События в Киеве

События в Киеве

Я решил на Рождество опять съездить в Киев проведать семью. Брат решил покинуть Петербург и перейти на службу к Украинскому Правительству, которое организовалось в Киеве. 22?го декабря мы явились на Царскосельский вокзал к киевскому поезду. У нас заранее были куплены билеты и плацкарты, но все вагоны уже были забиты дезертирами. Нам удалось как?то протиснуться в одно из отделений. Пассажиров было вдвое больше нормы, занимали не только скамейки, но и полки для багажа. Все же люди потеснились и мы как то присели. По дороге число дезертиров еще увеличилось. В проходах столпилось столько людей, что нельзя было пройти ни в уборную, ни к выходу. Единственное средство сообщения с внешним миром было только через окно, в те времена это нас не очень затрудняло.

Разговаривали с соседями. Но это были не те люди, которых мы, выросшие в деревне, знали с детства, с какими служили вместе, отбывая воинскую повинность. Это были люди распропагандированные большевиками. Они говорили надоевшими большевистскими фразами, ехали к себе домой в деревню с винтовками делить землю.

В такой тесноте мы доехали до Украинской границы, кажется, в Жлобине. На границе пересели в украинский поезд. Тут наше положение сразу улучшилось. В украинской армии еще сохранилась кое-какая дисциплина. Военные команды на станциях поддерживали порядок, не пропускали в вагоны безбилетных дезертиров и мы проехали остаток нашего пути до Киева без особых неудобств.

В Киеве, по сравнению с Петербургом, было все спокойно. Заседала Украинская Рада, управляли страной выбранные Радой министры. С некоторыми из них я был знаком, встречая их, когда они, еще студентами, заходили к моим младшим братьям. Тогда это была Украинская социал-демократическая группа. К этой группе я не принадлежал. Выросли мы три брата в одних и тех же условиях. Заканчивали высшее образование в Петербурге. Ходили там вместе на украинские концерты и спектакли, но украинской политикой я никогда не интересовался и считал себя русским. Украинский язык, на котором говорили наши крестьяне, я знал, но так называемым литературным украинским языком, разработанным главным образом в Галиции и включавшем не мало польских слов, не интересовался. Относился к украинскому языку, как швейцарец или баварец к местному наречию. Они любят иногда на нем поговорить с близкими, но в школе предпочитают общенемецкий литературный язык.

В один из первых же дней в Киеве я решил пойти на заседание Украинской Рады. Зал заседаний и проходы были забиты публикой и пройти в зал и найти свободное место было не легко. Ко мне подошел молодой человек в солдатской гимнастерке и предложил мне помочь. Он, очевидно, знал меня, что меня не удивило. В Киеве было не мало бывших политехников, когда?то слушавших мои лекции. Оказалось, что это был Голубович, председатель Совета Министров. Он меня провел на эстраду и усадил в кресло неподалеку от стола, за которым заседали министры. Было удобно наблюдать и речи были хорошо слышны. То было трудное время для украинцев и для Украинского Правительства. Петербургское большевистское правительство предъявляло требования, которые было трудно удовлетворить. Знакомый мне министр Винниченко предлагал на этом собрании внести в правительственную программу разные признаки полевения, но это, конечно, не могло удовлетворить большевиков. Им нужно было не полевение украинской политики, а власть над Украиной.

Среди публики заметил инженера Демченко. Знал его еще студентом в Путейском Институте. Потом встретил его в Киеве во время моего деканства. Он явился, как представитель Городской Думы, в заседание правления при рассмотрении годового институтского бюджета. Известность он приобрел своим проектом замощения киевских улиц. На мостовых употребляли шведский особенно твердый камень и Демченко заведывал всеми работами. Говорили о разных злоупотреблениях в этом деле. Сколько было правды в этих разговорах я не знаю, но было известно, что за годы своей городской службы Демченко сильно разбогател и имел в Киеве большое имущество. Решения Рады могли сильно влиять на его финансовое положение и естественно, что он с интересом следил за этими решениями.

Мое благоденствие в Киеве длилось недолго. Скоро мы узнали, что с большевиками началась война. Войска двигались по дороге, соединяющей Киев с Петербургом и прямое железнодорожное сообщение по этой дороге было прервано. Все же я хотел вернуться во-время к моим учебным занятиям и в положенный день явился с вещами на вокзал. Поезд в моем направлении был подан, но все вагоны уже были забиты дезертирами. Сделал попытку протискаться в один из вагонов, но встретил такое злобное отношение солдат, что пришлось отступить. Вернулся домой и решил ждать более надежных средств сообщения с Петербургом.

