5

5

По выезде из станицы, на открытой поскотине — малый привал. Обычно это для проверки седловки и вьюков делается, а тут еще и особенное назначение — информация личного состава об обстановке.

На Ильинский пост напала неизвестная банда. Пост отбился и потерь не имеет. Банда удалилась в сторону верховьев Урова. По-видимому, в ее составе часть местных казаков из уровских селений. Наша задача — преследовать банду и уничтожить ее, не допуская убийств советских людей. Фронт внутренний. Поэтому никому никакого доверия и никакого открытого недоверия. Всюду сдержанность и молчаливость. Переходы будут большие. Следите за потниками и вьюками, подковами…

Да, фронт внутренний, и даже такой информации в населенном пункте или в лесу давать нельзя было. Могут подслушать, а в тайге еще и обстреляют с малых дистанций.

Переправа через Уров была трудным и опасным делом. Вода поднялась на метр и вышла на лед, образуя как бы вторую реку над льдом. О проезде через Лысую гору не могло быть и речи. По таким тропам конные группы не пройдут, и любой вражеский болван там бы всех перещелкал. Иного выхода не было, и решаюсь на переправу бродом, группами. Реку преодолели благополучно. Тут же, за последними конями, лед поднялся и на Урове начался ледоход.

К наступлению темноты достигли Горячих ключей, еще одного из чудес Забайкалья. Горячие ключи — настоящее озеро на склоне довольно высокой отлогой сопки. Вода в нем горячая и, как говорили, в высшей степени целебная. Съезжаются сюда к лету больные. Много их, десятки или сотни наберется. Разные у них хвори людские: у кого туберкулез, кто желудком мается, на ломоту жалуется, или — женские. И все сюда, надолго. На все лето. Отроет лечащийся себе яму-ванну у берега, подходящую по размерам, и сидит в ней часами и днями, лишь изредка обновляя воду. И так все лето.

Кому-то польза от такого лечения. Иначе бы слава об этих водах не распространялась. А слава эта велика, и вера в целебные свойства этой воды непоколебима. Как-то в зимнюю пору на тропе встретил казака. Из Марьина он был, и мы немного знали друг друга. Слезли с коней и закурили.

— За водой поехал с двумя четвертями. Моей бабе бревнам ногу переломило, и эта вода на примочки пользительная…

С полуночи, с большими предосторожностями, с тыловой стороны вошли в поселок Ассимуни. Казаков дома не оказалось. Казачки одни, малые дети и старики. Казачки злые. Шипят как гадюки и повода для ссоры ищут:

— Сказано тебе — нету казаков! Под подолом не держим. Аль показать тебе надо?

— Благодарствую! Нужды в этом нет.

— Не хочешь? А, может, я как раз тебе показать хочу. На, погляди! — И, нагибаясь, поднимает юбку.

Попов прибежал. Он помощником по политчасти был, и уже весь поселок облазил:

— Ты тут что-нибудь понимаешь? Казаков увели…

Пока я только одного Попова понимал. Ему политдонесение послать надо, и потому в нем такая резвость родилась.

— Повремени малость! Охрана выставлена, оборона организована и нашли коням укрытие от пуль. Разведка тоже вышла в Талакан. Людей сейчас накормим и будем писать каждый свое. Ты политдонесение, а я — боевое и разведсводку.

Сели мы с ним у мерцающей коптилки. Сидим и курим. Ничего не пишем. Я на свой палец смотрю и Попову его показываю. Попов головой мотает. Значит, с пальца высасывать не хочет. На потолок потом показываю и на палец тоже. Он опять головой мотает. Значит, и комбинированно, с потолка и пальца, тоже не хочет. И я не хочу и не могу. Конечно, Попов лицо ответственное, но, на худой конец, он может ссылаться на мои ошибки. Мне ссылаться не на кого. Обстановку изучать надо, а она как старая высохшая коза. Ничего не выдоишь!

Но вот первое донесение от разведки из поселка Талакан. И там казаков дома не оказалось. Приехала туда мятежная группа, со взвод примерно, из Усть-Берни и Алашери. Подняли казаков по тревоге и увели. Несколько местных жителей встретили эту группу на конях, с винтовками и шашками. Видно, все сговорено было заранее. Насилий не было, колхоз не разгромлен и семенной фонд в сохранности.

