Прощай, Испания
Прощай, Испания
Теперь нашей основной задачей стало не допустить к Мадриду разведывательную авиацию противника, и эта задача не вызывала особой трудности. Надо было лишь своевременно обнаружить воздушного врага и не упустить выгодный момент открытия огня. При первых залпах зенитной артиллерии фашистские самолеты-разведчики немедленно разворачивались на обратный курс, уходя от поражения.
Несмотря на острую потребность Восточного фронта в зенитной артиллерии, республиканское командование некоторое время еще не решалось перебросить ее туда из Мадрида. Противовоздушная оборона столицы не могла быть значительно ослаблена — решило высшее военное руководство Испанской республики.
Заканчивался год пребывания в Испании первой группы советских добровольцев. Инструкторы-зенитчики уже подготовили себе замену в соответствии со статутом их пребывания в Испании. Вторая группа советских инструкторов, прибывших в январе 1937 года, останется здесь еще на два-три месяца в роли советников. Командира зенитной артиллерийской группы батарей среднего калибра в Мадриде заменит капитан М. В. Антоненко. Это было обговорено, обсуждено с Н. Н. Нагорным и одобрено К. А. Мерецковым.
В такой обстановке в первых числах октября 1937 года, получив телеграмму о срочном вызове в Валенсию и главному военному советнику по противовоздушной обороне республики, я покидал Мадрид. Передав обязанности. командира зенитной артгруппы капитану Антоненко, собрался в путь со своим верным и неразлучным другом Педро Аринеро. Накануне своего отъезда из Мадрида сказал ему:
— Ми амиго, Педро, аке препарар нуэстро коче пара маршандо а лонго карретера (мой друг, Педро, надо подготовить нашу легковушку для поездки в дальнюю дорогу).
— Омбре, ке ай? — воскликнул Аринеро, а затем, желая блеснуть своими успехами в овладении русским языком (он им овладевал с таким же успехом при моей помощи, как я испанским), он меня спросил:
— Куда ехать будьем? В каторы час?
— Дорогой мой друг, — ответил я ему по-испански,— наш маршрут Мадрид — Альбасете — Валенсия. Выедем завтра на рассвете.
Уже давно у меня таилось желание при первой же возможности, если таковая представится, побывать хотя бы накоротке на альбасетской зенитной батарее, в подготовку которой было вложено столько труда, выдержки и терпения.
— Омбре, магнифико! (прекрасно!) — обрадовался Аринеро возможности побывать в Альбасете, где он до поездки на фронт работал и имел немало друзей. Охота была ему появиться среди них хотя бы на несколько минут в почетной роли фронтовика, похвастаться своими боевыми успехами, своим «пистола», из которого он палил по фашистам в траншеях Мадрида;
Выехали мы, как было условлено, ранним утром следующего дня. Каким-то особым чутьем я догадывался, что уже не вернусь в Мадрид. В дороге перебирал в уме все приметы, косвенно говорившие о скором возвращении на Родину. К моему приподнятому настроению примешивалось щемящее чувство грусти: очень хотелось вернуться на Родину и было жаль расставаться со своими боевыми друзьями, с которыми породнился в боях за Мадрид на реке Хараме, под Гвадалахарой и Брунете.
С особой остротой восприятия вглядывался в пробегавшие мимо картины изумительной природы Испании, в людей этой дивной страны. В моей душе уже давно созрело чувство восхищения ее трудолюбивым, мужественным народом, горячо и нежно любящим свою свободу и Родину.
Родина! Что может быть дороже для человека? Вдали от нее еще сильнее постигаешь великий смысл и значение этого слова. Мы, советские люди, оказавшиеся в Испании, так же горячо и нежно любим свою Советскую Родину. Чувство любви к своей Родине сближает людей. Оно интернационально, это чувство.
Заезжать нам на родину Педро, в селение Педроньерас, на этот раз не пришлось. Изменился наш маршрут. В дороге Аринеро затягивает любимую нами испанскую песню фламенко, подталкивая меня локтем, дескать, присоединяйся. И я пытаюсь присоединиться...
Так мы доехали до Альбасете. Знакомые места! Но здесь чувствуется изменение обстановки. Город стал спокойнее, в районе арсенала нет былого оживления, не слышно стрельбы. Все, что надо было сделать для фронта, выполнено, период формирования и обучения интернациональных бригад закончен, они превратились теперь в части и соединения регулярной армии Испанской республики.
