ВСТРЕЧИ

ВСТРЕЧИ

Накануне 45-й годовщины Советской Армии Карачаево-Черкесский обком комсомола пригласил в гости к молодежи области Никифора Степановича Васильева – бывшего комиссара 810-го полка, который живет сейчас в Краснодаре. В это время мы уже имели связь с бывшим замполитом роты автоматчиков киевлянином Андреем Николаевичем Гаевским. Связались с ним по телефону и тоже пригласили прибыть на встречу. Когда сообщили, что приезжает Васильев, у него задрожал голос:

– Я постараюсь прилететь,– взволнованно говорил Гаевский.– Вы не представляете, какое это счастье через два десятка лет встретить своего боевого комиссара.

В телефонном разговоре Гаевский сделал для нас неожиданное открытие: он назвал адрес командира взвода разведки Василия Федоровича Толкачева. Того самого Толкачева, о котором еще в начале наших поисков рассказал бывший разведчик 810-го полка Иван Васильевич Подкопаев.

Оказывается, Толкачев, прочитав в “Комсомольской правде” воспоминания Гаевского, прислал своему боевому другу теплое письмо. Итак, адрес Толкачева был в наших руках: Тамбовская область, Мичуринский район, село Тормасово. На письмо Толкачев ответил телеграммой, в которой было лишь одно слово: “Еду!”

Так спустя 20 лет встретились три ветерана, три однополчанина, встретились на тон земле, на которой героически сражались. Трудно передать словами эту сердечную и трогательную встречу. Они обнимали и целовали друг друга, не стыдились слез. Несмотря на годы разлуки, узнали друг друга. Не сразу завязался разговор. Им хотелось помолчать, насмотреться. Как родные братья, гладили друг другу волосы, подолгу смотрели в глаза и затем уже сообща выясняли, кто как изменился за эти годы, по каким дорогам жизни пришлось пройти каждому.

И Толкачев, и Гаевский с большой человеческой теплотой отзывались о своем комиссаре. Они его знают как исключительно скромного, чуткого человека, настоящего коммуниста. Он в те трудные дни был поистине отцом солдат. Вспомнили такой эпизод: однажды во время перехода по крутым отрогам ледника Васильев оступился и чуть не полетел в пропасть. Рискуя собственной жизнью, солдаты спасли жизнь своего комиссара. Ветераны вспоминали и фуфайку Васильева, изрешеченную пулями.

– Наш комиссар,– шутит Толкачев,– родился, видимо, в счастливой рубашке, его вражеские пули не брали.

Сам Васильев больше всего рассказывал о людях полка. О себе он сказал лишь несколько общих слов: после марухских боев был в действующей армии до конца войны, вышел в отставку в звании подполковника, сейчас работает в Краснодаре.

Васильев, среднего роста человек, с ясными, внимательными глазами, подкупает своей скромностью. Он умеет найти невидимые нити к сердцам людей. Ветераны марухских боев, собравшиеся во время этой встречи, и сейчас считали его своим комиссаром, внимательно прислушивались к его мнению по любому вопросу.

Василий Федорович Толкачев выглядит старше своих лет. Большая шевелюра густо усеяна сединой. На лице, преждевременно изрезанном неглубокими морщинками, можно заметить следы пережитого. Но десятки ранений, сто смертей, которые ежедневно смотрели в глаза Толкачеву, не сломили его веселого характера. Он без конца шутит, вспоминая дни боевые.

– В моих глазах, – говорит улыбаясь Васильев, – Толкачев и сейчас разведчик, такой же непоседа, каким был и тогда. Не представляю тебя учителем.

– Будьте спокойны. Дисциплинка у меня железная и в школе, и дома...

– Я в этом не сомневаюсь.

Васильев снова с отцовской нежностью посмотрел на Толкачева, похлопал его по плечу и неожиданно расхохотался.

– Я вспомнил один интересный эпизод, – начал рассказывать Васильев. – Было трудно, очень трудно. Несколько дней мы буквально голодали, поэтому и среда офицеров штаба полка невольно возникали не столько шутливые, сколько горестные размышления о еде. Ведь не случайно в пословице народной говорится: голодной куме – и хлеб на уме.

Не помню, кто-то сказал:

– Завтра христианский праздник, и фрицы, видимо, отметят его банкетом.

– Не мешало бы попасть к ним за стол,– пошутил один офицер.

– Нас туда не пустят,– продолжал третий.– Вот Толкачева они бы приняли. Он у них часто бывает в “гостях”, и они его считают “своим” парнем.

Толкачева эти дружеские остроты задели за живое, и он, что-то недовольно буркнув себе под нос, вышел из землянки на очередную ночную вылазку в тыл врага.

А на рассвете мы были потрясены, когда увидели Толкачева и его разведчиков, выгружавших из мешков трофеи: муку, консервы, печенье, конфеты.

– Кушайте, друзья, на здоровье,– с легкой иронией отвечал на вчерашние остроты Толкачев.– Все равно у егерей теперь банкет не состоится и мука им теперь не нужна...

– Долго потом “разыгрывали” Толкачева, как он немцев “накормил”, – закончил свой рассказ Васильев, снова глядя на разведчика.

– Да, да, – смущенно улыбнулся Василий Федорович, – было такое дело...

Много замечательных боевых дел совершил бесстрашный разведчик Василий Федорович Толкачев. Об этом рассказывает Андрей Николаевич Раевский, которому приходилось вместе с другом ходить в тыл врага. Об этом широко писала в те дни солдатская газета “Герой Родины”.