Маловато этих сведений, и мы анализируем то, что знаем.

Выступили казаки четырех поселков: Ассимуни, Талакана, Алашери и Усть-Берни. Строевых казаков в них от силы полтораста. Добавим еще пару десятков стариков и подростков и, допустим, десяток главарей из Китая. Может быть, еще беглых столько же. Всего никак не более двухсот человек.

Политические лозунги либо не выставлены, либо нам выявить их пока не удалось.

Вооружение достаточное. Винтовки у казаков остались еще от времен Дальневосточной республики, а патроны по семь копеек за штуку «Охотсоюз» доставлял в неограниченном количестве в любой поселок. Гранат тоже много. Хранились они в тайниках и доставлялись из Китая, как и, возможно, ручные пулеметы.

Лошади хорошие, в теле и выносливы.

Казаки — охотники, и тайгу знают до больших глубин, измеряемых сотнями километров.

Возникали недоуменные вопросы. Почему не было насилий? Почему не разгромлены колхозы?

Прямого ответа на эти вопросы мы не имели и пришли к выводу, что до нападения на Ильинский пост истреблять актив и громить колхозы мятежники боялись. Как бы мы об этом не узнали! Отложили на более позднее время.

Но нам ничего не известно, что произошло с ватагой после неудачи в Илье.

На Ильинский пограничный пост напали, по-видимому, вследствие ряда причин. Чтобы связать всех в банде страхом наказания за общее злодеяние. Успешным налетом на пограничный пост поднять «боевой дух» тех, которые колебались. Знали они, что в Илье малочисленный временный пост, но его разгром можно бы выдать за разгром целой заставы, и это свидетельствовало бы о большом размахе повстанчества.

После неудачи в Илье положение осложнялось. Главари вынуждены будут принимать самые срочные меры к укреплению спаянности ватаги, и теперь надо опасаться убийства и бывших комбедовцев, даже из числа таких, которые по ошибке или из-за страха присоединились к банде.

— Значит…

— Нельзя давать им покоя. Надо…

— Ну и голова у тебя, дорогой! Только не по чину досталась. Я тоже именно об этом думал, товарищ Попов. Самое бесчеловечное сейчас — половинчатость и медлительность. Будем неотступно преследовать до последнего издыхания. Ни минуты покоя. Но и этого мало. Давай попробуем и слово. Напишем воззвание к казакам, в тайге налепим их и всюду на стенах общественных зданий!

Попов согласился, и мы сочинили примерно такое обращение:

Товарищи казаки!

Кто вам говорил, что вы против Советской власти? Вранье это и чепуха. Какие же вы враги трудового народа? Ошиблись вы, и за эту ошибку мы вас наказывать не будем. И за Илью не накажем. Ничего у вас там не вышло, и мы потерь не имели. Вернитесь домой! Пахать и сеять пора. Коней сдавайте, где брали, и оружие нам сдавайте! Беритесь за посевные работы. Никакого наказания вам не будет.

Людей только не обижайте и не троньте общественного добра!

Вернитесь домой, казаки! Побаловались и будет!

Обсудили с Поповым наше творение и крупно подписали. Знай наших!

Я настолько гордился этим нашим обращением, что копию его приложил к боевому донесению. Через несколько дней получил новый боевой приказ и оценку моих боевых действий. Вообще-то все одобрили, но я был немало удивлен, узнав, что правом наказывать или амнистировать я вовсе не наделен. Оказывается, такое право принадлежит только самой что ни есть верховной власти. Особенно не ругали, больше добродушно ухмылялись…

— Попов! Ты это читал?

— Специально послали. Не поленились… А что им еще с нами, болванами, делать!

Хорошо мне с Поповым. Толковый человек и деловой! На вид только тихоня.

Напав на след ватаги, начали яростное преследование. Издали щекотали нервы пулеметами и при малейшей возможности бросались на рубку. Мятежники боя не принимали и, меняя лошадей, уходили в глубь тайги. Заводные кони у них были, и в этом их преимущество. Хотя наши кони лучше казачьих, но они выбивались из сил. Потников сушить некогда было, и появились потертости.

