Качинская школа покидает Севастополь

Качинская школа покидает Севастополь

На подготовку к перелету был отведен всего один день. Летный эшелон полностью сформирован, перелет совершают летчики из постоянного состава, все остальные – курсанты, техники, солдаты грузятся на железнодорожные эшелоны со всем имуществом школы. Старейшая из старейших Качинская истребительная летная школа покидает родные берега Черного моря, покидает солнечные долины, цветущие сады и виноградники родного Крымского полуострова. Расставание с Качей было очень грустным для всех нас. Грустным не только потому, что приходится уходить с насиженных мест, а еще и потому, что за эти шесть-семь дней войны враг, не считаясь ни с какими потерями в живой силе и технике, рвался вперед и продвигался довольно стремительно в глубь нашей территории. Это наталкивало на мысль, что он может дойти и до Крыма, хотя ни у кого из нас не было сомнения в том, что временному успеху немецких захватчиков будет положен конец, что враг будет остановлен и прогнан с нашей территории. Поэтому, как бы грустно ни было, мы все были уверены, что Качинская школа, перебазировавшись на новое место, будет еще больше и лучше готовить летные кадры, очень нужные для фронта, для будущих воздушных сражений с врагом.

Качинская школа успешно справилась с этой задачей. Питомцы Качинской школы во время Великой Отечественной войны стали прославленными воздушными бойцами, как и их старшие товарищи, выходцы из стен Качинской школы. Выпускники Качи еще на полях сражений в Испании с немецкими фашистами, на Халхин-Голе и у озера Хасан с японскими самураями и белофиннами в 1939–1940 годах показали, что значит подготовка в ККВАШ! Не одна сотня качинских летчиков удостоена высокого звания Героя Советского Союза, а многие из них – дважды Героя. Мой земляк и однокашник Аметхан Султан стал дважды Героем Советского Союза.

Ограничиваться описанием отдельных событий или моментов славных дел и традиций Качинской школы было бы исторической несправедливостью, о ней можно было и давно нужно написать целые тома. Я глубоко убежден, что люди с величайшим удовольствием читали бы страницы, насыщенные богатейшими событиями и революционными традициями, начиная еще со времен Гражданской войны по настоящее время. Я никогда в жизни в печати не выступал, за исключением отдельных статей в газетах по чисто авиационной тематике, то есть методике обучения летчика, о полетах на низких высотах, воздушно-стрелковой подготовке летчика, работая в школе воздушного боя в Люберцах в 1944–1945 годах. Для меня это очень трудная задача – писать. Мне кажется, гораздо легче совершить самые сложные полеты днем или ночью на реактивном истребителе, чем описывать события давних времен. Очень трудно вспомнить сейчас подробности всех событий, участником которых был сам, были боевые друзья-товарищи, изложить на бумаге правдиво поучительные эпизоды фронтовой жизни. Это одна из нелегких задач.

Возникает вопрос, что же натолкнуло меня взяться за карандаш. Читая материалы, посвященные Великой Отечественной войне, я решил попробовать изложить то, что делал сам, видел, будучи на войне и находясь двадцать два года на летной работе. Постараюсь, по силе своих возможностей, вспомнить и описать отрицательные и положительные, но поучительные эпизоды авиационной фронтовой жизни, как фактически все было.

Итак, 28 июня 1941 года… В этот день мы приступили к перелету по маршруту: Кача – Красный Кут, разумеется, с многими посадками по пути.