— Ми капитан, — обращается Аринеро, — разреши на несколько минут заехать нам в гараж, где стояла наша «коче», хочу повидаться со своими амигос-шоферами.
Мы заехали в гараж городского самоуправления, вокруг нас собралось несколько друзей Педро (другие разъехались по фронтам), однако это не мешает ему поделиться с ними фронтовыми новостями под Мадридом, показать им свою «пистола».
Посетив прежнее место работы моего друга, мы подъехали к огневой позиции альбасетской зенитной батареи: боевые расчеты копошатся у орудий и приборов, дежурный разведчик в бинокль ведет наблюдение за воздухом. Завидя подъехавшую автомашину, он стучит по колоколу, и в несколько минут вся батарея в сборе. Широко улыбающийся командир батареи, повышенный в звании до лейтенанта, встречает нас. Мы с Аугустино Эрнандесом обнимаемся, наша встреча с ним очень сердечная. Он смотрит на мои капитанские знаки различия и произносит:
— Мой капитан, я рад вас видеть.
К построенным у орудий и приборов бойцам командир батареи обращается со словами:
— Еамарада русо Мигель, который нас научил сбивать фашистские авионы, приехал к нам как дорогой наш гость. Вива ла Русиа Совьетика! Вива ла республика эспаньола! Вива капитан Мигель!
Бойцы дружными криками «Оле! Вива!» присоединяются к словам своего командира. Церемония встречи закончена, обхожу все боевые расчеты, беседую с бойцами, интересуюсь их боевыми успехами, жизнью, бытом, настроением, как у них дела с дисциплиной.
— Дисциплина? Теперь у нас не существует такой проблемы, дисциплина на нашей батарее революционная. Разве можно без нее?
У Аугустино Эрнандеса я поинтересовался, когда ему присвоили очередное звание.
— После того, когда мы повалили восьмой по счету самолет фашистов — в июле месяце. Мы не дали выполнить фашисту его боевую задачу по воздушной разведке. Сбили его над нашим аэродромом, выпустив тридцать снарядов. После этого, — продолжал Эрнандес, — по просьбе нашей городской мэрии мне было присвоено звание теньенте.
От всей души поздравив Аугустино, прощаюсь со своим детищем — альбасетской зенитной батареей.
С каждым поворотом колес нашей старенькой, изрядно потрепанной и хорошо нам послужившей «коче» мы все больше приближаемся к Валенсии. Испанцы в шутку говорят, что путь к ней не требует ни карты, ни компаса. Туда находят дорогу по запаху благоуханных валенсийских садов. Чем ближе подъезжали к южному приморскому городу, тем больше местность становилась похожей на огромный, прекрасно ухоженный сад.
По дороге из Альбасеты в Валенсию мой друг Педро устроил неожиданный «сюрприз». Не доезжая примерно 80-100 километров до конечной цели нашего путешествия, его «коче» вдруг зачихала. Аринеро выходит из машины, замеряет уровень бензина и объявляет мне:
— Ми капитано, но ай гасолина (горючее кончилось).
Упрекаю его за легкомыслие:
— Где же ты был, Педро, почему не заправился в Альбасете? Как мы теперь доедем до Валенсии?
— Омбре, коньо! (бранное слово). Что ты, Мигелито, волнуешься? Кэ паса? (в чем дело?) Не пройдет и синко (5) минутос, и мы поедем с тобой дальше, — огрызается Аринеро, напуская на себя обиженный вид. — Мира (смотри), как это у нас в Испании делается.
Выйдя на полотно асфальтовой дороги, Педро профессиональным водительским жестом (рука вверх и пощелкивание пальцами) останавливает мчащийся встречный грузовик. Его водитель резко тормозит и спрашивает:
— Ке ай, компаньеро?
Получив разъяснение, шофер без лишних разговоров вытаскивает резиновый шланг и переливает в бак нашей «коче» столько горючего, сколько нам, с некоторым запасом, надо для того, чтобы доехать до Валенсии.
Так, запросто, ликвидируется возникшая у нас нехватка горючего. С одной стороны, это лишнее свидетельство беззаботности моего испанского друга, а с другой стороны — я убеждаюсь в замечательном характере и обычаях испанцев, не оставляющих в беде ни при каких обстоятельствах своего собрата по профессии.
