VI «Изобретение Вальса»

VI

«Изобретение Вальса»

В своем историческом обзоре русской литературы в изгнании Глеб Струве заметил, что Набоков, несмотря на уверения в собственной аполитичности, отразил терзания политически напряженных тридцатых годов в большей степени, нежели другие писатели-эмигранты²⁹. В то время как Федор утверждал, что его «Жизнеописание Чернышевского» решает исключительно художественные задачи, Набоков этим не ограничивался. Биографию Чернышевского он написал в ответ на политику насильственного насаждения социалистического реализма в качестве государственной эстетики в Советском Союзе и прямо заявлял, что его критика Чернышевского означала «поражение марксизма и материализма»³⁰. Однако, несмотря на всю кровожадность сталинской политики последних десяти лет, Гитлер представлялся более опасным злом. В 1937 и 1938 годах, сразу после того как Набоков с семьей благополучно вырвался из нацистской Германии, он снова и снова мысленно возвращался в страну, где прошли пятнадцать лет его жизни. Первой атакой стал рассказ «Облако, озеро, башня». Затем, во второй, третьей и пятой главах «Дара», ненависть писателя к немецкой пошлости до такой степени окрасила восприятие Германии героем романа, что публикация в «Последних новостях» одного лишь фрагмента из этих новых глав вызвала в марте 1938 года бешеную критику со стороны выходившего в Берлине профашистского «Нового слова»³¹. Затем появился рассказ «Истребление тиранов», а за ним последнее произведение из этого ряда — пьеса «Изобретение Вальса», где Набоков направил оружие своего искусства против мегаломаниакальных фантазий, которые угрожали растерзать Европу.

Легкий кошмар, исследование безумия, череда коротких острот и драматических трюков, притча о тщетности политических или каких бы то ни было мечтаний, «Изобретение Вальса» кружится вокруг Сальвадора Вальса, вознамерившегося спасти мир с помощью изобретенного им аппарата, способного вызывать мощные взрывы на любом расстоянии. (Как Набоков позднее напомнит своим читателям, пьеса была написана за несколько лет до создания атомной бомбы.) В первом действии военный министр принимает Вальса и, решив, что перед ним сумасшедший, быстро его выпроваживает, но тут же посылает за ним, когда ровно в полдень взрывом сносит вершину горы, которая была видна из окна министерского кабинета. Во втором действии Вальс выполняет задания министра и его генералов, превратив в пыль намеченные ими пункты. Они готовы заплатить миллионы за его аппарат, но он хочет одного — стать благодетельным правителем мира и первым своим указом осуществить всеобщее разоружение. Им ничего не остается, как принять его условия. Действие третье. Став правителем страны, Вальс сталкивается с издержками власти — необходимостью преодолевать инерцию, народное недовольство, заниматься бумажной волокитой, принимать неприятные решения (стараясь подчинить своей воле другие страны, он уничтожил город с населением шестьсот тысяч человек). Больше всего теперь он мечтает отдохнуть от тягостных обязанностей, построить сказочный дворец, в котором он мог бы укрыться со сказочным гаремом. Однако женщины, которых приводят к Вальсу, его не устраивают: ему нужна лишь одна девушка, которую спрятал отец, готовый защищать ее от Вальса даже перед угрозой собственной гибели, гибели страны и всего мира.

В этот момент фантастический мир Вальса рушится: его сон шепчет ему, что никакой машины у него нет, и неожиданно действие пьесы возвращается к началу, к сцене, где Вальс является на прием к военному министру. Теперь разговор происходит на самом деле, а не в воображении героя, и на этот раз, когда Вальс, убеждая министра в том, что в его руках находится особое оружие, угрожает взорвать виднеющуюся вдалеке гору, министр просто обрывает его и приказывает вывести силой.

Как прокомментировал сам Набоков:

если с самого начала действие пьесы абсурдно, то причина этого в том, что именно таким — еще до того, как поднялся занавес, — оно видится безумному Вальсу, когда он сидит в кресле викинговского стиля, ждет аудиенцию, которую ему удалось устроить через старика Берга, и воображает разговор с министром и его удивительные последствия; — разговор, которого он на самом деле удостоится лишь в последней сцене последнего действия. Пока Вальс находится в приемной, перед нами последовательно разворачивается его трехактная греза, прерываемая лишь антрактами забытья, хотя время от времени ткань его фантазии вдруг истончается, на яркой материи появляются прорехи, сквозь которые просвечивает иной мир.