Вылетели рано утром, погода чудесная, летели звеньями в строю отряда, причем на многих самолетах шасси не убирались (были законтрены на всех самолетах И-16). Первую посадку мы должны были произвести на Чугуевском аэродроме. Вначале все шло хорошо, но на второй половине маршрута мотор моего самолета начал перегреваться и работать с большими перебоями. Все мои старания поддержать работу мотора, хотя бы в таком состоянии, ни к чему не привели. Мотор все больше стал сдавать, и я вынужден был отстать от группы и идти со снижением. Я уже понял, что до Чугуева не дотяну и придется садиться вынужденно. Это была моя первая вынужденная посадка в жизни. Страха никакого, а волнение было, кругом подо мной прекрасные равнинные поля с золотистыми украинскими хлебами. Облюбовав себе подходящую поляну, уточнил расчет, выключил мотор и произвожу посадку. Все было хорошо, но самолет, пробежав немного по пшенице, легонько перевернулся и лег на лопатки (скапотировал). Я очутился висящим на ремнях вниз головой, а кругом удивительная тишина. Развязал ремни, открыл боковинку и стал вылезать. В это время подбежали женщины, работающие в поле, и помогли мне выбраться из кабины. Видимо, второпях да и в горячке где-то зацепил и поранил палец на руке.

Увидев кровь, мои дорогие женщины испугались, что я ранен. Я их успокаиваю, говорю, что цел и невредим, все хорошо, но настойчивости украинских женщин надо позавидовать. Тогда я впервые в жизни услышал настоящую украинскую речь, ничего не понимал, что они говорят, но прекрасно понял одно: это была настоящая материнская забота о советском летчике, и хотя война и далеко бушевала, народ готов был оказать любую помощь. Это сразу было заметно и еще по такому факту. Когда меня привели в больницу к врачу, там уже было все подготовлено к приему раненых с фронта. Врач внимательно меня осмотрел, ощупал – все в порядке. Не дотянув до Чугуева каких-то 20 километров, я очутился в царстве многочисленных пустых кроватей с белоснежными простынями.

Я немедленно связался с Чугуевом, доложил о своем положении, координаты и, пока техники приехали на машине за моим самолетом, отдыхал в больнице. Так настоял врач. К вечеру самолет отбуксировали в Чугуев. Поврежден был только киль и погнуты лопасти винта. Когда я садился вынужденно, с воздуха казалось, что поле с пшеницей ровное, и кто мог подумать, оказывается, эта пшеница в рост человеку. Но и зная об этом, другого выхода не было, все равно пришлось бы садиться. На пробеге пшеница в буквальном смысле намоталась на контрующую шасси ось, и самолет скапотировал. Вот так уродила родная украинская земля в 1941 году, поэтому мой самолет перевернулся.

Приехав в Чугуев, я доложил о себе начальнику Чугуевской летной школы комбригу Богослову. Он меня выслушал, дал указание своему техническому составу отремонтировать мой самолет, а мне сказал одно: «Пока отдыхайте».

Через два дня меня вызывают к комбригу, и товарищ Богослов мне говорит:

– Вы остаетесь в Чугуевской школе, будете принимать группу и обучать летчиков.

– Товарищ начальник школы, я инструктор Качинской школы, у меня там есть своя группа курсантов, и я должен явиться в свою школу,  – отвечаю я.

– Сейчас военное время, все равно где обучать летчиков, будете работать у меня в школе инструктором.

– Но без разрешения своего командования я не могу оставаться у вас.

Комбриг Богослов рассердился и приказал:

– Идите к командиру отряда, принимайте группу и начинайте возить, за все остальное отвечаю я. Понятно вам?

– Понятно, товарищ комбриг,  – ответил я и ушел. Хожу по аэродрому и все думаю, как мне быть? Как выкрутиться из этого положения? Самолет мой еще не отремонтирован, остаться тут – абсолютно никакого желания нет, и я твердо решил прибыть в свою школу.

Безусловно, товарищ Богослов был прав со своей стороны и имел полное право меня задержать у себя и использовать как инструктора, но я тоже не мог так легко, одним махом отказаться от своей группы, от своих курсантов, которые ждут меня не дождутся. Ведь мне надо выучить их так, чтобы они могли как можно лучше выучиться летать за тот короткий промежуток времени, что отделяет их от отправки на фронт, да и, кроме того, мог ли я вообще оставить свою родную Качинскую школу, которую очень любил и гордился ею? Нет, не мог.

