Эвакуация

Эвакуация

Уже были назначены лица, ответственные за выполнение отдельных мероприятий, связанных с перемещением комитета в Барнаул и устройством сотрудников и их семей на новом месте. В город на Алтае уехали в качестве квартирмейстеров два сотрудника комитета. При содействии местных органов власти они должны были подыскать дом для самого комитета, а также жильё для сотрудников. В обязанность этих работников входило на месте установить, куда, по какому адресу по приезде в Барнаул направится каждая семья. Как раз в этот момент в комитете появился его председатель П.М. Зернов. Был он недолго, сообщил нам далеко не радужные сведения о положении в пограничных областях и республиках и самое главное – сказал, что он получил ответственное задание Государственного Комитета Обороны и делами Комитета стандартов теперь заниматься не сможет, поэтому обязанности председателя комитета возлагает на меня, как на первого заместителя. Это усложнило мои и без того сложные обязанности.

Интенсивно, не теряя времени, мы стали готовиться к выезду в Барнаул. Да и как было не торопиться – на сборы нам дали фактически сутки! У меня в распоряжении был один день – воскресенье, и я решил во что бы то ни стало привезти из Ягодного дочь. Ягодное – в Рязанской области. Не такой уж большой, но и не малый путь. В воскресенье на рассвете я сел рядом с шофёром, и мы тронулись в путь.

На всем пути, как только мы выехали из Москвы, нигде не было никаких примет и свидетельств, что идёт война. В Рязани тоже мирно, спокойно, только на одной улице я увидел окна, перекрещённые белыми полосками бумаги. Утро было чудесное, небо безоблачное, чистый воздух, напоённый запахами цветов и леса, и тишина – все это никак не вязалось с войной и её ужасами. А в Москве уже несколько раз объявлялась воздушная тревога. Однажды сирена загудела ночью. Я вернулся очень поздно, только заснул, и вдруг – сигнал! Убежище было под домом. Всей семьёй с пятого этажа мы поспешили в подвал.

Спускаться с пятого этажа с детьми и старухой – матерью жены, которой шёл семьдесят шестой год, было нелегко. А нас торопили: скорее, скорее. В убежище тесно, трудно повернуться, дышать тяжело. Жена сказала: «Я в эту мышеловку больше не пойду».

И вот теперь я за пределами Москвы, где нет ни тревог, ни нервного напряжения. А может быть, здесь в этих местах война ещё и не сказалась на людях? В тот же день я узнал, что это не так.

В Рязани нам объяснили, по каким дорогам следует ехать, чтобы добраться до села Ягодного, где были размещены московские школьники.

– Вот поезжайте по этой дороге, доберётесь до села, – и нам сказали его название, – оно километров сорок будет от Рязани, а там ещё раз спросите, как лучше всего добраться до Ягодного. Дороги у нас не бог весть какие, а там, поближе к Ягодному, лучше знают, как проехать. А то так застрянете, что и трактором не вытащишь.

Мы поблагодарили за объяснения и поехали дальше.

Приехав в село, где нам посоветовали ещё раз справиться о дороге, мы остановились у избы, возле которой стояли, о чем-то беседуя, два мужика.

Я вышел из машины и спросил, как добраться до Ягодного. Мужики переглянулись.

Затем один из них, долговязый, худой, с редкой чёрной бородкой, пожевал губами и сказал:

– Что-то и не знаю, где это Ягодное находится. Второй, приземистый крепыш, мотнул как-то по особому головой долговязому, и тот заторопился;

– Ну, я пойду, что ли.

А оставшийся с нами крепыш стал вспоминать:

– Как же туда вам лучше проехать будет? Вот сейчас я попробую вам растолковать, – а сам косит и косит глазами в ту сторону, куда отправился первый.

Я невольно также взглянул в том направлении и увидел, как долговязый стрелой летел по улице и буквально ворвался в один из домов, даже не закрыв за собой дверь.

Из дома он вышел уже с человеком в милицейской фуражке. Оба стали быстро приближаться к нам.

Тот же, кто продолжал разговор с нами, увидев приближающихся, сразу переменил тон.

– А зачем вам это село нужно? – строго спросил он меня.

Подошёл долговязый с милиционером. Милиционер попросил меня предъявить документы. Я вынул своё совнаркомовское удостоверение, подписанное Молотовым и управляющим делами Совнаркома Чадаевым, и показал ему.

Он, видимо, впервые видел такое удостоверение и совершенно не знал, что делать.

– Может быть, мы пройдём вон к тому дому. Вы знаете, теперь военное время. Там с вами поговорят, – сказал он.

Я попросил шофёра, чтобы он подождал меня, а сам с милиционером направился к дому, из которого он вышел.

Это было здание сельсовета.

Милиционер ввёл меня в комнату, где за столом сидел человек в штатском. Приложив руку к козырьку фуражки, милиционер сказал:

– Вот доставил, как вы приказали.

Человек в штатском поднялся из-за стола, поздоровался со мной и спросил:

– Можно посмотреть ваши документы?