Сам Толкачев о себе говорит скупо:

– Когда началась война, я был курсантом Бакинского пехотного училища. Окончив его по сокращенной программе и получив звание младшего лейтенанта, прибыл в 810-й стрелковый полк 394-й дивизии. Помню, перед маршем на перевал командир полка майор Смирнов и комиссар полка старший политрук Васильев собрали коммунистов и комсомольцев и объяснили задачу. Я понял, что предстоят тяжелые бои с отборными частями фашистов. Хотелось вступить в бой комсомольцем, ведь мне было тогда всего двадцать лет. Так что, идя на Марухскпй перевал, я имел в кармане комсомольский билет.

А идти на встречу с врагом взводу разведчиков младшего лейтенанта Толкачева пришлось первому. Первым спустился в ущелье, первым вступил на ледник. А он оказался коварным. Идет человек и вдруг исчезает в глубокой трещине, скрытой под снегом.

– Попал и я в такую трещину, – говорит Толкачев. – И если бы не шагавший рядом со мной солдат, не выбраться бы мне оттуда.

Утром немцы, занимавшие выгодную высоту, встретили разведчиков шквальным огнем.

Разведка подробно доложила командованию о противнике.

“Выбить врага с высоты!”—таков последовал приказ. Его отправилось выполнять одно из подразделений полка. Много раз повторили горы эхо залпов. Геройски сражались бойцы этого подразделения, но никому из них не удалось вернуться...

Ночью Толкачев был вызван к командиру полка майору Смирнову.

– Дошла очередь и до тебя, – с тревогой в голосе сказал майор и подробно объяснил ответственную задачу.

Идти надо было бесшумно. Разорвав шипели, разведчики обмотали ноги. Захватили веревку. Когда на гребне хребта забрезжил рассвет, разведчики добрались наконец до высоты. Немцы открыли массированный пулеметный огонь из блиндажа, построенного на вершине каменистой горы. Дзот оказался неприступным. Толкачев быстро принял смелое решение. Поручив командовать взводом своему помощнику, он сам осторожно пополз к обратному скату высоты. Здесь скалы обрывались почти отвесно, и поэтому немцы с этой стороны считали себя в безопасности.

Командир взвода, вооруженный гранатами, достиг вершины. Увлеченные перестрелкой с разведчиками, фашисты не заметили его. Толкачев одну за другой бросил в блиндаж две гранаты. Раздался оглушительный взрыв. Стремительным броском он пытался было ворваться в блиндаж, но вдруг увидел, что из него выскочил человек в форме командира войск НКВД. Толкачев от неожиданности растерялся. “Неужели своих накрыл”, – мгновенно промелькнуло в голове. Но здесь он заметил, что “свой” пытался извести гранату, чтобы угодить в него. Толкачев понял, что это маскарад, и пустил из автомата короткую очередь. “Свой”, схватившись за живот, камнем упал наземь, и в это время разорвалась собственная граната, которая доконала замаскированного фашистского офицера. Рядом с ним лежало еще восемь трупов.

Настала тишина, но ненадолго. Едва Толкачев поднялся из-за укрытия, как снова засвистели над головой пули. Он метнулся за камень, но здесь прямо перед глазами вырос столб огня. Гранатой Толкачев был ранен в обе ноги. Вскоре подоспели разведчики. Истекая кровью, командир взвода продолжал руководить боем.

Взвод разведчиков удержал высоту до подхода батальона. Был захвачен пленный эдельвейсовец и ценные документы. Обратно по крутым, каменистым скалам несли бойцы на плащ-палатке своего раненого командира. Толкачев одним из первых на Марухском перевале был награжден орденом боевого Красного Знамени.

– По труднодоступным горным тропам, – говорит Толкачев, – меня вместе с моим дорогим другом ПНШ-1 Михаилом Александровичем Окуневым доставили в госпиталь в Сухуми. Это был трудный путь, так как вез нас с ледника на своей спине непослушный, бесчувственный ишак, которому не было никакого дела до наших ранений. Окунев и здесь не унывал, он много шутил над ишаком. В госпитале у меня извлекли четырнадцать осколков, а один так и остался в ноге на память до сего времени.

После выздоровления Толкачев снова был на Марухском перевале, затем воевал на Кубани и Украине, дошел до Германии. Был еще три раза ранен.

– Я безмерно рад, – возбужденно говорит Василий Федорович, – встрече после двадцатилетней разлуки с моими боевыми друзьями на священной для меня земле Карачаево-Черкессии, где мы стояли насмерть.

– Вам предстоит еще встреча со своим солдатом.

– С кем?

– С Иваном Васильевичем Подкопаевым.

– Как?! У вас в области живет мой разведчик?

– Да. В станице Кардоникской. Он первый рассказал нам о вас.

Толкачев долго припоминал эту фамилию, но так и не мог вспомнить.

– Ну, ничего, при встрече я сразу узнаю своего, они у нас все меченые,– попытался шутить Толкачев.

Андрей Николаевич Гаевский выглядит моложе других участников боев. Но это лишь внешне. На самом деле суровые бои в снежных, заоблачных вершинах дают сейчас о себе знать. И если присмотреться внимательно в его лицо, то бледно-синие оттенки под глазами выдают Гаевского, как сердечника. Он учился, продолжительное время работал в аппарате ЦК ЛКСМУ, ЦК партии Украины, закончил Академию общественных наук при ЦК КПСС, успешно защитил диссертацию и получил ученую степень кандидата исторических наук, имеет воинское звание полковника.

Когда начинались бои на Марухском перевале, Андрей Николаевич Гаевский был направлен в 810-й стрелковый полк на должность политрука роты автоматчиков. Младший политрук Гаевский только возвратился тогда из Ирана, где был в составе наших воинских частей.