Попов предлагал дневку. Иначе коней погубим.

— Нет! Никакой дневки. Упустим — где потом найдем? Помет смотрел? Овсом уже не кормят!

— Вымотают, чтоб потом напасть…

— Нет, не до нападения им. Неудача в Илье и потеря командира выбили их из колеи. Банда какого-то выхода ищет или чего-то ждет. Что она может ждать? Либо прибытия больших новых сил, либо примирения с нами. На новые силы у них уверенности нет, но на примирение надеются. Потому они и избегают столкновения с нами, избегают появляться в населенных пунктах, и за десяток дней уже не было ни одного акта насилия…

— Значит…

— Преследовать, товарищ Попов. Ни минуты им покоя!

Так мы и делали. Но «воевали» и наши обращения. Попов за ними следил и однажды сообщил:

— Воззвания все сняты. Не рвут их, а аккуратно снимают.

А вот и первая ласточка, казачище огромного роста с лихими усами. Встречал я его, когда тот за пропуском на охоту в Китае приходил. Талаканскнй, не то Илларион, не то Илларионович. Хороший он хозяин, говорили, и охотник что надо. Плут только несусветный и рука у него с клеем. Прилипает к ней чужое добро.

— По этой бумажке я, значится. Из тайги сдаваться пришел. Коня под навес поставил колхозный. Подковы снял… шашка вот…

— Винтовка где? Патроны и гранаты?

— Не было у меня. Обещали, когда Илью возьмем.

— Вон отсюда! Иди откуда пришел! Сказано было — с оружием! Ну, пошел!

Вернулся через час. Винтовку принес, патроны и две гранаты. Японские, с фитильным шнуром для бросания.

— Извиняюсь, начальник. Ошибка вышла. За поскотиной ховал… Может, думаю, еще сбежать придется… Запал один затерялся. В земле, может…

— Убивал?

— Что вы, начальник, отродясь смертоубийством не занимался…

— Грабил? Чужое добро к руке прилипало? В сумах что?

— Наговорили, начальник, завидуют которые…

— Ну, тогда — пошел!

— Это, позвольте, куда же мне теперича?

— Что, дом свой забыл? И чтоб с утра на работу!

Пошли потом десятки за десятками. И всем одинаково — оружие положи, коня сдай и с утра на работу. Никаких допросов или уточнений — ничего!

Однажды в тайге к нам подъехала казачка из Ассимуни, молодая и бойкая:

— Казаки вернулись. Дома все, и коней вернули. Оружие при казаках. Сдавать его некому, и чтоб слово им какое сказали… Самим им неловко и опасаются которые. Вот меня послали.

— Ты бы и приняла у них винтовки.

— Не можно, начальник, чтобы баба у казака оружие отбирала. Запутались они и виноватые, но так обижать казаков негоже…

— Ладно, убедила. Сложить оружие в поселковом Совете. Записать, кто и что сдал. Приедем и проверим. И чтобы охрана была. С утра все на работу. Никакого слова им больше не будет! Поняла?

— Как не понять! Все поняла…

Попов, видать, не сразу меня понял.

— Поеду к ним, поговорю.

— На черта это! Все они великолепно понимают. Боятся, конечно. Но пусть и помучаются в неизвестности. И такое наше к ним пренебрежение тоже немалое наказание…

Долго и тщательно подготовленный мятеж провалился, не нанеся нам заметного вреда. Все казаки вернулись в свои поселки. Убито два человека. Пичугин Максим Петрович, главарь этой ватаги, был убит при нападении на Ильинский пост, и нелепо, от случайного выстрела, погиб молодой казак Закаменского поселка, активно помогавший нам.

Пять человек остались в тайге.

Казаки дружно приступили к полевым работам. Пограничников отозвали. С ними уехал и Попов. Меня оставили только с тремя бойцами, чтоб вернуть из тайги оставшихся там последних беглецов. Они не более других были преступные. Более пугливые только, из таких, которые боятся скрипу пароконной повозки. Задание самое простое: отыскать их и сказать, чтобы домой шли. Тут бы и мы пошли. Они к себе, и мы к себе.

