4
4
На следующий день я и выехал. Только не в верховья Урова, как наметили и где работа оставалась только обозначенной. Совсем на другую сторону меня направили — в Берню, на Чирень и Будюмкан. Должно, эта анонимка такой переполох в крае подняла! Шифровка ночью пришла: «По заслуживающим доверия источникам», — и дальше, почти точно, как в той анонимке. И меня туда персонально, без права выезда.
Бегу к Чеснокову:
— Напутали! Названия сел путают. Мы ищем в Усть-Берне, вообще в верховьях Урова, и кое-что уже прощупывается там, а тут Берня сказано. Это ж черт знает где. И зона не наша. На анонимку клюнули…
— Не тарахти! Я тоже так вначале думал. Разобрался потом. Тут же название еще Чирень и Будюмкан. Они все в том краю.
— Может, и так. Может, там свое и на Урове свое. А если общее, то мы ближе к истине на Урове. Там и искать надо! Может, разрешат в Берню Васильева направить? Я бы начатое на Урове заканчивал…
— Говорил уже. Не прислушались. Приказали на Уров Васильева послать по мере надобности…
— Но в Урове я что-то уже делал?! А в Берне мы равные. Оба там ни хрена не знаем…
— Говорил. Тебе ехать надо, и послушай мой совет: не торопись с выводами! Не считай с ходу, что руководство ошибается. На Урове мы тоже не очень далеко вышли. Все может быть, понял? Времени у тебя много. Проверяй все хоть десять раз и уж, потом напиши! Ты как, через Урюпино?
— Нет, далеко будет. Сегодня до Лубнии и там прямо по тропе на Чирень. Завтра к вечеру буду на месте.
— Нарочных куда направлять? Где тебя искать?
— Пускай подождут в местном совете. Я их там сам найду.
Выехал, хотя ехать и не хотелось. Особенно смущало почти полное совпадение наименований населенных пунктов. Я в Усть-Берне искал и что-то уж нашел, а тут Берня сказано! Может, высокое начальство ввела заблуждение карта. На карте есть только Берня, станица. Усть-Берня — поселок, и на карте его нет. Или для телеграфа название сократили? Пронизывала тревожная и обидная мысль: а если нас одурачивают? Ту анонимку, как приманку, подбросили и на крючок ловят? Неужели попались? Все внимание на Берню, а мятеж вспыхнет в Усть-Берне?..
Ехал быстро, и к вечеру следующего дня в Берне представился уполномоченным окружкома по посеву. Это хороший зонт. Объясняет продолжительное пребывание в селе и оправдывает назойливость. Уполномоченный обязан все знать! Пограничник даже в такой роли не в диковинку в те годы.
Хотелось иметь некоторую свободу действий, и чтоб за мной табуном не ходили, не следили, я иду на некоторый риск:
— Плохо, казаки, к севу готовитесь. Даже железа не завезли.
— Это, позвольте, товарищ уполномоченный, железа по какой надобности?
— Как по какой? Пахать-сеять на конях будете. Ковать коней надо?
— Отродясь коней к посеву не ковали. Они ж не только себя — друг друга шипами покалечат…
Переглядываются казаки, ухмыляются. Вышло, кажется. За несмышленыша приняли и следить не будут. Не опасен для них такой, даже если бы что и намечалось…
За неполные сутки осмотрел и пересчитал коней. Много сотен их под навесами. Худые все, заморыши. На таких казаки не выступят. Две пары в хорошем теле — выездные председателя Совета и председателя правления артели.
Накоротке побеседовал с несколькими казаками и уже к вечеру настрочил донесение. Написал немного, но заносчиво: никто из посторонних сюда не приезжал, никаких повстанческих ячеек тут не создавал. Все это — брехня! И делать тут этим агентам нечего! Одна только и есть опасность — развал колхоза и провал всей посевной кампании. Добавил, что и мне тут делать нечего, на Уров просился, где осталась незаконченной работа.
Ответ получил через десять дней. Удивлялось руководство, как я решился на такие выводы и обобщения, ничего толком не изучив? И насчет колхоза хорошо указали, доходчиво: кто мешает мне помочь этому колхозу, раз я все его слабости так хорошо с ходу выявил? Сухо и жестко требовали работы, а не языкоблудия.
Не скажу, чтобы напрасно обидели. Могли бы написать и более наваристо. А ведь еще и Чесноков предупреждал: не торопись, дорогой, с выводами!
Не отлеживался я в ожидании ответа и был сейчас куда более осведомлен. Встречался с десятками казаков, и мне помогал многочисленный актив станицы. По большой окружности были осмотрены все зимовья, шалаши, отдаленные поля, имеющие какие-либо постройки для жилья, и подступы к станице. По ночам патрулировали дороги и выставляли слухачей — не лают ли где собаки, не скрипят ли двери пли калитки? Ничего не обнаружилось. Всюду тишина.