Большевики быстро продвигались и через несколько дней они были уже под Киевом. Начался обстрел города. Защитников в Киеве было немного и город, конечно, мог быть легко взят без разрушений, производимых тяжелой артиллерией, но в революционное время командиры, не уверенные в своих войсках, держат своих солдат в безопасности и воюют путем истребления мирных жителей. Большевики разрушили вокзал дальнобойной артиллерией и другие железнодорожные сооружения Киева, а потом перешли к систематическому разрушению города. Наш дом остался цел. Снаряды, направленные на вокзал, пролетали выше. Вечерами полет снарядов был прекрасно виден из окон.

Серьезно заниматься чем?нибудь при таких условиях было, конечно, невозможно и мы, совсем не картежники, по целым дням играли в карты, предварительно поставив стол в простенке между окнами, чтобы не задела какая?нибудь шальная пуля. В доме самым храбрым оказался отец. Когда канонада затихала, он выходил на улицу посмотреть на разрушения. Сыновья, два прапорщика запаса, предпочитали сидеть дома.

После нескольких дней канонады горожане не выдержали и отправили депутацию в оба лагеря украинцев и большевиков с просьбой прекратить сражение. Для большевиков эти разговоры не имели значения, но украинцы не могли спокойно смотреть на разрушение своей столицы и решили отступить. Некоторые части отступали по Гоголевской улице мимо наших окон. Трудно назвать войсками эти кучки людей, проходивших перед нами. Далеко не все имели военную форму, не все имели винтовку в руках. Некоторые тащили пулеметы. Артиллерии я не видел. С войсками ушло и правительство, но совсем не далеко. Один из знакомых министров, вернувшись после ухода большевиков, рассказывал, что он с семьей прожил время большевистской оккупации в дачной местности в 30 верстах от Киева и что там протекала все время мирная жизнь.

Способ ведения войны путем истребления мирного населения нашел позже применение на Западном фронте во время второй мировой войны. Примером может служить разрушение Дрездена. Я любил этот чудесный город и когда бывал в Германии старался его посетить, посмотреть чудную картинную галерею, побывать в оперном театре. В городе не было никаких укреплений, не было войск, не было аэропланов и почти до конца войны не было серьезных разрушений. Туда направлялся поток беженцев с Восточного фронта при наступлении русских. И вот однажды появилась эскадра аэропланов с Запада. Защиты не было, можно было бомбардировать безопасно с любой высоты. За первой эскадрой явилась вторая, третья и так далее. К концу дня город был уничтожен. Было убито пол-миллиона людей. Зачем это было сделано? [1])

Как другой пример варварства союзников приведу Пфорцхейм. Этот город я не раз проезжал до войны. После войны, в 1947 году, осматривал оставшиеся от города развалины. Позже, гуляя в лесу в окрестностях Баден Бадена, я встретился с одним из бывших жителей Пфорцхейма. Оба мы были любителями лесных прогулок и ходили вместе целый день. Осматривали знаменитый парк Баден Бадена с вековыми деревьями. Многие деревья были срублены французами-оккупантами, но не были во-время вывезены, валялись и гнили. Я спросил немца, был ли он в Пфорцхейме во время бомбардировки. Он ответил, что был и рассказал, как прилетали аэропланы, начали сбрасывать на город зажигательные бомбы и лить горящую смолу. Он участвовал в спасателных операциях и спас женщину с ребенком. Она увязла в смоле, покрывавшей улицы и ему удалось вытащить ее из этой смолы.

Уничтожение городов атомными бомбами также нужно отнести к типу войны путем истребления мирных жителей. В двух японских городах во время последней войны в одно мгновение было убито и искалечено несколько сот тысяч мирного населения.

Возвращаюсь к истории Киева. После ухода украинских войск большевики без боя заняли Киев. На следующий день я осматривал разрушения с знакомым инженером, проведшим войну на фронте. Он утверждал, что ни один из русских городов, занятых немцами во время войны, не подвергся таким разрушениям, как Киев. Немецкие войска обходными движениями заставляли русские войска оставлять города без боя, а мирных жителей они не трогали.