По отношению к другим офицерам роты автоматчиков у Гаевского было выгодное преимущество – он был опытным альпинистом, в котором сочетались смелость и отличное знание суровых законов гор. Эти знания и опыт как нельзя лучше пригодились автоматчикам, которые впервые находились в горах.

Гаевский, таким образом, был не только политическим воспитателем автоматчиков, но и инструктором альпинизма. А учить приходилось в боях, на маршах, во время ночных вылазок в тыл врага.

Гаевский очень тепло вспоминает командира полка майора Титова Илью Самсоновича, который сменил майора Смирнова. Он был чутким, по-отечески относился к молодым солдатам и офицерам. Как бы много мог рассказать о завершающем этапе боев на Марухском перевале майор Титов, но он пока не отозвался, хотя были все основания полагать, что он жив, видимо, вышел в отставку и где-то скромно трудится на мирной ниве…

Нет, пожалуй, в Карачаево-Черкесии ни одного человека, который не знал бы марухских событий, который не восхищался бы отвагой и мужеством защитников перевалов.

Герои ледяной крепости стали родными и близкими карачаевцу и черкесу, абазинцу и ногайцу, всем народам благодатного горного края. Они свято чтут память погибших на леднике, щедрой любовью платят оставшимся в живых. Мы неоднократно наблюдали, как в школах, во многих семьях бережно хранят газетные вырезки с материалами о героях марухских боев, читают и перечитывают их.

Вот почему, когда в Карачаево-Черкесию прибыли участники боев, они оказались в горячих объятиях всех народов области.

Для встречи с дорогими гостями пришли наши земляки – участники боев на перевале: бывший командир взвода связи 808-го стрелкового полка Я. М. Нахушев, бывшие бойцы 810-го и 815-го полков механизатор колхоза “Путь Ильича” У. А. Кенчешаов, заведующий животноводческой фермой этого колхоза М. X. Озов, учитель Кошхабльской восьмилетней школы X. М. Барануков, бывшие местные партизаны отряда “Мститель” С. Б. Глоов, М. П. Чагаров и другие защитники Кавказа.

Беседы между ними были оживленными, взволнованными. Люди, совместно защищавшие перевал, быстро нашли общий язык.

Вспоминали общих знакомых командиров и сожалели, что не знают об их судьбе.

Много раз упоминали имя майора Смирнова, бывшего командира 810-го полка, еще не зная, что он откликнулся, что жив-здоров, проживает в Москве. Вот здесь у нас и возникла мысль сделать нашим гостям неожиданный, приятный сюрприз. Мы заказали телефонный разговор со Смирновым на номер гостиницы, где жили гости.

И вот поздно вечером, когда, утомленные и оживленные встречей со школьниками, они пришли к себе в номер, раздался телефонный звонок. К аппарату подошел Н. С. Васильев...

Это был разговор между бывшим командиром и комиссаром полка, между добрыми, близкими друзьями, которые так много пережили в горах и двадцать лет ничего не знали друг о друге.

Затем к телефону подошел А. Н. Гаевский, которого сменил В. Ф. Толкачев. Он стоял по команде “смирно”, крепко прижав к уху трубку. По-военному, как будто находился перед строем, докладывал своему бывшему командиру:

– Товарищ командир полка! Разрешите мне, как разведчику, доложить вам за все 20 лет: чести полка, чести защитников Марухского перевала я не уронил... Вы многому меня научили... Я безгранично рад слышать ваш голос, он не изменился... Докладываю еще: у меня три сына, воспитываю их так, чтобы они были в жизни разведчиками...

23 февраля 1962 года желанных гостей ждала вся станица Зеленчукская.

В центре станицы – красивый, благоустроенный сквер, где захоронены останки погибших защитников Марухского перевала. Гости подошли к могиле и возложили огромный венок цветов. На черной ленте надпись: “Оставшиеся в живых защитники Марухского перевала низко склоняют головы над вашей могилой – однополчане, братья, герои”.

В скорбном молчании и в полной тишине стояли на коленях ветераны боев у могилы своих друзей.

И белобородые старики и дети, матери и бывшие воины, колхозники, рабочие и интеллигенция станицы пять месяцев тому назад хоронили безымянных героев. Не было известно тогда ни одного участника марухских боев. А сейчас все эти станичники собрались снова, чтобы послушать рассказ живых героев ледяной крепости.

Заметно волновался Толкачев:

– А где же мой разведчик Подкопаев?

И вот из машины выходит Подкопаев и странной, спотыкающейся походкой направляется к большой группе людей, среди которых стоял и Толкачев. Все замерли в ожидании встречи: узнают ли они друг друга? Толкачев нервничал, переступал с ноги на ногу. Успел нам тихонько шепнуть: “Хоть убей, не помню этого человека!”

Все не сводили глаз с Подкопаева. Он же, взволнованный, бледный, медленно ступал своими искалеченными ногами. Когда подошел поближе, вдруг всем корпусом наклонился вперед, повис на шее у Толкачева. Он молча обнимал и целовал своего командира, как родного брата, и не обращал никакого внимания на смущенный вид Толкачева.

– Вы все такой же, товарищ командир,– сквозь слезы говорит Подкопаев.

– А седины не учитываешь?

– Седины-то я не заметил.

– А как вы сразу узнали Толкачева?– спросил Васильев Подкопаева.

– Как же его не узнать? Он у нас приметный: всегда, особенно когда нервничает, переступал с ноги на ногу.

– Это точно,– засмеялся Васильев.