Второе донесение послал более серьезное. Показал объем проведенной работы и мои план действий на ближайшее время. Не скрывал, что никакой опасности здесь не вижу, но и на Уров тоже не просился. Кто бы меня теперь туда послал, ветрогона такого.
Но я в разрешении теперь и не нуждался. Кое-что надумал.
В станице я один, без надзора, и мои выезды в тайгу руководство не ограничивало. До Усть-Берни и обратно мне хватит трех суток: За такое малое время мое начальство сюда не успеет и местные товарищи искать не будут — мало ли почему в тайге задержался! И объяснение нашел первосортное, если бы даже в Усть-Берне со своими встретился: отдаленные зимовья проверял, в темноте сбился с направления и чуть было не погиб. Двое суток в тайге плутал и по следу случайного охотника добрался сюда. Если не поверят, так пускай проверяют. В тайге не такое случается!
Так все почти и получилось, по моей легенде. Сбился с направления и только в следующую ночь зашел к Максиму Петровичу.
— Нету Максима. С казаками в карты, должно, играет. — Это мне его жена, моложавая еще казачка, сказала.
Максим Петрович — и в карты в такой поздний час! Не верилось, но уточнять не стал.
Усталость одолела, и я уснул на покрытой попоной лавке у стены. Проснулся внезапно, как от удара. При тусклом свете коптилки различил силуэт Максима Петровича, с топором и бруском в руках, сидевшего у моих ног. Я не испугался, я его вообще не опасался. Если он и враг, то солидный и сонного у себя дома не ударит. Не позволит себе такое! Уставший я был очень и даже толком не проснулся.
— Что не спите, Максим Петрович?
— Сон что-то не идет. Топор вот проверяю. Обещал тут соседке-солдатке с утра кабана освежевать… и поговорить бы надо, Михалыч…
— Может, утром поговорим, Максим Петрович?
И тут же, погружаясь в тяжелый сон, еле уловил:
— Можно и утром, Михалыч…
Недолго я спал, час или два, но проспал то, что мне давалось. Утром Максим Петрович меня избегал. С глазу на глаз не оставался. Днем, когда я отлучился в поселок, он вовсе исчез.
— Казаки приходили, и Максим с ними в тайгу подался… с мясом у нас худо. — Это опять его жена.
Врет, вижу, и еще не умеет. Не в мясе дело! Без свежины соседка бы Максима Петровича не отпустила. Да и сам он в достатке жил. Богатым его не назовешь, бедным — тоже. Доха его тут висела, тяжелая, праздничная, видать. Нету ее сейчас. В такой дохе он в тайгу не поехал. И кошевки нету. Так в тайгу не выезжают. Туда верхами, чтоб и по звериному следу пробиваться…
Теперь все стало ясным. Колебался Максим Петрович ночью, маялся. Какое-то решение ему принимать надо было, и он, может быть, понимания искал и поддержки. Что-то сказать хотел, а я ему:
— Может, утром, Максим Петрович…
Переболело у него, пока я отлеживался, и он другое решение принял. Какое, о чем?
В Берню вернулся тем же путем, впрямую только, за один хороший переход. О своей самовольной поездке никому не сообщил. О многом бы сказать надо было и многое на себя принять. На это многое меня не хватало…
Оставалось последнее — настойчиво добиваться перевода на Уров. И я начал писать просьбу за просьбой. Писал так много, что мне перестали отвечать. Надоел всем, видать, и особенно-то там во мне не нуждались.
Время шло, и когда до Первомая осталось несколько дней и в Берне все было спокойно, я, самолично выехал на место постоянной службы. Доложу, думал, моему начальнику. Все ему расскажу. Чесноков умный человек и смелый. Не испугается и не может он меня не понять. Коня у него спрошу, если своего обезножу в такой езде. Попрошу пограничников и махну на Уров. Если там ничего не произойдет — по знакомой мне тропе вернусь в Берню и буду сидеть в станице хоть до второго пришествия. Кто знает, думалось мне, может, я еще и успею сказать: «Под ноги, товарищи казаки, под ноги!»
Ехал очень быстро. Гнал коня, как никогда себе не позволял. Не щадил и себя. Часто бежал рядом с конем, и все подъемы и спуски пешком. К утру проехал половину пути, километров семьдесят. Конь хотя немного и устал, но бежал еще охотно. Знал я его и верил. Одну остановку, думал, сделаю у Сахарной головки — так одно место там называлось, — накормлю коня и там уж безостановочно до места.