В нарядной и приветливой Валенсии размещались республиканское правительство со всеми его министерствами (в том числе и военным), а также иностранные посольства. Средиземноморский город-порт поразил меня своеобразной красотой, обилием субтропической зелени, разноцветьем, гуляющими по бульварам толпами изысканно одетых людей. Особенно было красиво на приморской набережной, откуда открывался чарующий вид на лазурное Средиземное море. Отсюда были видны белоснежные морские суда в валенсийском порту, издали напоминавшие белокрылых птиц, спустившихся на воду, В Валенсии все дышало спокойствием и прелестью земного бытия. Как это было непохоже на фронтовую обстановку в Мадриде!
Педро Аринеро, не спрашивая ни у кого дорогу, лихо развернулся у одного из перекрестков и привез меня на улицу Альборайя, где рядом с советским посольством в комфортабельном старинном особняке размещался главный советник по противовоздушной обороне республики Янис Августович Тыкин со своими помощниками, переводчиком и водителем легковой автомашины.
Мой друг Педро знал хорошо не только улицы и переулки Мадрида, где он ориентировался как рыба в воде, но и Валенсии, куда до войны часто возил губернатора Альбасетской провинции.
— Конец нашей дороги, здесь находится русское посольство, — произнес Педро Аринеро, останавливая автомашину и улыбаясь своими лучистыми озорными глазами.
В особняке Я. А. Тыкина я попал в объятия встретившего меня Юрия Гавриловича Богдашевского. Он возвратился с севера Испании и выглядел бледным, осунувшимся и крайне усталым. Из его рассказа я узнал о тяжелом положении на Северном фронте. Голодные, из-мотанные непрерывными тяжелыми боями с фашистами, отрезанные от остальных фронтов Испании, испытывавшие острый недостаток в оружии, боеприпасах и продовольствии, республиканские войска отстаивали каждую пядь своей земли, подвергаясь непрерывным ударам фашистов с земли и воздуха. Республиканцы держались до последней минуты, Фашистов поражала небывалая стойкость и непреклонная воля астурийцев. Враги кричали из своих окопов и траншей:
— Эй, вы, красные собаки, из чего вы сделаны — из железа, что ли? Сдавайтесь или подохнете, если не or наших пуль и снарядов, то от голода!
Несмотря на героизм, отчаянное сопротивление республиканцев, Северный фронт республики прекратил существование. За несколько часов до падения окруженного со всех сторон Хихона в его порту скопились сотни раненых и больных республиканцев, гибель которых от рук фашистов казалась неизбежной. Находчивость, практический ум и решительность Марии Фортус (бывшей переводчицы К. А. Мерецкова) приходят на помощь бойцам и командирам, оказавшимся в окружении. За большую взятку, обещанную капитану английского танкера, чинившего винт в порту Хихон, она договаривается о вывозе в трюмах разгрузившего нефть судна раненых республиканцев. Они переправляются морем во Францию, а оттуда по железной дороге — к границе Испанской республики. Среди раненых бойцов и командиров в окруженном Хихоне оказался и Юрий Гаврилович Богдашевский. Теперь он поправлялся, но следы пережитого еще оставались на всем его облике, на душевном состоянии.
— Представь себе, Мигель, такую картину, — рассказывал мне Юрий Гаврилович, — в трюмах танкера, освобожденных от нефти, мы задыхаемся от испарений, мучает жажда, не хватает пищи, воздуха, воды, медицинской помощи... B Бискайском заливе, отличающемся сильными штормами, мы болтаемся более суток. Затем прибываем на побережье Франции. Полиция этой страны не разрешает выгрузку измученных людей. Ведутся долгие, мучительные переговоры Марии Фортус с префектом полиции, и только после крупной взятки, предложенной ею, небольшими группами на товарных поездах мы добираемся, наконец, до испанской границы. Мария, кроме денежной суммы, имела также советский дипломатический паспорт, сыгравший свою роль при переговорах с местными французскими властями.
Закончив свой рассказ о трагедии испанского Севера и своих личных переживаниях, Юрий Гаврилович спросил меня, знаю ли я, по какому поводу вызван в Валенсию?