Я вновь вынул своё удостоверение и предъявил ему. Он внимательно посмотрел его и, возвращая, задал новый вопрос:

– Почему вы на пикапе-то едете?

Так вот в чем дело! Теперь я понял все. Комитетские легковые машины мы сдали на нужды армии, единственное, чем я мог воспользоваться для поездки, был старенький пикап. Он-то и смутил и навёл на подозрение бдительных товарищей. Вдруг в селе появляется человек с удостоверением, подписанным председателем Совнаркома. Появляется он почему-то не на легковой машине, а на обшарпанном пикапе. Ну, разве это не повод для подозрения?

Я тут же объяснил, как и почему я еду в Ягодное. Человек из сельсовета оказался разумным. Он извинился за причинённое беспокойство и посоветовал никого больше о дороге не расспрашивать.

– Вчера в районе двух артистов задержали, так они всю ночь, несчастные, просидели, пока разобрались, кто они такие. Война! Мы призываем людей к бдительности. А на лице у людей не написано, что они артисты, – пояснил он.

С большим трудом нашёл я село Ягодное, где размещались школьники, и с неменьшим трудом уговорил учительницу отпустить со мной дочь.

Обратная дорога в Москву, куда мы приехали уже поздно ночью, прошла без приключений. Москва насторожена. При въезде в город патрули останавливают машины и проверяют документы всех находящихся в них. Да, война!

Светало. Оставив дочь дома, я немедленно отправился в комитет. Ведь в понедельник, то есть сегодня, мы должны грузиться в вагоны и отправляться в Барнаул.

В комитете шла полным ходом работа – в каждой комнате отбирали необходимые для работы документы и упаковывали их в фанерные ящики или в мешки. В комнатах полный беспорядок. Открытые дверцы пустых шкафов, столы с выдвинутыми ящиками, отодвинутые к стенке стулья и стопки связанных бумаг, уложенных на полу… Уезжаем. Надолго ли? Теперь этот вопрос уже никто не задаёт. Видимо, надолго. Но все же не видно ни паники, ни уныния, только уверенность, что, хотя настало и очень трудное время, его надо пережить и, пережив, сохранить и организацию, и работоспособность сотрудников. Такова наша конкретная задача.

Вагоны для эвакуации выделены. К концу дня их подадут к месту погрузки.

– Ни одного пассажирского вагона не дали, – доложил мне начальник эшелона. – Как я ни просил дать хотя бы один вагон для стариков и детей – ничего не вышло. Нет ни одного пассажирского вагона, так что дорога будет несладкой. Нужно обеспечить каждый вагон лесенкой, а то женщинам и старикам ни влезть, ни слезть. А если кто заболеет? Ведь в дороге будем две недели – все может случиться.

И он побежал готовить машины для погрузки имущества и людей.

Вагоны подали на товарную станцию Казанского вокзала. Когда я подъехал к месту посадки и увидел длинный состав теплушек, то вспомнил годы гражданской войны. Вот в таких же теплушках в восемнадцатом году мы отправлялись на фронт. Но какое тогда было оживление! Стоял несмолкаемый гомон молодых весёлых голосов, во всех вагонах раздавались смех и задорные песни. А здесь царила тишина. Люди старались ходить неслышно, говорили вполголоса. Вечером, когда уже начало темнеть, поехал домой за семьёй. Все самое необходимое было уже собрано. Быстро погрузились. Когда я запирал входную дверь, сердце сжалось. Когда ещё вернёмся?

И вот состав тронулся. Паровоз рывком взял с места. Раздался звон буферов и скрежет колёс. Поехали. Но скоро остановились.

– Воздушная тревога, – сказали железнодорожники. Раздалась трескотня зениток, а на тёмном небе появились красные пунктиры трассирующих пуль.

Стояли часов пять или шесть. Потом поезд снова тронулся. Только на следующий день из газет мы узнали о первом налёте немецких самолётов на Москву в ночь с 21 на 22 июля.

Более 200 немецких самолётов сделали попытку массированного налёта на Москву. К городу прорвались лишь отдельные бомбардировщики. Возникло несколько пожаров, но ни один из военных объектов не пострадал. Нашей ночной авиацией и огнём зенитных батарей по неполным данным было сбито 17 немецких самолётов. Воздушная тревога продолжалась пять с половиной часов.

До утра эшелон двигался уже без остановок. Мы вышли из зоны авиационного воздействия и воздушных тревог. Пошёл второй месяц войны.

…Сколько же дней и ночей я провёл в юности в теплушках, но тогда я ехал на фронт, в руках у меня была винтовка. А сейчас… Что и говорить – настроение было невесёлое. Вдруг припомнились слова песни, которую мы пели:

Вдаль идём, забыв тревогу,

Вдаль без остановки.

Расчищайте ж путь-дорогу,

Красные винтовки.

…Разум подсказывал: теперь все дело – в разгроме врага, в мобилизации всех сил страны на это, в обеспечении армии всем необходимым, в быстрейшей организации производства военной техники на востоке страны – там, куда вывозятся заводы и фабрики из угрожаемых районов. Мы победим! В этом нет ни тени сомнения. Иначе и быть не может.