– Вы, может быть, меня не узнаете, – немного успокоившись, сказал Подкопаев, обращаясь к Толкачеву, – ведь нас, бойцов, было у вас много, да и менялись мы часто.

– Да, это так, – кивнул головой Толкачев.

– Тогда я расскажу вам о последней нашей встрече. Готовилась группа бойцов в очередную разведку. Вы тоже должны были идти с нами. Перед строем подробно объяснили боевую задачу. И здесь подошел связной, который передал вам пакет: вас срочно вызывали в Сухуми для получения ордена Красного Знамени.

– Это помню хорошо, – оживился Толкачев.

– Мы тесным кольцом окружили вас, один разведчик снял шапку и мы все сложили в нее деньги, сколько у кого было, чтобы вы привезли из Сухуми подарки.

– Мой разведчик! Узнаю! – обрадовался Толкачев и начал крепко обнимать Подкопаева. – Об этом случае, кроме наших разведчиков, никто не знает. Подарки я привез, но тех, кто отдавал деньги, уже не было...

Гости поднимались на трибуну. Начинается митинг. Один за другим выступают представители общественных организаций: секретарь райкома партии, председатель колхоза, учителя, пенсионеры, школьники. Они выражают чувства глубокой признательности героическим воинам, сражавшимся насмерть в горах Кавказа.

Дети вручают бывшему комиссару полка Н. С. Васильеву текст песни зеленчукских школьников о героях марухских боев. Школьный хор исполняет эту песню. Как птица летит она к суровым вершинам Кавказа:

Полк восемьсот десятый, Горный хребет охраняя, Бился с врагом проклятым, Кровью снега обагряя.

С огромным интересом участники митинга выслушали воспоминания Н. С. Васильева, А. Н. Гаевского и В. Ф. Толкачева.

Митинг окончен, но взволнованные люди не расходятся. Каждому из них хочется пожать руки, сердечно обнять ветеранов ледяной крепости.

К гостям застенчиво подходит девушка, в ее руках три живых цветка:

– Возьмите, пожалуйста, это из-под Марухского перевала...

Вскоре отозвались и другие однополчане: бывший замполит пулеметной роты Архип Ефимович Коноваленко, проживающий сейчас в городе Иваново-Франковске, пулеметчик Владимир Иванович Бернацкий из села Местечко Житомирской области и четверо бойцов земляков-херсонцев – Дмитрий Гаврилович Лебедев, Александр Николаевич Пронин, Александр Степанович Леонов и Иван Борисович Романенко, разведчик Альберт Григорьевич Аракелов из Грозного.

Они дополнили рассказы своих товарищей. Дмитрий Гаврилович Лебедев, как и до войны, проживает сейчас в селе Чаплинка на Херсонщине. Горькая дорога отступления в 1941 году привела его и двух его боевых товарищей-земляков из городка Голая Пристань Александра Пронина и Александра Леонова в далекую Кахетию, в город Гурджаани. Оттуда известным нам ужо путем 810-го полка прибыли они к Главному Кавказскому хребту. Рассказывая о событиях, которые ему довелось пережить там, Дмитрий Гаврилович особенно подчеркивает многонациональность своего полка и что все бойцы жили и воевали там, как братья. Вспоминает он командира полка майора Смирнова и ПНШ-1 старшего лейтенанта Окунева. После первых дней обороны, в которой Дмитрий Гаврилович участвовал в качестве рядового бойца-минометчика, его отправили, как он выразился, “в конную ишачью роту”, иначе говоря, в роту снабжения защитников перевала боеприпасами и продуктами, а также вывоза раненых вниз, к госпиталям. Склады, с которых роте снабжения приходилось доставлять грузы на перевал, находились далеко внизу: целые сутки нужны были для того, чтобы доставить груз к подразделениям. По горным и лесным тропам, мокрым от ливней, в замерзшей одежде, солдаты вели лошадей в поводу все выше и выше, переходя вброд шумные горные реки. Наверху сдавали продовольствие и боеприпасы встречавшим их командам, а сами сажали на лошадей раненых и пускались в обратный, не менее тяжелый путь. Шумели реки, шуршала поземка меж острых камней, при каждом толчке и неловком повороте вскрикивали или стонали раненые. А ведь много на пути было мест, где лошадям приходилось переходить расселины или бурные ручьи. Что испытывали раненые в эти минуты, трудно и предположить, но солдаты, перевозившие их, не могли остановиться даже на минутку, чтобы передохнуть. Там, наверху, снова ждали их с продуктами и патронами.

Немного позже начали регулярно летать к перевалам маленькие самолеты Р-5 и У-2. Летчики в тех условиях проявляли героизм, когда кружили по тесному ущелью, садясь на площадках, куда в мирное время и не рискнули бы сесть. Они тоже доставляли на передовую боепитание, а обратными рейсами забирали раненых.

Бывший рядовой комендантского взвода 810-го полка Иван Романенко вспоминает:

– Во время одной из немецких контратак наши подразделения были несколько потеснены. Они отступили вплоть до водопада, который находился ниже рубежа, за какой отступать было нельзя. Создалось критическое положение, усугубляемое тем, что наши не знали количества немцев, противостоящих нам, и точного их расположения. Без этого трудно было распределить силы для собственной контратаки, необходимость которой стала очевидна всем. Как раз в это время сквозь расположение немецких стрелков прорвался, возвращаясь с задания, старший лейтенант, грузин по национальности. С ним шла небольшая группа бойцов, как и он сам, усталых и оборванных вплоть до нательных рубах. Они-то и рассказали майору Смирнову об обстановке на немецкой стороне. Вскоре фашисты были выбиты с занятых ими наших позиций.