В подавленном состоянии два дня я бродил по аэродрому, группу не принимаю, хотя командир отряда неоднократно напоминал о группе и грозился доложить начальнику школы. Надо отдать ему должное, видимо, он понимал как летчик мое состояние и, конечно, никому не докладывал. В это время группа летчиков-инструкторов усиленно тренировалась в воздухе на боевое применение. На УТИ-4 и И-16 проводили воздушные бои между собой и затем, после посадки, делали полный анализ полета на воздушный бой, опять вылетали. Оказывается, эта группа готовилась на фронт. Перед очередным вылетом на воздушный бой я подошел к самолету УТИ-4, на котором собирался вылетать летчик в звании «сержант». Мне все равно делать было нечего, несколько дней уже не летаю, соскучился по небу и решил попроситься в полет в качестве пассажира.

– Товарищ сержант, разрешите с вами в заднюю кабину?

– А вы, младший лейтенант, кто будете? Что-то я вас не знаю.

– Я инструктор, но качинский, сижу у вас вынужденно.

– А, я слышал о вас. Садитесь, только побыстрее.

Я моментально надел парашют, вскочил в кабину и дал знать, что готов. Он запустил мотор, вырулил, и мы взлетели с напарником строем. От этого полета у меня осталось очень хорошее впечатление. Я считался хорошим летчиком, владеющим своим самолетом в совершенстве в технике пилотирования, но должен признаться, что был восхищен полетом этого коренастого, плотного, с широкой улыбкой на лице летчика-сержанта, который уверенно, грамотно и энергично пилотировал самолет, чувствуя его в любом положении в воздухе. Он не допустил ни единой грубой ошибки в пилотаже (кто-кто, а мы, инструкторы, моментально обнаруживаем любую ошибку летчика в воздухе), демонстрировал умение выжать из самолета все, что тот может дать. Причем это он проделывал не грубо, а очень грамотно. Инициатива в воздушном бою почти все время была в его руках, и он, бесспорно, одержал победу над своим «врагом».

После полета он спрашивает у меня:

– Ну, какое впечатление у вас от полета?

– Впечатление очень хорошее, замечаний нет,  – отвечаю ему шутя.

– Нет, нет, вы не стесняйтесь, критикуйте. Я не обижусь, вы же больше имеете опыта в полетах,  – говорит он.

– Опыт-то у меня в полетах на пилотах, возможно, и больше,  – отвечаю ему,  – но, к сожалению, в воздушных боях почти никакого, мы же инструкторы, а не боевые летчики. Так что я получил огромное удовольствие от вашего полета.

– Ну, огромное спасибо за похвалу. Мы вот, небольшая группа, выпросились на фронт и имеем возможность хоть несколько дней потренироваться как следует. Раньше было, как и у вас, круг – зона, зона – круг и ничего другого.

Я поблагодарил его за полет и отошел в сторону, где встала группа летчиков и оживленно беседовала. Многие меня уже знали, откуда и как попал к ним. Как только я подошел к ним, меня спросили:

– Ну, как воздух над Чугуевом? Отличается от качинского?

Я, поняв смысл вопроса, ответил:

– Да, некоторое отличие есть, видимо, обстановка этому способствует…

– Обстановка способствует пока только им, счастливчикам, они-то на днях поедут и будут заниматься настоящим делом, а мы повторением пройденного…

– А кто это был, что так хорошо меня покатал сейчас?  – спрашиваю.

– Это же инструктор Кожедуб, он с начала войны ежедневно пишет рапорта, чтобы отправили на фронт.

– И все же добился?

– Он настойчивый парень. И летчик толковый, и вообще о нем плохого не скажешь, он и товарищ хороший.