— Не знаю, но догадываюсь, — ответил я, — так что, Юра, лучше, если ты сам скажешь об этом, чтобы мне не ошибиться в своем предположении.
— Так вот, Мигель, наше посольство готовит к отъезду на Родину первую группу советских добровольцев, прибывших в Испанию в октябре прошлого года. В списках этой группы числишься и ты, — сказал мне Юрий Гаврилович Богдашевский. — Вопрос об отъезде наших соотечественников пока держится в секрете, и я об этом сообщаю тебе неофициально. Ну, а теперь иди к Тыкину, он только что возвратился из военного министерства и примет тебя сразу же, как только я ему доложу о твоем прибытии.
Янис Августович Тыкин принял нас по традиции гостеприимно. Ему крайне нужна была подробная информация о боевых действиях зенитной артиллерии, о работе инструкторов, о подготовке национальных (испанских) кадров республиканских зенитчиков. Для отчетного доклада (о роскошь!) отпущено трое суток. На это время мы с Педро были удобно размещены в тихом особняке, словно в новом для себя мире.
Подготовив отчетный доклад и получив от имени военного министра Испанской республики памятный подарок (золотые часы «Oмeгa»), я был направлен Янисом Августовичем Тыкиным в распоряжение советского посольства, где к большой своей радости повидал давних друзей — Якова Извекова, Михаила Алексеева и Николая Герасимова, танкистов Дмитрия Погодина, с которыми впервые познакомился в боях на Хараме. Приятно было встретиться с летчиком бомбардировочной авиации Николаем Остряковым, которого знал еще по Альбасете.
Дружеские восклицания:
— Омбре, коньо, ке ай! — перекрестные восклицания, вопросы друг к другу.
— А где же Коля Гурьев, Саша Родимцев, Ваня Татаринов?
Выясняется, что Николай Гурьев лежит после тяжелой контузии в госпитале, Александр Родимцев и Иван Татаринов на днях уехали на Родину — через Францию, а оттуда самолетом в Москву. Радостное возбуждение уступает место рассказам о том, кто и где воевал.
Яков Извеков явно нервничает, рассказывая о положении на Восточном фронте. Еще раз подтвердилось, что среди анархистов царили слабая дисциплина, неорганизованность.
— Трудно было с этими толстолобыми,— ругался Извеков, — не всегда удавалось нам скоординировать действия немногочисленной республиканской артиллерии, Стоило, например, чертовски больших усилий, чтобы убедить анархистов сосредоточить огонь по главным целям в расположении противника.
— Нас учили вести артиллерийский огонь не по целям, а по площадям, — отвечали анархиствующие испанцы.
Часто они не выполняли команд, продолжая «долбить» квадраты. Внезапно прекращали огонь по выгодным целям в период свято соблюдаемого испанцами обеденного времени (сиесты). Здесь уж никакая сила не могла их заставить отложить злосчастный обед.
Извеков рассказал об обстоятельствах гибели под Хаэном замечательного артиллериста добровольца Дмитриевa.
— Ехали мы с полковником в одной машине, — вспоминал Извеков, — направляясь с одного участка фронта на другой, где были более необходимы. В десяти километрах от Хаэна были остановлены вооруженной группой анархистов, слонявшихся в тылу фронта. «Выходите из машины, мы реквизируем ее», — заявил старший, вынимая для большей убедительности пистолет из кобуры. Мы вышли на дорогу, поясняя куда и зачем едем, показываем документы. «Документов нам не надо, а «коче» мы у вас забираем», — сказал старший группы анархистов. Пока происходил этот злополучный инцидент, мы топтались вокруг своей автомашины, окруженные анархистами. Группу людей на дороге заметил фашистский летчик, сбросивший с высоты 100-150 метров бомбу малого калибра. Она взорвалась так, что никто, кроме полковника Дмитриева, не пострадал — все упали, прижавшись к земле. Оставшийся стоять во весь свои богатырский рост, полковник был поражен осколками бомбы в живот и сердце, Не приходя в сознание, истекая кровью, он через несколько минут скончался.
Михаил Алексеев, советник командира анархистской бригады на Южном фронте, поделился печальной вестью о падении в феврале 1937 года стратегически важного для республики города-порта Малаги. Для штурма его франкисты сосредоточили 20 тысяч итальянских легионеров, 5 тысяч марокканцев, 5 тысяч солдат иностранного легиона. Хорошо оснащенной и подготовленной армии интервентов противостояла плохо организованная, слабо обученная группировка республиканских отрядов народной милиции. Командующий Южным фронтом генерал Монхе и заместитель военного министра республики генерал Асенсио не приняли должных мер, чтобы усилить оборону.
