ГЛАВА ВТОРАЯ

ГЛАВА ВТОРАЯ

Фордон. — Новые узницы. — «Письма на волю». — Красные бантики. — Что такое «конь»? — Встреча на границе. — «Хочу в строй!» — Казахстанская новь.

Там, где Висла делает резкий поворот на север, к Балтийскому морю, недалеко от Быдгоща, на высоком левом берегу ее примостился Фордон. Не на всякой карте найдешь этот городок. В годы, о которых идет речь, неподалеку от Фордона проходила западная граница Польши. Достопримечательностью Фордона была женская каторжная тюрьма. Она стояла на главной площади. По одну сторону площади, ближе к реке, — тюрьма, по другую — костел.

Осенью 1928 года в фордонской тюрьме произошло событие, переполошившее ее начальство. Сюда доставили пять опасных государственных преступниц. Раньше здесь отбывали каторгу только уголовницы, и с ними тюремщикам не было особых хлопот. Но политические! А они все прибывали и прибывали, весьма убедительно отражая политическое положение в стране — неукротимый подъем революционного движения трудящихся масс. В камерах мрачного Фордона сидели опытные революционерки и молоденькие комсомолки из Варшавы и Кракова, Силезии и Поморья, Западной Украины и Западной Белоруссии. Когда одиночные камеры были заполнены, тюремщикам не оставалось ничего другого, как содержать в них по две узницы.

В захолустье, близ границы с Германией, в которой к власти все яростней рвались фашистские молодчики, держать политических заключенных казалось надежнее. К тому же в восточных воеводствах, в Варшаве, в шахтерских и текстильных центрах полыхал пожар революционных боев. Там тюрьмы были переполнены участниками забастовок, политических демонстраций, деятелями прогрессивных организаций. Так фордонская тюрьма стала превращаться в каторгу для политических.

С первой группой политзаключенных в Фордон была доставлена Вера Хоружая. После карантина в подвале ее «прописали» в одной из камер верхнего этажа.

Когда за спиной лязгнул замок, Вера осмотрелась. Камера одиночная, узкая, как пенал. Откидная металлическая койка с жидким матрацем, подушкой да грубым суконным одеялом, привинченный к стене, как в железнодорожном вагоне, столик, табурет. Вот и все «убранство».

Против двери, чуть ли не под потолком, — зарешеченное окно. Вера пододвинула к нему табурет. Окно выходило во двор, но, даже встав на цыпочки, она увидела только верхнюю часть высокой каменной стены, окружавшей двор, а за ней, на пригорке, под которым текла Висла, — три сосны. Подумалось: «Три сосны, словно сестры родные — Вера, Надежда, Любовь…» И сейчас же перед мысленным взором появилось дорогое лицо матери. Как там она? Наверное, скучает, плачет, чует материнским сердцем, в какую беду попала дочь… А как подать ей весточку? Как успокоить? Как рассказать ей, что никакие темницы, никакие пытки не сломят ее дочери, которую воспитали, закалили и научили революционной борьбе партия и ленинский комсомол. Как поведать ей, самой близкой на свете, что быть коммунисткой и бороться за свои идеи — это и есть высшее счастье!

Вера отошла от окна и прилегла на койку. Заложив руки за голову, задумалась о той новой обстановке, в которой оказалась и где предстояло продолжать борьбу. В фордонской тюрьме еще не сложился быт политических заключенных, не установлены связи с товарищами на воле, не изучен обслуживающий персонал. Все это предстояло наладить, организовать, изучить. Вера встала с постели и зашагала от окна к двери и обратно. Туда пять шагов и назад пять… Она обдумывала, с чего начать, как и что сделать, кому поручить…

Нет, она уже не узница. Это снова борец, инициативный, вдумчивый вожак-организатор, пропагандист, хороший товарищ…

Ночь. На столе чуть мерцает свечка. Огрызком карандаша на узенькой полоске папиросной бумаги Вера пишет письмо товарищам на волю. Одно из тех десятков волнующих писем, которые друзья заботливо собрали и издали в 1930 году отдельной книжкой, так и назвав ее «Письма на волю». Многие из этих писем дошли до адресатов тайным путем, минуя тюремщиков. Поэтому вместо фамилии автора на обложке книжки стояло: «Польская комсомолка».