И тут Горох захромал на переднюю. Слегка вначале, а потом все больше и больше. Осмотрел ногу и сразу ничего не заметил. Подкова на месте, стрелка не помята, копыта и бабки холодные. Понял потом — лопатка, плечевые сухожилия. Боже мой, как допустил такое! Теперь уж только шагом. Я впереди и конь за мной. Как трудны эти километры для уставшего человека и обезноженного коня! Успокаиваю Гороха:
— Ничего, друг Горох, не робей! Не оставлю я тебя в тайге, понял? Мы еще повоюем, Горох, рубанем…
Только поздно вечером, около полуночи, я встал перед моим начальником Он был встревожен и озадачен:
— Почему ты здесь? Что случилось? Отряд на проводе с Хабаровском. Ждут твоих сообщений… уточнено уже — начало в ночь на 1 Мая! Это ж сегодня…
— Саша, — только в семейном кругу я так называл моего начальника и друга, — ни хрена там не будет. Поверь мне, Саша! Не такой же я идиот, чтобы за месяц не разобраться. Одурачили нас, приманку тогда подбросили и на крючок наши попали. На Уров мне надо, Саша…
— Отряд Уров взял на себя…
— Врут они! Ничего там отряд не делал. Был я там…
— Ты оттуда сейчас? Не из Берни разве?
— Говорю… я там бывал. Туда верных людей посылал… Там все может быть. Дай мне поспать часа два и коня своего дай. Гороха я обезножил. И пограничников звена три мне дай. На верховья Урова поеду. Может, еще успею. Оттуда я один в Берню переберусь. Тропа там есть, я ее знаю…
Понял меня мой начальник и — поверил. Пожалел даже, наверное. Уж очень я был уставший и издерган.
— Ладно, иди спи! Сделаем, как говоришь. Моего коня бери, и пограничников дам. Будем считать, что ты из Берни никуда не выезжал. В тайгу разве только… На худой конец выдумаем легенду, выкрутимся…
— Не будет там ничего…
— Ладно, иди спи. Самойленко группу подготовит и тебе позвонит.
Хотел просить, чтобы Чесноков мне еще и Сашу Самойленко дал, но не решился. Знал я, не даст он его, и я бы не дал. Нужен он тут, в особенности в такое тревожное время. Красноармейцем поступил к нам этот рыжеватый ачинский сибиряк с мальчишескими веснушками.
Настойчивостью и трудом за пару лет Самойленко вырос в деятельного и умелого оперативника-следственника с большой пробивной силой. Его любили все. Товарищи и старшие по службе верили в него, и на этом — основа любви к нему и дружбы. Товарища и брата в нем нашли наши женщины и он был для всех и братом, и другом. Конечно, женщины его и эксплуатировали. Узнав, например, что Самойленко в районный центр собирается, довольно отдаленный, женщины тут как тут:
— Саша, милый, соски привези моему малышу, которые для молока, и таких…
— Знаю! Сам сосал.
— Мне резинки, Саша. Дамские проси. Знают они…
— Сам знаю. Второй год вожу…
В ту ночь, на первое мая 1931 года, я уснул спокойно. И не только из-за усталости. Знал я: раз подготовку людей и коней поручили Самойленко, значит, все будет и правильно и вовремя…
Еще раз мы с ним встретились на западной границе. Я к себе его приглашал и обещал мигом оформить перевод, службу подходящую и продвижение. Не согласился Самойленко:
— Не настаивайте, прошу вас. Я ваш ученик и мыслю вашими категориями. Сейчас хочу свои силы попробовать в иной среде. Может, после когда-либо…
В сорок первом встречались довольно часто. Самойленко учился в Москве, и по воскресеньям приезжал ко мне в Кусково. Он забавно рассказывал, как его приняли в это учебное заведение, доступное далеко не всем желающим.
— Вы же знаете, в образовании у меня довольно большой недобор и на том нужном языке я и плакать не умею. Понимал — отчислят и по утрам искал в списке отчисленных свою фамилию…
— Ну, и как же?
— Не догадываетесь? Посмотрите на меня хорошенько! Ничего не замечаете?
— Ничего, будто…
— Вот в том-то и дело! И все так! Только сопливые девчонки еще в школе эту мою благодать заметили, рыжим называли, а мои брови поросячьими. В них-то и вся сила оказалась. Дошло?
— Признаться, не очень.