Алексеев посетовал на трудности своей работы с командиром бригады, который придерживался крайних взглядов анархизма в поддержании дисциплины и боевой готовности среди бойцов. Выходом из окружения пришлось руководить советнику командира бригады. Алексеев связался с командиром зенитной артиллерийской батареи Михаилом Антоненко. Смелыми и решительными действиями, ее огнем по фашистской пехоте была пробита брешь в окружении, чем воспользовалось подразделение бригады анархистов.
Николай Герасимов, состоявший советником при командире испанской дивизии республиканцев (не анархистов) на Восточном фронте, в своем рассказе привел примеры стойкости и мужества республиканцев на том участке фронта, где особенно яростно наседали фашисты. Дисциплинированная, хорошо обученная дивизия, противостоявшая фашистам, неся большие потери, сдерживала бешеный натиск врага, не отступая ни на шаг. Войдя в состав республиканской регулярной армии, дивизия выгодно отличалась от анархистских частей, созданных еще в начале войны по типу народной милиции, милой сердцу министра обороны Индалссио Прието.
Всех увлек краткий рассказ летчика бомбардировочной авиации Николая Острякова. С виду это был тихий и застенчивый молодой человек запоминающейся наружности: на чистом, почти юношеском его лице выделялись большие серые глаза с поволокой, высокий умный лоб, гладкая аккуратная прическа. Стройный, физически развитый, красивый русский парень. Жизнь Николая Острякова — яркий пример служения нашей Советской Родине. До призыва в Красную Армию он по комсомольской путевке работал на стройке Турксиба. По призыву комсомола стал военным летчиком, совершив 400 парашютных прыжков. Будучи добровольцем в Испании, освоил бомбардировщик СБ (скоростной бомбардировщик, или «Софья Борисовна», как его в шутку называли летчики). Остряков отлично знал авиационную технику, прекрасно летал. О нем я наслышан был еще в Альбасете.
В советском посольстве Николай Остряков говорил о своих полетах бесхитростно.
— Летать пришлось много, не раз попадал под огонь фашистских зенитчиков. Особенно запомнилось выполнение задания по разведке морских портов Малаги, Алхесираса и Сеуты. Одновременно обследовали прибрежную зону и бомбили аэродром Мелилью на северном побережье Африки. Нездоровилось мне тогда, малость грипповал. Но отказаться от полета было неудобно, и я полетел. Вылетели мы при ясной погоде, но по мере приближения к Сеуте начался ливневый дождь, ветер усилился, самолет задрожал мелкой дрожью. Попытка пробиться к цели не удалась. Пришлось менять курс на Мелилью. Подойдя к фашистскому аэродрому на высоте 500 метров, сбросил бомбы. На обратном пути мотор сильно перегрелся, пришлось лететь на малых оборотах. Высоту полета снизил до бреющей, море под самолетом бушевало, брызги соленой воды достигали до моей кабины,— Николай Остряков застенчиво улыбнулся.— Думал я, конец моей жизни, вот-вот кану в пучине моря. Тогда уже действительно «и никто не узнает, где могилка моя». Победила воля, взял себя в руки. Увеличил обороты остывшего мотора, взял курс на Картахену. Набрал потихоньку высоту, вошел в светлеющий участок неба. На своем аэродроме только по-настоящему оценил риск...
В каких только переплетах не побывал Николай Остряков. Этот бесценный опыт пригодился ему во время Великой Отечественной войны. Интересуясь впоследствии дальнейшей судьбой давнего друга, я узнал о том, что, став командующим ВВС Черноморского флота, он погиб в возрасте 31 года, заслужив (посмертно) звание Героя Советского Союза.
Мы узнаем о делах на Северном фронте у прибывшего оттуда добровольца Владимира Давыдова-Лучицкого — советника Астурийской дивизии республиканцев. Это степенный, немногословный, испытавший много бед и лишений молодой человек. Набивая табаком трубку, к которой так привык, что она у него дымит постоянно, он объясняет, почему много курит.