«Письма на волю» — яркий, волнующий документ своего времени. Это образец страстной публицистики, горячий рассказ о том, как первое поколение комсомолии под руководством партии закалялось в борьбе с капиталом, участвовало в создании радостной и счастливой жизни трудящихся. Вместе с тем письма раскрывали духовный мир молодой революционерки, ее беспредельную преданность коммунизму, говорили о ее трогательной любви к родным, близким, товарищам, к самой жизни. Не случайно выход «Писем на волю» был встречен с огромным интересом. Книжкой буквально зачитывались. «Из каждой строки, — писала в „Правде“ Надежда Константиновна Крупская, — смотрит на вас человек сильной воли, убежденный революционер, борец за рабочее дело… И столько жизни, молодости, энергии в этих письмах!»

7 ноября 1928 года. Одиннадцатая годовщина Великого Октября. К этому дню ряды политических заключенных значительно пополнились.

— На прогулку выходи!

Загремели засовы у дверей камер, послышался топот ног. Политкаторжанки, как одна, вышли с красными бантиками на груди. Надзиратели только во дворе заметили это.

— Назад, в камеры! — раздался истошный голос начальника тюрьмы.

Прогулка была отменена. Но празднование продолжалось. Послышался «Интернационал». Мгновение — и его подхватили во всех камерах.

— Не позволю! — ревел, бегая по коридорам, начальник, сопровождаемый перепуганной охраной.

В ответ звучал гимн пролетарских борцов.

Дошла посылка. Друзья прислали Вере, как она просила, «Капитал», «Материализм и эмпириокритицизм», брошюру о коллективизации сельского хозяйства в СССР, «Железный поток», сборник стихотворений советских поэтов, однотомник Маяковского. Есть что читать, чем заниматься!

Прогулка. Надо ходить парами. Но вот несколько пар сбились вместе. Женщины чуть ли не наступают друг другу на пятки и о чем-то торопливо переговариваются. И снова — размеренным шагом вокруг двора.

После вечерней поверки литература стала доставляться по намеченному во время прогулки плану. В ход были пущены «кони» — основной «транспорт» политзаключенных (даже полученную официальным путем литературу передавать друг другу запрещалось). «Конь» — это длинная бечевка, на конце ее — мешочек. В него помещалась посылка. Если посылка легкая, то добавлялся груз. Тактика броска была несложной, но требовала ловкости и осмотрительности. При длинной веревке узницы умудрялись спускать или забрасывать «коня» в любое окно своей стороны корпуса тюрьмы. Бросали в тот момент, когда часовой, ходивший вокруг здания, скрывался за углом.

Политзанятия шли на прогулках, во время стирки белья, в часы ухода за больными. Таким же образом малограмотные обучались чтению и письму на родном языке, приобщались к художественной и политической литературе. Всем этим, как и поведением политических заключенных, руководил подпольный комитет партии. Душой пропагандистской работы была Вера Хоружая и ее товарищи, имевшие опыт подполья, революционную закалку. Это Мария Вишневская, Ганя Юхновецкая, Ванда Михалевская, Полина Сташевская. Это друг ее комсомольской юности Мария Давидович. Это Софья Панкова, с которой Вере пришлось еще раз встретиться осенью 1942 года.

Семь лет томилась Вера сначала в белостокской, затем в фордонской тюрьмах.

В 1932 году по договоренности между правительствами СССР и Польши был произведен обмен политзаключенными. В число подлежащих обмену политзаключенных входила и Вера. Когда настал час расставания, она, вопреки правилам тюрьмы, обежала по коридорам камеры и через «глазки» в дверях горячо простилась с товарищами. Надзиратели ничего не смогли с нею поделать.

Вместе с Верой из Фордона уезжали в Страну Советов польские коммунистки: Мария Вишневская, Ирена Пальчинская и Доротта Прухняк.