Ткань истончается, например, когда Вальсу мерещится игрушечная машина, и он испытывает почти истерический страх: осознает ли Вальс, что он всего лишь ребенок и что инфантилизм его простой мечты виден на просвет? Нарушает иллюзию и двусмысленная фигура Сна (Trance в английском переводе): якобы репортер, он предлагает Вальсу свои услуги в качестве импресарио и становится его доверенным слугой, конфидентом, мефистофелем-суфлером и режиссером его грезы и наконец будит его ото сна. В каком-то смысле Сон представляется скрытым скептицизмом сознания, которое отчасти понимает, что все происходящее лишь сон, но готово до какого-то момента подавлять это понимание ради фантазии.

В том, что касается комедийного языка и пластических приемов, Набоков как никогда изобретателен. Когда занавес поднимается, перед зрителями предстают в странных позах военный министр и его верный секретарь, который, как мы вскоре понимаем, пытается достать соринку из глаза начальника («Ну хотите, попробую языком?» — спрашивает он несколькими строками ниже). В зыбком мире Вальса диалог раскачивается между обыденным и поэтизированным, давая почти бесконечный простор словесной фантазии Набокова, несмотря даже на ограничения, накладываемые драмой. Речь Вальса в особенности приближается к речи поэта или книги.

К сожалению, остроумие и фантазия, не подкрепленные правдоподобными ситуациями, вскоре начинают приедаться. В первом действии удовольствие доставляет само ожидание момента, когда подтвердится могущество Вальса. Во втором действии фарсовая ситуация военного совета (генералы Берг, Бриг, Брег, Герб, Гроб, Граб, Гриб, Горб, Груб и т. д.) способна удовлетворить только зрителей, которые пришли посмеяться, однако вскоре возникает ощущение, что шутки лишь заполняют время. В третьем действии Вальса начинает изводить само несовершенство его мечты, но сцены сменяют друг друга без видимой цели и со все убыстряющейся бредовой скоростью. Для того чтобы фантастическая череда не связанных между собой сновидческих образов удержала наше внимание, необходимо чем-то компенсировать отсутствие сюжетного развития. Набоков конечно же избегает тяжеловесного символизма «Игры грез» Стриндберга и гораздо ближе подходит к фантасмагории джойсовского Найттауна (по сути дела, сон Вальса, кажется, отчасти ведет свое происхождение от того места в эпизоде «Улисса», где Блум берется реформировать мир). Но если у Джойса заваренный макбетовскими ведьмами словарь и его бурлящие метаморфозы без труда перевешивают отсутствие естественного драматического напряжения, то Набокова связывает присутствие реальных актеров на сцене, и колдовские чары сна в его пьесе испаряются.

И тем не менее мы вздрагиваем от неожиданности, когда нас прямо из сна выталкивают назад в кабинет военного министра, куда вводят и Вальса. Когда Вальс начинает говорить, от его былой словесной магии не остается и следа. Он всего-навсего жалкий сумасшедший, который в мечтах вообразил себя гением.

В каком-то смысле Вальс — это образ каждого из нас, мера расстояния, отделяющего наши желания, буйно расцветающие в наших грезах, от реальности яви, с которой, как мы знаем, нельзя не считаться. Вальс олицетворяет собой бесплодность безудержного воображения, поддавшись которому мы сначала вылезаем из коконов собственного «я», а потом видим весь мир у наших ног.

Набоков ценит воображение в каждом из нас, способность любого сознания воссоздавать свой собственный мир. Но он также знает разницу между обычным мечтателем, художником и сумасшедшим. Художник, способный создать своим произведением особый мир, кажется, близок к преодолению конечности бытия — неоспоримого условия, навязанного всему живому. Вальс воображает, что он пересоздает мир, но его фантазии вырождаются в самые безвкусные мечтания о всесилии и роскоши. Безумец, он не способен увидеть разницу между своим внутренним миром и миром внешним, который неподвластен его фантазиям. Еще один шаг, и он превратится в диктатора, чья цель — переделать окружающий его мир в соответствии с банальными представлениями, которые он лелеет в себе. Набоков приступил к работе над «Изобретением Вальса» после того, как Гитлер проглотил Австрию и готов был вонзить зубы в Чехословакию. Его Вальс — это не только трагический мечтатель, живущий в каждом из нас, но и инфантильный безумец, из тех, кого история так часто спускает с цепи на наш мир. В его образе больше от какого-нибудь Гитлера, Ленина или Сталина, чем в диктаторе из «Истребления тиранов», ибо Набоков показывает здесь, что — перифразируя Шекспира — безумцев, и тиранов, и поэтов на свет рождает их воображенье.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.