Рассказы Лебедева и Романенко дополнили другие их земляки-херсонцы Александр Николаевич Пронин и Александр Степанович Леонов. Кстати, они довольно часто встречаются и до сих пор, вспоминают свои боевые дела как на Марухе, так и после него. Единодушно утверждают, что там, в горах, были самые тяжелые за всю войну бои и что тем не менее нигде после они не видели такой огромной дружбы и сплоченности солдат и командиров, людей разных национальностей, но одинаковых по духу и убеждениям.

Эта дружба защитников ледяной крепости не прекращалась до самого расформирования полка, и каждое пополнение воспитывалось на традициях ветеранов Марухской эпопеи.

Характерно и то, что, когда товарищи вспоминают своих друзей – живых или погибших, они перечисляют не только их фамилии, но и местности, откуда они были призваны в армию. Вот как хорошо они узнали и полюбили друг друга в те дни. Начальник особого отдела полка капитан Иванов, начальник ОВС полка старший лейтенант Стронгия (погиб на перевале во время бомбежки), командир минометного батальона старший лейтенант Александр Коломников, помощник начальника штаба минометного батальона лейтенант Иван Чумачек (проживает сейчас в селе Борщевка Балаклейского района Харьковской области), командир взвода разведки младший лейтенант Василий Толкачев, рядовые бойцы – Григорий Калиашвили со станции Хашури Грузинской ССР, Торус Октябрин из Ленинакаиа, Афанасий Ильин из Кировоградской области, радист Володя из Днепропетровска, фамилия которого забылась (в районе города Краснодара он был тяжело ранен, попал в руки немцев и те сожгли его), разведчик Петя, москвич, писал стихи; раньше воевал в дивизии Панфилова – вот далеко не полный перечень тех, кого вспомнили Пронин и Леонов. И через двадцать лет не забылись их имена, лица, улыбки и песни. И, как сказал Иван Борисович Романенко, “до смерти не забудутся...”

Примерно на шестой день боев немцы при поддержке сильного артиллерийского, минометного огня, а также нескольких “юнкерсов” пошли в атаку и захватили важную для нашей обороны высоту с условным наименованием “Огурец”. Появилась угроза окружения, и действовать надо было решительно и самоотверженно. Начальник штаба капитан Коваленко послал к высоте один взвод из батальона. Этот взвод ценой жизни всех бойцов удержал немцев на высоте, не дал им спуститься и завершить окружение батальона. Таким образом, тщательно продуманная операция фашистов цели не достигла и провалилась.

“...Все это происходило на северных склонах перевала, – вспоминают боевые товарищи, – а вскоре мы получили приказ отойти к воротам его. Группами стали отходить через ледник. Омытый дождями, лед был настолько скользким, что удержаться на нем было почти невозможно. Бойцы скользили и проваливались в глубокие трещины. Мы останавливались, чтобы вытащить их. Упавшие отчаянно звали на помощь, а немцы расстреливали нас. В это время взвод лейтенанта-грузина, фамилию которого, к сожалению, не помним, принял этот огонь на себя, затеяв буквально смертельную дуэль с фашистами. Эти герои, подвиг которых никогда не изгладится из нашей памяти, дали нам возможность вытащить из щелей 25 бойцов, трех офицеров.

Когда на перевалах шли так называемые “бои местного значения”, наши воины также повседневно проявляли настоящий героизм. Ходили в разведки. В одной из них погиб Петя-москвич. Его ранил немецкий снайпер. Петя сорвался со скалы и разбился. Похоронили его на перевале. Там же погиб и Коля-аджарец, житель какого-то селения, расположенного прямо у турецкой границы. Он отстреливался от наседавших гитлеровцев, пока были патроны, а потом бросился в пропасть и на лету подорвал себя последней гранатой”.

Из Баку, кроме Артема Прохоровича Иванченко, отозвались еще несколько участников боев: преподаватель педагогического института имени Ахундова Мухтар Мехтиевич Мустафаев, мастер цеха завода скобяных изделия Гарегин Михайлович Сарибеков, начальник механических мастерских комбината имени Ленина Валентин Гусейн-оглы Худовердиев, электромонтер Виктор Тарусов, Владимир Туровский, Александр Дарюшин, Сергей Ширшиков. Вслед за ними отозвались и многие другие участники боев на перевалах, жители Азербайджана: старшина Мелкумов, автоматчик Искендеров, пулеметчик Поздняков, политрук Милованов, военфельдшер Нуриев, техник-лейтенант Спиридонов, лейтенант Яуров. Дали знать о себе слесарь из “Орджонекидзенефти” С. Савельев, заведующий кафедрой истории КПСС пединститута имени Ахундова И. Мюсламов, руководитель бригады коммунистического труда Кировабадского приборостроительного завода С. Даниелян, сталевар Азербайджанского трубопрокатного завода Г. Фефелов, железнодорожник М. Багдасаров.

Мы решили съездить в Баку. Здесь мы разыскали и встретились с Валентином Худовердиевым, Виктором Тарусовым, Владимиром Туровским, Александром Дарюшиным и Сергеем Ширшиковым.

После победы все они возвратились в родной Баку, жили в этом большом городе, ходили по одним и тем же проспектам и улицам, купались на одном и том же пляже, но ни разу не пришлось им встретиться, а поэтому ничего не знали они друг о друге. И встретились лишь через 20 лет. Все они работают на различных промышленных предприятиях Баку.