– В том, что толковый летчик, я убедился в воздухе, владеет машиной прекрасно,  – заметил я. На этом разговор прекратился, летчики пошли готовиться к вылету, а я все обдумывал, как мне добраться до дому, до своей школы. Мне вдруг сильно захотелось немедленно возвратиться в свою школу, попасть в среду моих товарищей. Значит, все же можно попасть в строевую часть, на фронт! Раз в Чугуевской школе группа выделена на фронт, наша школа тоже может выделить? Качинская не отстанет в таком деле. Значит, надо как можно скорее добираться до дому, можно прозевать и опоздать. Любыми путями решил я удрать отсюда, чтобы на месте тоже упорно добиваться отправки на фронт. Вот при таких обстоятельствах в начале июля 1941 года на аэродроме Чугуевской летной школы мне посчастливилось познакомиться и даже слетать на одном самолете с летчиком-инструктором сержантом Кожедубом, который впоследствии стал прославленным советским летчиком, асом, трижды Героем Советского Союза. Откуда я мог тогда знать, кто будет этот летчик, фамилия которого Кожедуб? Но, когда я побывал с ним в полете, мое инструкторское чутье подсказало, что это грамотный, волевой, инициативный человек, безупречно владеющий своим самолетом летчик, у которого большое будущее. К такому выводу я пришел тогда, большего ни я, ни другие знать не могли.

А пока счастливой дороги, как говорят, ни пуха ни пера! Группа Кожедуба собирается на фронт, а я промышляю, как бы скорее добраться домой, в свою школу, хотя теперь она в глубоком тылу. Как бы там ни было, побег я совершил, к своим добрался, правда, без самолета. Мой ведь так и остался в Чугуеве с погнутыми лопастями винта и помятым килем.

Как я добрался и как меня приняли, описывать не стану. Сразу же приступил к вывозке своих «осиротевших» курсантов, и все пошло как обычно, по-школьному. Свою группу я выпустил, все ребята разъехались по частям, я получил еще одну группу. Мысль уехать на фронт меня не покидала. Написал уже два рапорта – отказали. А между тем кое-кому удается вырваться на фронт, многим товарищам помог Василий Сталин, а вот мне пока не удается. Решил снова заняться воздушным хулиганством, начальство терпело-терпело и, наконец, отстранило меня от полетов. Дали рулежную машину И-16 с мотором М-22, собрали со всего отряда «слабаков», не умеющих держать направление на пробеге, и поручили мне их тренировать и учить держать направление на этой рулевой машине. Еще в начале я упоминал, что сложным в пилотировании самолета И-16 был элемент пробега после посадки. И очень многие летчики, летающие на И-16, довольно часто имели неприятности на посадке. Затем осваивались и обуздывали самолет, он послушно вел себя на посадке и не разворачивался. Но при штилевой погоде нам, опытным летчикам, тяжело было летать на И-16. Однажды еще в Каче из-за штиля вообще прекратили полеты и решили использовать время рационально, показать всем, как надо держать направление при штиле. Тогда садился специально для этой цели прилетевший самолет, управляемый опытным летчиком, заместителем начальника школы. Остряки накаркали:

– А вдруг развернется, что тогда получится?

Как назло, в конце пробега И-16 развернулся, но, к счастью, скорость была мала, и самолет не поломался. Летчику стало неудобно считать эту посадку показательной, и он тут же улетел обратно. И-16 никому не прощал промаха, не считался ни с чинами, ни со званиями, раз не справился с задачей – красней.

Вот таким он был, наш тупоносый коротыш с маленькими крылышками истребитель И-16, который сильно услужил нашим войскам в первый период войны в воздушных и наземных сражениях с врагом. Но дело в том, что к 1941 г. во время боев уже обнажились главные недостатки И-16 – радиостанции вообще не было, вооружение слабое, скорость маленькая, и этот, откровенно говоря, паршивый истребитель не мог догнать даже любой тип немецкого бомбардировщика, те уходили свободно. Мы уже тогда говорили, что если бы И-16 имел большую скорость и сильнее вооружение, только тогда это был бы незаменимый грозный истребитель против хваленых фашистских «мессеров» и «юнкерсов». И даже несмотря на все названные недостатки, он сумел снять с неба сотни и тысячи фашистских стервятников и не одну тысячу врагов отправил на тот свет.