Заняв Киев, большевики начали производить «обыски» и «изъятия излишков». Группа солдат явилась и в нашу квартиру. Они особенно интересовались верхней мужской одеждой и забрали все, кроме платья, которое было на нас во время обыска.

Особым затруднением для города являлось огромное количество скопившихся в Киеве солдат-дезертиров, не участвовавших в междуусобной войне и желавших поскорее отправиться домой. Вследствие нарушения железнодорожного движения эта масса солдат оставалась в городе и производила немало бесчинств. Были и солдаты, которые никуда не спешили. Им нравилось жить в Киеве. Помню февральский день с ярким солнцем. Прохожу по еврейскому базару. Вокруг шарманщика собралась толпа послушать музыку. Тут же солдат в гимнастерке, видимо сейчас пообедал на питательном пункте, ложка засунута за голенище. Он тоже слушает музыку, жмурится на солнце и никуда не спешит — он счастлив.

Во второй половине февраля мы услышали, что в Брест-Литовске заключен немцами мир с Россией и с Украиной и что большевики должны очистить занятые части Украины. Около 1?го марта через Киев проходили чехо-словацкие войска. Во время войны чехи часто переходили на русскую сторону и сражались против австрийцев. Из них потом составился целый корпус. Теперь им надо было отступать, чтобы не попасть в руки немцев. Части отступали в полном порядке. Шли мимо наших окон. После толп дезертиров и большевиков было приятно видеть войска, сохранившие дисциплину.

Это было, кажется, 3?го марта. Прислуга, вернувшаяся с базара, сообщила, что в Киев вошли немцы и что они наводят порядок на вокзале. Для нас, да и вероятно для большинства киевлян, это была радостная весть — кончались обыски и изъятия излишков, уходили шатавшиеся без дела по улицам дезертиры, устанавливался порядок. Я отправился на вокзал посмотреть немцев. Чтобы лучше видеть все происходящее, взобрался на пешеходный мостик, пересекавший вокзальную площадь. Картина была интересная: по площади запруженной дезертирами разгуливал немецкий унтер-офицер. Довольно было легкого движения его указательного пальца и толпа дезертиров расступалась и очищала унтеру широкую дорогу. Великое дело дисциплина! В здание вокзала я не входил. Мне сказали, что там идет работа: немцы задержали приехавших на базар баб, приказали им сложить в углу привезенные корзины с овощами и молоком п заняться очисткой сора и мойкой вокзальных полов.

Конечно, не все были рады приходу немцев. Деревне этот приход не сулил ничего хорошего. Крестьяне завладели помещичьими землями и имуществом, расширили свое хозяйство, начали рубку лесов для новых хат. С приходом немцев все это прекращалось: вернутся помещики, будут требовать обратно свое имущество, явится начальство и все вольности кончатся.

О разнице интересов города и деревни я скоро услыхал от моего чертежника. Он служил в городе в железнодорожном управлении, а жил в соседней деревне, где имел свой домик, огород и кое-какое хозяйство. Он изготовлял чертежи для моей книги и в связи с этим заходил ко мне. По окончании деловой части мы иногда вели разговоры общего характера, главным образом разговаривали о политике. До прихода немцев мы были обычно во всем согласны, а теперь наши интересы резко расходились. Я был рад установившемуся в городе порядку, а чертежник при первом же посещении начал на немцев жаловаться и не только потому, что он был больше патриот, чем я, но из соображений экономических. Рассказывал, что немецкие солдаты захватили свинью его соседа и изготовили себе праздничный обед. Обещали заплатить по установленной цене, но когда это будет? Он считал, что немцы явились на Украину только для того, чтобы подкормиться на украинских продуктах.

В Киеве немцы хотели наладить хорошие отношения с горожанами. Поддерживали порядок и эвакуировали дезертиров. Привезли даже кое-какие продукты немецкой промышленности. Продукты военного времени были невысокого качества, но в киевских магазинах уже давно ничего не было и немецкие продукты раскупались. На Крещатике открылся немецкий книжный магазин и, после четырехлетнего перерыва, мы снова могли покупать немецкие книги. Вероятно и тогда я уже думал о переселении в Америку, потому что первым долгом купил подробную карту Соединенных Штатов и книгу, описывавшую разные стороны американской жизни. Примерно в то же время я начал брать уроки английского языка. Научной литературы в немецком магазине не было и чтобы достать нужные мне книги я обратился к военным. Зашел в здание первой гимназии, занятой какой то немецкой частью и обратился к унтер-офицеру, показавшемуся мне интеллигентным. Оказалось, что я не ошибся, — это был образованный человек, который сразу понял чем я интересуюсь и какие книги я хотел бы выписать. Был составлен список желательных книг и очень скоро я смог эти книги получить. Годом позже, уже в Ростове, я сделал попытку получить некоторые английские книги. Зашел в большой английский магазин и начал разговор о книгах с заведующим магазином, но никакого содействия не встретил.

