Первые впечатления

Первые впечатления

Когда в осенний солнечный день 1958 года мой бывший институтский сокурсник Аркадий Звонков заглянул в светлую комнату новой проблемной лаборатории кафедры М – 5, где я мудрил над устройством бомбового замка, мог ли я подумать, что с этого момента моя жизнь коренным образом изменится и для меня откроется вдруг полоса ракетной техники?

Аркадий рассказал удивительные вещи. В Лихоборах, на окраине Москвы в бывшем РНИИ создаётся новый коллектив и формирует его с новыми задачами профессор Физтеха Борис Раушенбах. «Группа молодая, рассказывал Аркадий, – никому нет и тридцати, только Раушенбаху за сорок».

Имя Раушенбаха не было ещё на слуху. Это теперь его сравнивают чуть ли не с Леонардо да Винчи. А полвека назад, в далёкие пятидесятые он был известен лишь узкому кругу лиц, как специалист по вибрационному горению. Причём не с позиций химии, а по части колебательных процессов в камерах реактивных двигателей. Аспирант с редкой фамилией Токарь разрабатывал тогда собственную исследовательскую жилу и не был лишён гена предпринимательства.

Когда в дни моего грядущего перехода я назвал имя Раушенбаха моему тогдашнему шефу – заведующему засекреченной кафедры МВТУ Ивану Дмитриевичу Федотову – маленькому человечку с большими претензиями к науке, сжигаемому страстью величайшего открытия, – он только поморщился. А случившийся рядом Кирилл Петрович Станюкович, осведомлённый и непредсказуемый, заметил, что волновавшие всех тогда космические ракеты созданы вовсе не в НИИ – 1.

Через короткое время я отправился в Лихоборы, в Химки, и были первые «подзаборные» встречи. Большеголовый Дима Князев, прислонившись спиной к забору, огораживающему НИИ-1, говорил, пожимая плечами, как заказывая клапана известной авиационной фирме Воронина, они попросили для экономии веса совсем убрать разъёмы. «И тогда, рассказывал Дима, – они с уважением посмотрели на нас».

Раушенбаха я встретил впервые в отделе кадров. В комнату, где занималась моим оформлением молодая и красивая кадровичка в модельном платье Нина Ильинична Парамонова вошел франтоватый красивый мужчина в щегольской шляпе и светлом плаще.

– Это к вам, Борис Викторович, – кивнув в мою сторону, сказала она ему.

Вся сцена выглядела изысканно кинематографично. Раушенбах в шикарной шляпе и одетая как фотомодель кадровичка. Раушенбах вежливо поинтересовался: откуда я? И когда я ответил, он взявшись за голову сказал: И кого у нас только нет.

В отделе кадров меня оформили быстро и чётко. Удивительная чёткость, вежливость и даже лёгкая необязательность (все делалось легко и мимоходом), красивые люди вместо обычных анкет и скучных «бумажных крыс» кадровиков – действовали безотказно, вводя поступающих в запредельный мир.

Затем было знакомство с отделом. В кабинете начальника лаборатории Осминина рассказывая у доски, упоминали Токаря: мол то-то и то-то придумал Токарь. Фамилия Токарь звучала названием профессии. И я подумал, что речь идёт о каком-то токаре, заводском рационализаторе. Через несколько дней я встретился с Евгением Токарем «лицом к лицу». В углу комнаты, накинув на плечи потёртую кожаную куртку, сидел молодой лысеющий человек. Лицо его и голова были замотаны шарфом. Так он отгораживался от отдельского шума и суеты. И казалось, как в фильме о человеке-невидимке, вот-вот он начнёт разматывать шарф с головы и окажется, что под шарфом ничего нет.

Помню, он, наставляя меня, как новичка, говорил, что исполнительные органы космических систем ориентации могут быть совсем не традиционными, и возможно двигатели совсем не нужны, а взрывающиеся капли горючего и окислителя в пустоте и сформируют необходимый толчок. Я вполуха слушал Токаря. Мы тогда были молоды и самонадеяны, не ценили чужих советов, полагаясь на собственный здравый смысл. Меня поразило иное. В разговоре Токарь теребил ковбойку, порванную на локтях. «Что с того, – подумал я тогда, – разорвалась рубашка. С кем только не бывает, дома он её обязательно зашьёт.» Однако и в последующие дни он был в ковбойке, порванной на локтях. И со стороны казалось странным, что он этого не замечает или просто этим пренебрёг.

В мой первый день в НИИ – 1 мы стояли группой в коридоре перед дверью знаменитой теперь для меня 39-ой комнаты у окна, выходящего на цеха КБ Боднарюка. Из соседней двери напротив вышел мужчина со знакомым лицом и не глядя пошел напротив, в туалет.

– Келдыш? – ахнул я, не веря своим глазам.

– Да, – спокойно подтвердил Виктор Легостаев, – академик пописать пошёл.

Комната номер 39 на втором этаже главного административного корпуса была через стенку от кабинета тогдашнего научного руководителя НИИ – 1 академика Мстислава Всеволодовича Келдыша, без пяти минут Президента Академии наук страны, и когда в комнате особенно шумели, академик стучал в стенку ногой.

Возглавляли НИИ-1 в те времена два человека – Келдыш и Лихушин. Посетитель сначала попадал в их общую приёмную, и уже там он сортировался секретарями: к Валентину Яковлевичу Лихушину – директору, заведывающему как бы хозяйственным телом института, или к Келдышу, считавшемуся его творческой душой.

В комнате 39 присутствовало «птичье» начало, здесь трудились три техника Галки: Галка Кондрашина, Галка Сасрова и Галка Бригида и инженер с редкой фамилией Ворон. Остальные лишь изредка заглядывали сюда. Комната была уставлена кульманами. Столы стояли лишь по периметру стен. Их было мало. В отделе столы имели лишь только начальники, за что их звали за глаза «столоначальниками».

На стене подобно холсту с похлёбкой в каморке папы Карло висела огромная карта Союза. В подбрюшье её, в районе целинных земель Казахстана был от руки нарисован треугольник и написано «Здесь был Леваков». В комнату заходили по случаю. В один из первых моих здешних дней здесь поздравляли с Днём рождения красивую Валю Голованову. Ей подарили исписанные готикой изящные томики стихов, намекая на то, что её тинейжерские годы прошли в Германии в группе оккупационных войск, где тогда служил её отец – генерал Алексей Журавлёв.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.