В маленьком, но уютном домике Валентина Худовердиева как-то совершенно естественно организовалось нечто вроде временного штаба. Каждый вечер мода собирались на огонек бывшие однополчане. Первым приходил Александр Дарюшин – он живет рядом с Худовердпевым. Затем, поочередно тревожа большую и почти добродушную овчарку, подремывавшую в густом палисаднике, стучали в дверь крылечка остальные. Друзья обменивались несколькими обычными словами о работе, о погоде, о том, что недавний ливень снова размыл асфальт на какой-то улице...

Вскоре, однако, наступало короткое молчание. На кухне вполголоса переговаривались женщины. Временами слышно было, как из крана била вода. Потрескивал голубоватый экран телевизора: шла передача о футболе. Собравшиеся, заядлые болельщики, лишь изредка взглядывали на него. Худоверднев, осмотрев друзей, протягивал руку к телевизору, раздавался легкий щелчок и наступала тишина.

– Где же вы теперь, друзья-однополчане? – нарушал тишину Валентин Худовердиев.

И постепенно исчезло у нас всех ощущение, что сидим мы в уютно обставленной комнате бакинской квартиры, что за окнами стоит тихая ночь, нарушаемая лишь плеском листьев да шумом недальнего морского прибоя. Ледяной ветер летел с нагорий, пронизанный то холодным солнцем, то колючим снегом...

В начале 1942 года этим бакинским юношам было по восемнадцать-девятнадцать лет. Они пришли в Шаумяновскпй райвоенкомат Баку с просьбой отправить их на фронт. Было тогда их не пятеро, а значительно больше. Послали их в Сухумское военное пехотное училище. Многие знали друг друга с детства. И им казалось тогда, что никакие военные невзгоды не разлучат их.

Виктор Тарусов и Сергей Ширшиков с первого по седьмой класс учились в одной школе, сидели за одной партой.

Это были настоящие неразлучные друзья. Виктор – высокий, крепкий юноша, а Сергей – щупленький, маленького роста, совсем ребенок, никак не походивший на солдата. И не случайно отец Сергея, провожая друзей в военное училище, беспокоился о сыне и давал наказ его другу Виктору:

– Присматривай, Виктор, за сыном, не давай его в обиду.

И в училище, и в походах они всегда были вместе. Спали под одной шинелью, ели из одного котелка, вместе писали письма в родной Баку.

В Сухуми бакинцы чувствовали себя, как дома. Их было много, и все они в поте лица изучали военное искусство, готовились к предстоящим боям.

Быстро бежали дни. Незаметно подошли экзамены. Но сдавать их пришлось не в аудиториях училища, а на ледяном поле Марухского перевала.

Когда нависла угроза прорыва нашей обороны на Марухском перевале, курсанты Сухумского военного училища спешным маршем ушли в горы на помощь 810-му стрелковому полку.

– На перевале нас встретил командир полка майор Смирнов и комиссар полка старший политрук Васильев,– вспоминает Худовердиев. – Нас распределили по ротам и объяснили боевую задачу. Здесь мы разлучились со своими товарищами-бакинцамп. Дарюшин, Тарусов, Туровский были направлены в третий батальон на Наурскнй перевал, а мы с Ширшиковым в пулеметный расчет первого батальона.

Хорошо помню командира взвода лейтенанта Решетникова. Он и сейчас стоит у меня перед глазами: стройный, выше среднего роста, с круглым лицом и голубыми глазами. Ротой нашей командовал старший лейтенант Федоров, а замполитом был “щирый” украинец старший лейтенант Архип Ефимович Коноваленко. Помню и нашего старшину Сергея Яралова. Перед ротой поставили задачу: овладеть господствующей высотой, которую захватили гитлеровцы. Наш пулеметный расчет и днем и ночью поддерживал роту огнем. Видимо, не по душе пришелся немцам наш пулемет, так как они обрушивали на нас шквалы минометного огня. Вокруг огневой точки все разворотило взрывами мин, но расчет, искусно укрытый каменным дотом, который мы соорудили своими руками, остался цел.

Худовердиева дополняет Сергей Ширшиков:

– Все же однажды немцы накрыли меня минами прямо у входа в землянку. Хорошо что я вовремя упал за камень. Отделался тогда легким ранением руки и контузией. Из левого уха пошла кровь, и я сейчас ничего им не слышу.

Особенно одолевали нас бураны и морозы. Очень много было снега. А огневые позиции приходилось менять часто, так как немцы быстро засекали наш пулемет. Обидно мне, что, выстояв все время обороны перевала, я окончательно обморозил ноги, когда немцев начали гнать. Мне тогда пришлось лежать в госпитале.

В первых боях мы потеряли наших курсантов-бакинцев Нагиева, Никогосова, моего близкого друга Сергея Телунца. Я и сейчас, как святыню, храню его фото, – с грустью сказал Сергей Ширшиков и как бы в подтверждение сказанного вытащил из кармана пожелтевшую от времени фотографию друга детства. Буквально через несколько дней после нашей беседы Сергей Ширшиков был потрясен... Неожиданно он встретил в Баку своего друга Сергея Телунца, который, оказывается, чудом остался жив. Оба Сергея бесконечно рады, познакомили друг друга со своими семьями и после двадцатилетнего перерыва дружба их стала еще крепче. “Воскресший” Сергей Телунец сделал существенную поправку в надписи на обратной стороне фотографии.

Виктору Тарусову больше всего запомнились первые бои. Роте, в которой служил он и его друзья-бакинцы, предстояло штурмовать высоту, откуда немцы нещадно поливали огнем. Но прежде всего нужно тщательно разведать.