Вместе с немцами вернулось и Украинское правительство. Начались опять заседания Рады. Особого интереса к этим заседаниям я не имел и только от знакомых членов правительства слыхал, что отношения немцев к Украинскому правительству все ухудшаются. Правительство и Рада, продолжавшие существовать только благодаря немцам, не хотели помогать немцам в деле вывоза из Украины съестных припасов. А немцы, как видно, для того и пришли, чтобы при помощи украинских продуктов улучшить питание своего населения.

Деятельность Рады и ее правительства скоро кончилась и случилось так, что я был свидетелем этого конца. В чудный весенний день, кажется, в начале мая, проходил мимо университета и решил зайти в здание, где заседала Рада. Теперь Рада мало интересовала публику и я без труда нашел свободное место. Председательствовал профессор Грушевский. Позже в связи с организацией Украинской Академии Наук я с ним ближе познакомился и даже прочел его книгу по истории Украины. И как ученый и как общественный деятель он не производил на меня впечатления крупного человека, но в Украинском движении он играл важную роль. Не помню о чем шла речь в описываемом мною заседании Рады, но скоро оно закончилось самым неожиданным образом: входная дверь раскрылась, вошел немецкий офицер и скомандовал поднять руки вверх. Как посторонний человек, я решил поскорее уйти из здания, но это оказалось не так просто. Выходные двери были заперты и охранялись вооруженным часовым, который для убедительности размахивал своим револьвером. Пришлось ждать, пока немцы перепишут присутствовавших членов Рады и правительства. Конечно, все это было подготовлено с немецкой основательностью и в то время, как Рада заканчивала свое существование, где?то в другом конце города толпа провозглашала Гетманом Украины генерала царской службы Скоропадского. Начался новый период украинского движения.

Из газет мы узнали состав нового правительства. Большинство министров были украинцы умеренного толка, не фанатики. Председателем Совета Министров был назначен Василенко — историк приват-доцент Киевского университета. Скоро выяснилось, что новый режим относится к людям русской ориентации более терпимо, чем то было при правительстве Рады и берет на службу также людей великорусского происхождения, не знающих украинского языка.

Из Петербурга и Москвы доходили до нас слухи о тяжелых условиях жизни. О возвращении в Петербург нельзя было и думать, нужно было как?то устраиваться в Киеве. Еще в начале революции я получил обращение Совета Профессоров Киевского Политехнического Института к профессорам, уволенным в 1911 году, с приглашением вернуться в Институт. Я решил, хоть и с большим опозданием, воспользоваться этим предложением и отправился для переговоров к директору Института. Выяснилось, что предмет «Сопротивления Материалов» временно поручен профессору статики сооружений и что этот предмет опять может перейти в мое заведывание без всяких затруднений. Директор пообещал, не откладывая, выполнить нужные формальности и действительно я скоро получил формальное уведомление, что состою профессором Института. Это вносило некоторую определенность в мое киевское существование.

Лето мы решили провести в деревне, где было легче добывать съестные припасы и поселились в селе Бабинцы, вблизи станции 40-ая верста Киев-Ковельской ж. д. Лето выдалось погожее и мы приятно провели там три месяца. Успокоившись относительно дальнейшего устройства жизни семьи в Киеве, решил заняться научной работой. Я давно интересовался расчетом арок и теперь взялся за это дело. После почти двухлетнего перерыва я опять имел условия необходимые для спокойной работы и за лето работу выполнил. Позже она была переведена на украинский и французский языки и опубликована в Трудах Украинской Академии Наук.