За это задание я взялся с большой охотой, усматривая в нем практическое проявление той борьбы за человека в беде, о которой писал полпред Дерибас.

Чтобы этих беглецов не пугать форменной одеждой, мы под казаков снарядились и малозаметное оружие — автоматы «томсон» — спрятали под малахаи. Такие автоматы в малом количестве нам достались от заморских купцов, в тяжелые годы вторгшихся в наши северо-восточные владения.

С неделю по тайге ходили, но беглецов не нашли. Пять человек в тайге, что иголка в скирде соломы! Может быть, на большие глубины подались.

В поселке Алашери, куда мы пришли за продуктами, нас ожидал приказ вернуться на место службы. Мы были без коней. Решили добираться по Урову.

Вода еще высокая и быстрая в такое время. За двадцатку купили старый бат — лодку, выдолбленную из бревна, — сооружение верткое и не в меру коварное. Но я в таком плавании себя считал знатоком и предупредил моих пограничников:

— Автоматы к поясу пристегните надежно, чтоб, когда будете пузыри пускать — не утопить в отдельности. На самое дно садитесь и за борта не держаться.

— Знаем, товарищ начальник!

Все шло хорошо. До самых Кудеинских приисков проплыли быстро. Слыхал я одним ухом, что отводный канал готовили, чтобы отвести воду и разработать старое русло реки. Готов ли тот канал и откуда берет свое начало — не интересовался. Потом о нем и забыл вовсе. Тут вспомнил — посмотреть бы! Может, по тому каналу на бату и плавать нельзя? Может, на руках надо местами, либо волоком? Только подумал об этом, как подхватило течением и понесло прямо на пешеходный мост, перекинутый через канал и одним своим концом низко висевший над уровнем воды.

Нос бата я успел направить под высокую часть моста, но сам кубарем вылетел в воду. Боли, конечно, не ощущал. Такие мосты из мягкой породы делаются и вода речная, известно, тоже мягкая. Холодная только очень. Плавал я хорошо, вскоре оказался под берегом. Не на берегу или у берега, а именно под берегом, в безопасности и в ловушке.

Вода подмыла откосы канала, и сверху к воде опустился слой чернозема; переплетенный корнями, и висел он отвесно, как ковер. Под такой «ковер» я и угодил. Воздух там был, и за корни держаться можно было. Только темно и вообще убежище мрачное.

Спустя некоторое время, с час, может быть, улавливаю людские голоса. Меня, наверное, ищут. Но они прошли другим берегом и моего попискивания не слыхали. Выбираться надо было самому, пока окончательно не остыл, и пришлось ужом пролезать под этот чертов ковер. Все получалось хорошо. Автомат только мешал, болтаясь между ног. Тоже мне техника, импортная уродина!

На поляне, в километре ниже по течению, застал моих пограничников и с ними несколько гражданских лиц с баграми. Без шлемов, мокрые и подавленные. Моему появлению обрадовались необычайно:

— Значит, вы не совсем утопли, товарищ начальник?

— И я так думаю. А бат где?

— Нету бата! Когда вас из него выбросило, мы бат остановить хотели — но он перекинулся и дальше пошел без нас. На Аргуни уж, наверное… А людей позвали, чтобы баграми шукать у кустов, или, может, где труп появится…

— На заставу побежать хотели, чтоб искали тоже… Но как там скажешь, что начальника почти у самого дома утопили…

Ближайшее селение — Кудеинский прииск. Но туда надо было бежать назад. До Мальков немного подальше, но — к дому. И мы побежали в Мальки.

Повезло! Суббота оказалась, банный день. Крепко попарились и высушились. Ночью приехали в Усть-Уров. Здоровые, счастливые и хмельные. По такому поводу кто же от доброй чарки отвернется.

Операция завершается докладом об ее окончании. Такой доклад командование требовало и от меня. Но я чекистско-войсковыми операциями раньше не руководил самостоятельно и таких докладов не только не писал — я их никогда и не видывал! Составить такой доклад, следовательно, я не умел.

Мой начальник помог бы, но ему отпуск по графику дали. И я не хотел, чтобы он задержался — за ним в отпуск моя очередь.