Командир роты решил послать в разведку добровольцев. Их оказалось более тридцати, в том числе Тарусов и его земляки. Но курсантов училища в разведку не пустили. Когда они наседали на командира роты, тот раздраженно сказал:

– Обождите, вы еще пороху не нюхали.

– Правду сказать,– говорит Тарусов,– мы, курсанты, чувствовали себя тогда очень обиженными. Это выражение “не нюхали пороху”, мы приняли как оскорбление. Нам хотелось побыстрее быть обстрелянными.

Разведка ушла, а рота стояла наготове, ждала сигнала – зеленой ракеты. Но сигнала так и не дождались. Вернулись лишь двое разведчиков, остальные погибли. И еще два раза ходила разведка, обходя высоту слева, и все безрезультатно. Фашистские снайперы, засады, труднодоступные скалы не давали возможности выполнить задачу. Тогда командование решило взять высоту штурмом, обойдя ее справа. Там была неприступная, почти .отвесная каменная стена, и враг не мог ожидать, что наши воины осмелятся пойти на такой риск. Началась тщательная подготовка. Шинели сменили на телогрейки, каждый боец получил запасные диски к автоматам, гранаты, плащ-палатки.

Когда в горы спустилась ночь и утихла перестрелка, начался подъем на высоту. Вернее сказать, отряд не поднимался, а карабкался по скалистому обрывистому склону хребта. Шли цепочкой медленно и бесшумно с двухметровым интервалом друг от друга. Чем выше поднимались, тем тяжелее становилось, коченело все тело, мороз и ветер жег лицо, у многих на руках не было ногтей, и каждое движение руки отзывалось в сердце мучительной болью.

Но несмотря на все это, отряд почти достиг цели, незамеченным подошел к противнику на расстояние тридцати-сорока метров. И здесь совершенно неожиданно случилась беда. Один боец оступился и полетел в пропасть вместе с камнем, за который он пытался удержаться, сбив на пути несколько бойцов, замыкавших цепь отряда. В один миг загудела каменная и ледяная лавина, откликаясь стократным эхом.

Немцы на высоте всполошились, открыли мощный огонь.

В воздухе повисли осветительные ракеты. Весь отряд был у немцев как на ладони. Из этой страшной обстановки выход оставался только один – стремительная атака.

– Гранаты к бою! – раздалась команда. На немецкие позиции полетели гранаты, наши бойцы открыли ураганный огонь из автоматов. Завязалась схватка. Фашисты не выдержали стремительного натиска, бежали с высоты. После непродолжительной передышки еще несколько раз эдельвейсовцы бросались в контратаки, но безуспешно.

Важные позиции были закреплены новыми бойцами, пришедшими в отряд.

– Когда мы обжились на этой высоте, – рассказывает Тарусов, – я заметил на скале вырубленную в камне фамилию альпиниста, который достиг этой высоты в мирное время. В душе каждого из нас, курсантов, была двойная радость: и чувство выполненного долга, и то, что теперь никто не посмеет нас упрекать, что не “нюхали пороху”. Первый экзамен боевой выучки, который не успели сдать в училище, выдержали здесь, при штурме важной высоты.

И Тарусов прав. Это был только первый экзамен. Тяжелые испытания предстояли впереди. С 15 сентября началась метель.

Снежный покров достигал трех метров. Спрятаться от стужи было негде. Бойцы сооружали из камней укрытия, а крышей служила плащ-палатка, вместо матраца был лед. Кончилось продовольствие. Питались только крошками сухарей, которых выдавали по одной пилотке на неделю. Одежда покрылась льдом. А мороз все крепчал. Застывали пулеметы, а вместе с нами и люди.

– Спасение нам пришло с неба,– рассказывает Тарусов,– не от бога, конечно. Недели через две улучшилась погода, над нами появились краснозвездные самолеты, которые сбросили продукты, боеприпасы, теплую одежду, валенки. И жизнь стала веселей. Когда нас сменило другое подразделение, меня с обмороженными ногами направили в медсанбат, а затем самолетом эвакуировали в город Тбилиси в госпиталь.

Кое-что вспомнил и Владимир Туровский, который участвовал в этой операции. Он вначале был ранен в руку, но продолжал сражаться. Когда кончились свои гранаты, воспользовался гранатами врага. Но вскоре осколком мины ему оторвало левую ногу. И просто чудом он выжил. Друзья-бакинцы вынесли его в бессознательном состоянии.

Обмороженным был доставлен в госпиталь и Александр Дарюшин. Он рассказал о своих сверстниках-бакинцах, которым не пришлось возвратиться домой. Особенно тепло оп отзывался о Рубене Баласаняне.

– Это был смелый и отчаянный юноша, – вспоминает Дарюшин. – Всегда рвался туда, где особенно опасно. Никогда не забуду последний эпизод из жизни Рубена. Немецкие снайперы, засевшие в удобном месте, буквально не давали нам поднять голову. Баласанян вызвался уничтожить самого опасного из них. Командир предостерегал:

– Смотри, идешь на верную смерть, тебя снимут. Но Рубен, как всегда, отшучивался:

– Ничего, товарищ командир, думаю моя граната снимет их раньше.

Баласанян быстро подполз вплотную к снайперу, приподнялся и... со всей силой бросил гранату, Но в это мгновение его сразила снайперская пуля.