Было еще одно дело, которым я занимался тем же летом — это участие в комиссии по организации Украинской Академии Наук. Как?то получил официальное письмо от председателя совета министров Василенко с предложением зайти к нему по делу, связанному с вопросом об организации Украинской Академии Наук. Письмо меня очень заинтересовало и в один из ближайших дней я пошел к Василенко. Он принял меня очень любезно и сообщил, что по делу Украинской Академии Наук организуется особая комиссия под председательством академика Вернадского и что он желал бы, чтобы я принял участие в работе этой комиссии, как представитель инженерных наук. Я ему сказал, что дело организации Академии меня интересует, но я противник самостоятельной Украины и даже противник введения украинского языка в сельских школах. При этом рассказал ему случай в Кременчугском земстве, где группа интеллигентов внесла предложение о введении украинского языка в земских школах, а крестьянские представители это предложение провалили и заявили, что они желают, чтобы их дети учили «паньску мову». Василенко находил, что в области механики вопрос языка не существенен и не может служить препятствием в моей работе в комиссии. На этом и согласились.

Дальше Василенко посоветовал войти в контакт с Вернадским, который сейчас занят приготовлением программы для работ комиссии. Вернадского я встречал раньше и в Москве и в Петербурге. Мы вместе заседали в комиссии по выработке устава Саратовского университета. Я знал, что по инициативе Вернадского была организована при Петербургской Академии «Комиссия для изучения природных богатств страны». Комиссия эта установила связь академии с научными работниками в провинции и сразу расширила научную деятельность академии. Эта идея сближения чистой науки с запросами жизни была близка и мне. С моим школьным товарищем физиком Иоффе мы уже, во время войны, разрабатывали программу особого отделения механики при Петербургском Политехническом Институте. Предполагалось давать студентам этого отделения широкую подготовку в математике, механике и физике в связи с техническими приложениями этих наук. Позже это отделение было открыто и сейчас дает немало ценных работников для разных исследовательских институтов.

Через несколько дней мы с Вернадским встретились, выяснили общность наших взглядов на задачи будущей Академии и условились, что я напишу записку об организации отдела механики, при котором должна была состоять лаборатория для экспериментальных исследований различных вопросов механики. С интересом занялся этим делом. Прочел несколько статей, даже какую?то американскую книгу, где описывались исследовательские лаборатории крупных американских технических компаний. Тогда я еще не знал, что в этих описаниях немало рекламного материала и что в научном отношении американские университеты и их исследовательские институты далеко не на высоте. Изготовленная мною записка была доложена в нашей комиссии, а позже опубликована в трудах Академии. Комиссия первоначально не была многолюдной. Кроме Вернадского и меня заседали историк Богалей, бывший ректор Харьковского университета, геолог Тутковский и какой?то старый украинский писатель. Позже появился Крымский, специалист по восточным языкам, экономист Туган-Барановский и историк Тарановский. Осенью план организации Академии был готов и принят правительством Гетмана и члены комиссии были назначены первыми академиками.

В Политехническом Институте лекции начались в установленное время. На первую мою лекцию явилось масса студентов и устроили мне шумную встречу — очевидно еще не забылось мое увольнение в 1911 году. Лекции шли до первых чисел декабря и прекратились из?за отсутствия отопления. Тогда еще не знали, что лектор может являться в шубе, в шапке и рукавицах и может пользоваться для освещения огарком сальной свечи.

Среди немецких офицеров было немало штатских, призванных из запаса во время войны. Среди них были и люди высоко образованные, хотевшие использовать время вынужденного бездействия для изучения культуры той страны, в которой они случайно оказались. Несколько офицеров явилось в Политехнический Институт. Они интересовались лабораториями, студенческими проектами, геодезическими работами. Мы слышали, что некоторые офицеры интересовались также историей страны и археологическими раскопками на юге Украины, особенно в Крыму.

Оккупационные власти очевидно по указанию свыше пытались войти в контакт с различными культурными начинаниями страны. Вспоминаю торжественную церемонию открытия украинского университета. Университету отвели прекрасное новое здание, построенное при царском режиме для какого?то военного учебного заведения. На торжество явился и Гетман и генерал, командующий оккупационными войсками. Гетман произнес речь. Держался, пожалуй, несколько театрально, но по внешности безусловно удовлетворял требованиям, которые можно было предъявить к самодержавному Гетману. Дальше сказал речь по-немецки командующий войсками. Из штатских говорили ректор университета и писатель Винниченко. Оба произнесли речи прекрасные по форме. Было ясно, что в ораторах Украина недостатка не имеет.