Кроме того, он своей требовательностью к летчикам в полетах способствовал воспитанию летчиков-истребителей того времени грамотно, умело выполнять фигуры простого и сложного пилотажа и все другие элементы полета. Он заставил летчиков полюбить себя. Тому, кто летал на И-16 и владел им, в последующих типах истребителей делать было нечего. На Як-1, Як-3, Як-7, Як-9, Миг-1, Миг-3, Ла-5 и Ла-7 гораздо легче было летать, чем на И-16.

Итак, передо мной поставлена задача – научить курсантов держать направление. Что из себя представляет рулежная машина? Это самый обыкновенный старый И-16 с вырезанной перкалью на плоскостях, чтобы он не мог оторваться от земли. Почти пол-месяца я «летал» по земле на этой машине. Бывало, разгоню его так, чтобы хоть немного оторваться от земли (соскучился по воздуху), и иногда это удавалось на полтора метра, на метр, но, честно говоря, это было просто баловство. Зато всех «слабаков» курсантов выучил держать направление. Это тоже была большая польза общему делу.

С фронта шли очень тревожные вести, совсем обнаглевший и коварный враг продвигался вперед, все ближе и ближе подкрадываясь к нашей столице – Москве. Мои товарищи считали своим долгом перед Родиной быть там, где сражаются наши боевые друзья. Мы никак не могли примириться с тем, что враг подходит к Москве, а мы, находясь в глубоком тылу, ничем не можем помочь нашим войскам.

Подавляющее большинство из нас, инструкторов, считали, что бессмысленно в такой критический для нашей страны момент обучать курсантов летному делу. Ведь, пока эти ребята станут боеспособными летчиками, пройдет много времени, а положение на фронтах тревожное, поэтому в настоящий момент наше место только на фронте. Чтобы нас, огромное количество опытных летчиков-инструкторов, немедленно отправили в действующую армию и использовали в воздушных сражениях с фашистами. Однако такие рассуждения оказались ошибочными, и мы все в скором времени в этом убедились. Командование правильно поступало, сдерживая наш порыв скорее попасть на фронт, требуя быстрее и качественнее готовить новые кадры, нужные фронту. Жизнь показала правильность этих предвидений. Курсанты, которых мы обучали в то время, успели стать боевыми летчиками, прекрасно сражались с врагом и совершали героические подвиги во имя Родины. Бывшие мои курсанты в 1941 г.  – В. Федоров закончил войну в Берлине, стал Героем СССР; Гудков, будучи сам же инструктором, на глазах товарищей в районе школы протаранил немецкий бомбардировщик Ю-88, а впоследствии, будучи на фронте, тоже стал Героем Советского Союза. И это только те мои курсанты, о которых я знаю. К сожалению, из-за давности времен позабыл героические подвиги остальных.

Но все это было потом, а пока обстановка под Москвой была угрожающей, враг во что бы то ни стало стремился захватить Москву и ко второй половине октября 1941 г. подошел на недопустимо близкое расстояние к столице. Но не вышло по фашистскому желанию, нашими доблестными вооруженными Силами враг, наконец, был остановлен. Голос Левитана об этом историческом моменте мы слушали с радостью, уже после того как нас самих наконец-то отправили на фронт! Парад войск 7 ноября 1941 года состоялся, но только не немецких войск, как они об этом растрепались на весь мир, а наших, советских войск, как обычно по плану, только с некоторым отличием от предыдущих парадов. После этого парада войска направлялась прямо на передовую, готовясь нанести врагу полный разгром. На этот парад были вызваны 12 экипажей Качинской школы, но из-за плохой погоды воздушный парад не состоялся. Но все это теперь касалось школы, а нас-то к тому времени уже ждали боевые дни.