Сидел и писал этот отчет между множеством других дел, более важных уже хотя бы тем, что они были делами сегодняшнего дня, а события в верховье Урова — день вчерашний. Хотя мой доклад и приняли, но еще через пару лет уже другой начальник и более высокого ранга за этот доклад меня отхлестал:

— В архиве роюсь, нити ищу. Ваши писания мне тоже попались. Недоволен я вами, товарищ Петров, недоволен! Какой материал вы погубили! Изюминки в них нет, понимаете — и з ю м и н к и!

Писалось, действительно, тяжело. Сама сущность однословно не давалась. Назвать бы кулацким мятежом, и был бы готов остов всей конструкции. Но не мог я так, даже ради той изюминки не мог.

Там, на Урове, все переплелось. Было кулацкое и, как всюду, в эсеровской упаковке. Троцкистское было, знакомое давно. Они, троцкисты, подносили антисоветские «идеи», выработанные более могущественными силами, и лишь наклеивали на них свой товарный знак. Это они силились показать советскую деревню, поддерживаемую могущественным пролетарским государством, как скопище рыбачьих лодок, и потом внушали доверчивым людям:

— Из этих лодок нельзя построить морского корабля!

Броско получалось. Может быть, и красиво. И — ложно!

Японское тоже было, шпионское и императорское.

Но все это лишь одна сторона событий, одна сила. Более подготовленная вначале и более активная, но — не единственная!

Была и другая сторона, другая сила, и в таком сложном переплетении я ее встретил впервые. Сила эта — пассивная вначале, а затем казаки все более активно сопротивлялись планам вражеского руководства. В какой-то мере казаки были застигнуты врасплох новым в селах и тем, что взамен этого нового сулили. Старое было еще дорогое, понятное, и казаки уступили уговорам. Они даже участвовали в нападении на Ильинский пограничный пост, хотя — это надо признать — особого усердия в схватке с пограничниками не проявляли.

Опомнились они потом. Не допускали убийств и грабежей и мучительно искали путей возврата. Тут подоспели мы, и наше преследование и наше «Обращение к казакам» завершили дело.

Как-то, позже уже, Попов говорил:

— Как это все сложно! Не просто революция и ее враги, не просто — «кто не с нами, тот против нас».

— Сложно, говоришь? И мне сложно, очень…

Мятеж на Урове подготавливался давно, и еще тогда Максима Петровича намечали в подставные руководители. В подставные, не больше. Он обладал такими личными качествами, которых начисто были лишены организаторы антисоветских авантюр — смелостью, волей и имел честное имя. Вначале удалось поссорить его с органами власти и якобы от их имени нанести ему удар по самому уязвимому месту — по боевой славе этого партизанского сотника. Проживая по отдаленным зимовьям, эмиссары белых центров месяцами обрабатывали его посулами, уговорами и угрозой. Им же, используя связи в советских сферах, удалось направить наши усилия по ложному следу.

Справедливость требует сказать, что именно Максим Петрович не допустил убийств и грабежей в первый день выступления, какой при мятежах обычно бывает наиболее кровавым.

— Казак я и я с казаками. Обижать их не позволю. А что же получается, граждане хорошие, если казак на казака пойдет?

Может быть, подлинные организаторы в тот день особенно сильно на убийствах и не настаивали, не торопили:

— Пусть ватагу на Илью поведет. Тут его заменить некому, Но когда его руки в крови будут, нашим станет, или мы его к ногтю.

Так бы, конечно, и получилось. Дальнейшее падение прервала смерть, рикошетная пуля и граната пограничника. Ватага осталась без командира, и после неудачи в Илье «высокие представители» скрылись в притонах Харбина и Шанхая. Дело — полагали они — было сделано.

Изловить истинных руководителей мятежа нам не удалось. И все же главное было сделано и нами. Мы встали между казаками и их врагами и не допустили истребления советских людей. Не воплотились в действительность зловещие планы врагов о подведении советских людей под удары наших же карательных органов. По событиям на Урове никого не вызывали, не допрашивали и не преследовали.

Об этих событиях писалось в журнале «Огонек» в 1933 году. Рассказ ли был или очерк, сейчас уже не помню. Название память сохранила — «Ильинский пост».