— Это ж так просто. Когда меня пригласили в приемную комиссию, ее председатель поднялся со стула, обошел вокруг меня, осмотрел со всех сторон и пришел в неописуемый восторг:
— Принять! Без всяких оговорок принять…
— У него, видите ли, образование…
— Наплевать! Мы же школа, научим! Вы только посмотрите на цвет его волос и бровей! Во всей Германии нет ни одного мужчины, так похожего на истинного немца, как этот старший лейтенант. А уши, обратите внимание, оттопырены как раз в норму…
Так меня приняли в школу, — и ничего. Не отстаю в учебе.
После войны я долго разыскивал Сашу Самойленко. Написал немало заявлений и писем, но мне не ответили. Нашли, что раз я никем не прихожусь разыскиваемому, как и он мне, значит, я просто любопытствующий, которых всегда хватает.
Чеснокову, — он уже давно был генералом, — ответили: погиб Самойленко осенью сорок первого в районе Старой Руссы.
Могли бы встретиться там, но не довелось.
Я только уснул, кажется, как продолжительный и резкий телефонный звонок поднял с постели.
— Что? Утро уже? Коня подали? Ты, Саша?
— Тревога, товарищ начальник. По заставам команда «К бою».
«К бою»? Не «в ружье» даже? Значит, что-то опасное очень и серьезное. Прибегаю. Мне близко. Через дорогу только и маленький манеж. Чесноков меня опередил или, скорее всего, он тут ночь и провел за столом, у телефона.
— Сергиенко доложил из Нижней Вереи: в сторону Ильи замечена перестрелка из большого числа винтовок и были слышны взрывы ручных гранат. Телефон с Ильинским постом не работает. Сергиенко на лучших конях выехал на выручку. Ты займись с оперативной. Я буду у телефона.
— Коля, — кричу я Васильеву. — Подними группы содействия на прииске, в Мальках и Закамнем. Следи, чтобы командиры групп непременно сидели у телефонов и дежурные тоже. Я занят с заставами.
Разрабатываем план. Без суетливости и молча.
В действие предполагаем включить четыре пограничных заставы. Крайняя — восточная — занимает не только свой участок, но и полностью участок соседней. Наличный состав освободившейся заставы поступает в распоряжение сформированного отряда.
То же самое осуществляют третья и четвертая заставы. Таким образом и набрался небольшой кавалерийский подвижной отряд. Скромный по числу всадников, но ведь это пограничники!
Всем скорость максимально допускаемая — один крест. Это означает, как можно быстрее, но сохранить коней.
Мучительно медленно проходит время, и напряженность все нарастает. В Илье только временный пост и малочисленный. И здание временное, стены не укреплены от пуль, нет окопов и скрытых выходов. Командует этим постом младший командир срочной службы, не обстрелянный. Далеко нам до Ильи, часов шесть-восемь на лучших конях. Значит, мы Илье не поможем. Сергиенко ближе, часа два всего, если пожертвовать конями. Но и два часа — это 120 минут боя! И как погубить коней! Теперь надо и на это идти. Граница там открытая, и гибнут люди.
Вызывает Чесноков, всех бегом. Налаживается связь с Ильинским постом:
— Илья? Это Илья? Кто разговаривает? Назовите фамилию, имя и откуда родом?
— Понял! Узнал. Большая банда напала? Отбились и потерь не имеете? Молодцы! Обнимаю, благодарю!
— Куда ушла банда? В наш тыл или через границу в сторону Урова? Понял!
— Убитого оставили? Немедленно позвать местных казаков для опознания трупа… Были уже? Кто? Убитый Пичугин Максим Петрович из Усть-Берни? Да, понял, понимаю…
Чувствую, как краснею и горят уши. Все теперь так ясно, обидно и унизительно… Многое знает и мой начальник. Вида только не подает. Не знает он только, как я этого Пичугина упустил. И никогда не узнает, потому что я ему этого не скажу. Не из-за страха. Хуже — из-за стыда.
Встать бы мне надо было в ту ночь! Рассказал бы он мне тогда или в разговоре — правду бы уловил. Или опасность хотя бы. А я ему:
— Может, утром, Максим Петрович…
И днем, когда он исчез, еще не поздно было. Приехать бы сюда надо было и настоять на аресте! На Урове переполох поднять и не наших, неверных выявлять в шумихе.
Правда, мало я тогда еще знал. Решимости было еще меньше…
Тут же меня назначили командиром сформированного отряда, и первый, самый общий приказ: «Немедленно выступать вверх по Урову. Насесть на след банды, неустанно преследовать и уничтожать. Не допускать истребления бандой советских людей и ее прорыва в Китай».
Провожая, мой начальник обнял меня:
— Действуй, дорогой, по обстоятельствам. Там тебе виднее. Первое донесение вышли из Ассимуни. В дальнейшем ежедневно — мне или в штаб отряда, куда ближе…