Сентябрьским утром на советской пограничной заставе Колосово царило необычайное оживление. С железнодорожной станции Негорелое, последней тогда перед польской границей, пришло много народу. Сама застава приняла праздничный вид. Вот со стороны закордонной стражницы показалась группа людей. Их сопровождало несколько командиров в зеленых фуражках. Когда люди поравнялись с советским пограничным столбом, стоявший возле него молодой красноармеец вытянулся в немом приветствии, провожая прибывших восхищенными глазами.

Еще бы ему не восхищаться! Это шагали герои-узники, вырванные нашим правительством из мрака фашистских темниц.

Кто-то из прибывших выхватил спрятанную в рукаве пальто широкую красную ленту. Она, как знамя, взвилась над головами. Все, как один, воодушевленно запели «Червоны штандар». С революционной песней на устах они и попали в объятия друзей, встречавших их на заставе.

После короткого отдыха прибывшие специальным поездом направились в Минск.

В ожидании освобожденных узников привокзальная площадь столицы Советской Белоруссии была запружена народом. Знамена, транспаранты, факелы и… море людских голов. Перрон вокзала также заполнен до отказа. Под звуки марша поезд замедлил ход, остановился. В дверях вагонов появились герои польского революционного подполья.

— Вера! Наша Вера! — закричали комсомольцы и подхватили на руки сияющую, но вконец смутившуюся Хоружую.

На следующий день трудящиеся Минска собрались в Доме культуры на митинг, посвященный встрече с прибывшими из-за кордона друзьями. На митинге выступила и Вера Хоружая, которая произнесла взволнованную речь. По случаю торжества она надела вышитые национальным узором кофточку и фартук — дар белорусских колхозниц, посланный любимой революционерке в фордонскую темницу.

Прибывшие товарищи были сильно истощены. Сказались муки заключения, страшные пытки, моральное напряжение, голодовки протеста и многое другое, что пришлось им перенести в фашистских тюрьмах. Друзей направили на отдых, на лечение.

После короткого отдыха Вера вновь включилась в активную работу. Она пишет статьи, воззвания и агитационные брошюры. Но эта работа не могла удовлетворить Веру. Она всей душой рвалась снова в Западную Белоруссию, в гущу борьбы. Но вернуться туда ей не разрешили.

В 1935 году с путевкой Центрального Комитета партии Вера Хоружая поехала в далекие степи Казахстана, там, где уже кипела ударная работа по освоению несметных богатств этого огромного, в ту пору мало обжитого края.

Город Балхаш тех дней встретил Хоружую неласково. Почти лишенные растительности улицы, пыль. Вокруг голая степь. Невольно вспоминались тенистые леса, плавно текущие, полноводные реки, сочная зелень полей и садов. Как далеко до тебя, родимая сторонка, милая сердцу Беларусь!

Но кипучая работа с людьми полностью захватила Веру. Дел у нового заведующего агитмассовым отделом горкома партии было, как говорится, по горло. Дни и ночи проводила Вера на строительстве медеплавильного комбината. Немало казахов и казашек, вчерашних кочевников, вовлекла пламенная интернационалистка в новую жизнь, воспитала из них верных помощников партии, комсомола.

На берегах Балхашского озера-моря Вера вышла замуж. Здесь родилась у нее дочка Аня.

В 1937 году Веру арестовали. Она стала жертвой беззаконий и произвола в период культа личности Сталина. Два года просидела она в тюрьме. О самых тяжелых днях в своей жизни Вера не любила говорить. Произвол, который ей пришлось испытать, не сломил духа. Она осталась убежденной коммунисткой, беспредельно преданной партии, народу.

Наступил сентябрь тридцать девятого года. Он принес народным массам Западной Белоруссии счастье: воссоединение с братьями на востоке. Хоружая сразу же попросилась на работу в освобожденные от панской власти места.

И вот она снова оказалась в западных областях Белоруссии. Здесь особенно нужны были ее опыт, энергия, талант организатора. Она работает сначала в Телеханском райкоме партии, а через год переводится в отдел пропаганды и агитации Пинского обкома КП Белоруссии.

Знакомые города, села, дороги, люди. Любимая деятельность.

Здесь Веру застала война.