И еще одна встреча с бывшим разведчиком 808-го полка Керимом Гамзатовичем Шуаевым, который все время живет рядом с нами, в городе Ставрополе и мы ничего о нем не знали, пока не дали его адрес другие участники боев. Прибыл он на Марухский перевал в сентябре в составе курсантов Сухумского училища, которое по тревоге было поднято и стремительным маршем брошено на помощь бойцам 810-го и 808-го полков. Курсант Керим Шуаев был определен командиром взвода разведки. Взвод одели и вооружили несколько лучше других. Почти все были коммунисты и комсомольцы, которые пошли в разведку добровольно.

С бойцами он познакомился быстро. Рассказал о себе и попросил каждого в отдельности тоже сказать, откуда родом и кем был до войны. Он узнал, что во взводе собрались люди разных национальностей: русские, украинцы, татары, дагестанцы, грузины, армяне.

– Одним словом,– вспоминает Керим Гамзатович,– были ребята, на которых можно положиться.

Помощником командира взвода был сержант Зыков Василий Степанович, участник гражданской войны. Родом он был из Пятихаток. Это был умный и волевой человек, сразу же завоевавший авторитет среди бойцов взвода. Порой они обращались к нему, как сыновья к отцу. Много раз он выручал и Керима и многих других из сложнейших положений: ведь у него военного опыта было значительно больше, чем у этих молодых ребят.

Вдвоем с Керимом они разъяснили бойцам задачу, рассказали, как вести себя в горах в различных ситуациях и как хранить здесь патроны и оружие. Спустя четыре дня вступили в первый бой у ворот Марухского перевала. Перед этим во всех подразделениях были проведены партийные и комсомольские собрания, на которых единогласно принято решение: “По примеру защитников Сталинграда, бросивших лозунг “За Волгой нет земли”, защитники Марухского перевала говорят: “Нет земли в сторону Черного моря!”

Первый бой был тем более сложным, что противник занимал высоты, господствовавшие над подходами к ним. И все-таки наши бойцы дали понять фашистам, что дальше они не пройдут...

Среди многих боевых эпизодов, о которых рассказал нам Керим Шуаев, представляет интерес один случай в разведке. Это было в октябре. Шуаева вызвали в штаб полка.

– Сколько вам лет, Шуаев? – спросил командир полка майор Телия.

– Двадцать третий, товарищ майор!

– А борода у вас солидная. Бриться все же надо.

– Наши старики дагестанцы говорят, что если в горах часто бриться – кожа может полопаться.

Майор улыбнулся, а затем принял серьезный вид и подробно объяснил задачу, как достать “языка”.

Разведчики, когда Шуаев рассказал им о задании, задумались: они бывали в разведках и боях, но за “языками” ходить еще не приходилось.

– Та як же мы его достанем? – искренне проговорил солдат Симоненко.

– Як хочешь,– поддразнил друга Мухиддинов.– Головой думать надо.

Днем разведчики начали тщательно изучать позиции противника, осмотрели все котлованы и скалы, где могли укрываться гитлеровцы по ночам. Кроме того, ожидали подходящей погоды. Снова позвонили из штаба полка, поторопили. Тогда решили погоды не ждать, хотя по ночам светила луна и оставаться незамеченными было чрезвычайно трудно. Шуаев хотел оставить вместо себя Зыкова, но тот сказал категорически, что поддет в разведку тоже, Шуаев и сам понимал, какую помощь может оказать в разведке такой опытный воин, как сержант Зыков.

Шаг за шагом, кое-где переползая по-пластунски, разведчики обошли опасную, обстреливаемую противником высотку и углубились в расположение противника. Вскоре они осторожно подходили к котловану, из которого слышался приглушенный разговор. Заглянув туда, они увидели шестерых вражеских солдат, мирно закусывающих, чем послал им бог и снабженцы. Шуаев сделал знак рукой, И разведчики бесшумно окружили котлован. Стрелять нельзя, потому что вокруг были враги, и, подняв шум, самим можно было угодить в плен. К Шуаеву подошел Зыков и тоже знаками показал: “Помоги раздеться”. Шуаев расстегнул ремни на шинели и взял автомат. Зыков снял шинель и телогрейку. Потом надел шинель, а телогрейку застегнул на пуговицы и начал набивать ее снегом. Вскоре из телогрейки получилось нечто вроде катка. Потом он тихонько столкнул телогрейку в котлован.

Пушистые снежные сугробы, едва державшиеся на крутых скалах, в один миг оказались внизу, подняв над котлованом мерцающий под луной столб медленно оседающей пыли. Такие обвалы не редкость в горах. Поэтому немцы не испугались, а даже обрадовались развлечению и весело захохотали. Разведчики дружно ринулись вниз, в снежную завесу, и, так как заранее распределили роли, через мгновение все было кончено: четверо были мертвы; двое связаны. Большую услугу разведчикам оказали финки. Нападение было настолько неожиданным и стремительным, что фашисты не успели произвести ни одного выстрела.

У мертвых забрали документы, оружие, снаряжение и кое-что из теплых вещей.

Вскоре в один из боев за важную высоту геройски погибли Симоненко и Зыков, а Шуаев был тяжело ранен и контужен. С поля боя вынес его врач Мунчаев Изот Шапиевич.

Совершенно случайно нам удалось узнать, что Изот Шапиевич Мунчаев жив и работает сейчас в Махачкале главным врачом больницы. Мы связались с ним по телефону. Когда рассказали ему о Шуаеве, он очень обрадовался.

После ранений и контузий, Шуаев несколько лет провел в госпиталях. У него развилась тяжелая болезнь легких и сердца, которая и до сих пор тревожит его. Многое из событий двадцатилетней давности уже стерлось у него в памяти. Но образы павших товарищей перед глазами и теперь.

– Я хотел бы, чтоб светлая память о них всегда жила в сердцах наших людей, – говорит он.