лодки, и мичман из продчасти доложил о доставке четырех мешков тараньки.

Старпом спустился вниз для доклада Лунину, а доктор поднялся на мостик, расписался в накладной и тоже ушел вниз. На мостике остался боцман Тимофей Соловей и два краснофлотца, принимавшие с катера мешки с таранькой.

На свою беду мичман из продчасти высказался о том, что команда могла бы прожить месяцок и без тараньи. И тут же получил отповедь от боцмана.

— Ишь ты, рассуждает! Ты давай, что положено, а то норовите побольше зажать! Знаем мы вашего брата. Заелись у себя в продскладах, наели морду на дармовых заграничных харчах. Все норовите объегорить, каждый раз, как сахарный песок привозят— обязательно сырой воды туда для веса плескаете. Моря, небось, и не нюхал, так мы можем тебе устроить. Вот загребем тебя, засадим в отсек, покачаешься в походе, так один все четыре мешка тараньки слопаешь! А то рассуждает! Давай отчаливай отсюда, пока цел!

Мичман из продсклада, напуганный таким взрывом гнева боцмана, зажал подписанную доктором накладную, спрыгнул в катер и поскорей юркнул в каюту. Катер ушел в Полярное,

Ожидание кончилось. Прозвучала команда: «Корабль к походу приготовить». Для порядка еще раз проверили лодку «на вакуум». Заработал дизель на прогрев. Все пошло заведенным порядком. Командир поднялся на мостик, загремела якорь-цепь. Лодка медленно пошла к выходу из Оленьей губы. Штурман записал время — 00.04 14-го числа.

[402]

Пост СНИС доложил оперативному дежурному БПЛ о начале движения лодки. Болонкин доложил об этом Колышкину, который все еще находился на КП. глянув на часы, он произнес

— Вот теперь мне все стало ясно. Лунин не хотел выходить в море 13-го числа. Ради этого и потребовал «недостающие продукты». Дождался «продуктов» и вышел в поход 14-го. Лодка у него быстроходная, на позицию он прибудет вовремя. Все рассчитал. И к нему не придерешься ни с какой стороны. Ну, дай бог ему успеха. Он молодец, когда еще пришел ко мне в дивизион, то сразу понравился. Учился хорошо и плавал, дай бог каждому. С такой морской практикой ему ничего не страшно. Рассудителен и в то же время смел. Да и удачлив. Будем ждать его с победой.

Поход получился очень тяжелым. При погружении на глубину не выдержала давления прочная труба приема воздуха к дизелям. Нарушилась дифферентовка, и личному составу стало трудно управлять лодкой в подводном положении. Несмотря на это, боевые задачи экипаж выполнил. Было поставлено активное минное заграждение у берега противника, а торпедами уничтожены два сторожевых корабля и минный заградитель.

Лодка вернулась в базу. Ее встречали на пирсе командующий СФ вице-адмирал Головко, другое начальство и, конечно, комбриг. Когда кончились официальные церемонии и доклады, Колышкин улучил момент и с ехидцей спросил Лунина:

— Ну как, командир, тараньки хватило на поход?

— Последние рыбины доедали после входа в Кольский залив, товарищ командир бригады, — с хитрой улыбкой ответил Лунин.

[403]