К организации Академии оккупационные власти отнеслись сочувственно. Говорилось даже, что предполагается подарить Академии оборудование механической лаборатории, но этого сделать немцы не успели — подошла эвакуация германской армии.

Сравнительное благополучие на Украине продолжалось недолго. На Западном фронте положение немцев начало ухудшаться. К английским и французским войскам присоединились американцы. Немцам приходилось постепенно отступать. Внутри страны начало проявляться недовольство. Были сделаны некоторые политические уступки, но это не помогло и скоро началась революция. Император Вильгельм покинул страну и поселился в Голландии. Оккупационные немецкие войска на Украине тоже не оставались спокойными. Начались сходки, обсуждение создавшегося положения, но немецкие солдаты понимали, что уйти благополучно из враждебной им страны они смогут лишь при условии сохранения дисциплины и повиновения начальникам. Эвакуация армии проходила в полном порядке и до последнего дня оставались на местах воинские части, охранявшие Киев от наступавших со всех сторон войск «Директории». С немцами уехал и гетман Скоропадский. Помнится 15?го декабря вошли войска Директории. Я вышел на Бибиковский бульвар посмотреть войска новой власти. Это не была дисциплинированная армия. Без всякого порядка шли и ехали в розвальнях вооруженные люди в различных форменных и неформенных одеждах. Пришедшие раньше меня зрители рассказывали, что в передних санях проехал сам Петлюра. Говорили, что в санях перед ним стоял какой?то солдат, указывая пальцем на его грудь и громко кричал, что это едет Петлюра. Ни армия, ни правительство не внушали мне никакого доверия.

Новое правительство занялось первым долгом чисткой правительственных учреждений. Увольняли русских, проникших в учреждения при гетманском режиме. Скоро очередь дошла и до меня. Я получил приглашение явиться к члену Директории, ведавшему делами Академии. Меня встретил развязный молодой человек, который сразу заговорил о недопустимости русского языка в заседаниях Академии И в заключение пригрозил меня из Академии уволить, если я буду упорствовать и говорить в Академии по-русски. Не помню, что я ответил члену Директории, но знаю, что в Академии я продолжал говорить по-русски и делал это не из упорства, а потому что не знал литературного украинского языка, особенно его новейшей версии, пришедшей к нам из Галиции. К работе специалистов по выработке научной терминологии я относился с большим недоверием — при отсутствии нужного украинского термина они были готовы пользоваться любым иностранным языком кроме русского. Труды Академии по Уставу могли печататься на любом иностранном языке кроме русского.

Директория существовала недолго, всего недели три, ее солдаты скоро обратились в большевиков и Директория тихо исчезла. Последние дни Директории были наполнены разными слухами. Появились сторонники большевиков, утверждавшие, что большевики больше не применяют террора. С юга шли слухи, что в Одессе и в Крыму высадились французские войска, что они идут на север, оккупируют Украину и будут поддерживать порядок, как то делали немцы. Потом мы узнали, что войска действительно были доставлены французскими судами, но войска оказались совершенно недисциплинированными. Они отказались повиноваться своим командирам и их пришлось опять усадить на суда и отвести обратно во Францию. Украина оказалась всеми покинутой и к нам тихо, без всяких боев, пришли большевики.

В последние дни Директории многие покидали Киев и уезжали на юг в Одессу и в Крым. Из членов Академии уехал Туган-Барановский. Он не доехал до Одессы, умер в вагоне от припадка грудной жабы. Уехали некоторые младшие сотрудники. Канцелярия Академии всем желающим выдавала отпускные свидетельства. Не было уверенности, что Академия будет существовать дальше. Уезжали собравшиеся в Киеве при Гетмане беженцы из Петербурга. Уехал остановившийся у нас, проездом из Петербурга, бывший директор Института Путей Сообщения Александр Андреевич Брандт. Старик совершенно измучился при переезде из Петербурга в Киев и должен был передохнуть несколько недель, чтобы набраться сил для продолжения путешествия. Он ехал в Крым, где имел собственную дачу. Выехать из Киева ему помог его и мой ученик Пилипчук, только за год перед тем окончивший наш Институт. При Директории он сделался министром Путей Сообщения. Он явился со своим служебным автомобилем, отвез Брандта на вокзал и там ого усадил в специальный вагон. Впоследствии и мне ученики не раз помогали в моих передвижениях. Без этой помощи жизнь моя в пореволюционное время сложилась бы может быть иначе.