— Приучила меня к этому обстановка на севере,— отвечает Давыдов-Лучицкий, — надо было заглушать голод табаком. Дневной паек на брата состоял у нас из ломтя хлеба и луковицы. Фашисты нас обстреливали с земли, поливали свинцом и забрасывали бомбами с воздуха. Дела мои на Северном фронте подошли к концу. Не знаю, как уцелел в этом аду. Получив вызов в Валенсию, полетел на пробитом осколками попутном самолете, чудом уцелевшем под зенитным огнем над фашистской территорией.
Танкисты Дмитрий Погодин и Александр Беляев о себе рассказывали скупо, переложив эту заботу на меня:
— Вы, ребята, и так хорошо знаете, что мы делали на реке Хараме, под Гвадалахарой и Брунете. Вот Миша Ботин, который нас прикрывал зенитным огнем, пусть вам о нас, танкистах, и расскажет.
Зато Иван Татаринов не заставил ждать себя, когда его попросили рассказать о сражении под Гвадалахарой, где он был советником командира 72-й испанской бригады, действовавшей на правом фланге наступающей группировки республиканцев.
Бригада в бою потеряла своего командира, отправленного с тяжелым ранением в тыловой госпиталь. Татаринов принял управление на себя. Горную реку Тахунью с крутыми берегами, по мнению фашистов, невозможно было форсировать. Татаринов сумел разубедить в этом противника. Он сам провел рекогносцировку, нашел места, пригодные для форсирования вброд, переправил батальоны на противоположный берег и ударил в тыл по резервному батальону и батальону гвардейцев «Асальто», вызвав панику и замешательство италофашистов. В итоге — успех боевых действий первого эшелона республиканцев на главном направлении наступления. По мнению командования, о чем мы еще ранее узнали от Александра Родимцева, Иван Татаринов в том бою проявил себя с наилучшей стороны.
— Ребята, повоевали мы в Испании, как учили,— завершил наши воспоминания Николай Герасимов.— Случалось, смотрели смерти в глаза, но, назло ей, остались живы. Теперь, вероятно, уж скоро по домам. Вернемся на Родину, уж больно по матушке соскучились!
— Мы-то вернемся, — задумчиво произнес Дмитрий Погодин. — Говорю о тех, кто не сможет. Не увидит родного очага. Чем они хуже нас? После первой грозы над Пиренеями мы уже не досчитались на Мадридском фронте артиллериста Фомина, танкистов Цаплина, Склезнева, пулеметчика Воронкина, летчиков Карпова и Бочарова, На Восточном фронте — артиллериста Дмитриева, на Северном — Пидголы, зенитчика Дрокова. Почтим их память!
Мы замерли в молчании.
...В конференц-зале советского посольства в Валенсия специально уполномоченное лицо ведет с нами простой и задушевный разговор, отмечает глубокую преданность добровольцев делу итернациональной помощи испанскому народу в его борьбе с фашистскими силами. Говорит о том, что никто из нас за время пребывания за рубежом не уронил чести и достоинства советского человека. Нам от имени Советского правительства и правительства республиканской Испании выражается глубокая признательность, вручаются премии и объявляется порядок отправки на Родину.
Обратно возвращаемся морем. Для обеспечения нашей безопасности в пути будут приняты соответствующие меры. Время отъезда и место сообщат дополнительно. Около двух суток остаемся в Валенсии для устройства личных дел, а затем, до особого распоряжения, будем жить и отдыхать в пансионате советского посольства, расположенного в Буньоле на берегу Средиземного моря. Старшим команды снова назначается Яков Егорович Извеков.
— Ребята, не сходить ли нам завтра на корриду?— предлагает он. — Есть желающие?
— Омбре, ке ай? — загудели хором. — Конечно, сходим, нельзя же нам уезжать из Испании, не побывав на корриде!
Педро Аринеро взял на себя заботу о приобретении пропусков на это народное зрелище. Он клянется всеми святыми и даже самим дьяволом, что пропуска во что бы то ни стало достанет. Едем на Пласа-де-Торес. Педро «нажимает» на администрацию, возвращается в радужном настроении:
— Для камарадас совьетикос все 25 бесплатных! Вечером останавливаем нашу «коче» у одного из фешенебельных универсальных магазинов с богато оформленными витринами, и я задаю своему другу, как бы между прочим, вопрос:
— Педро, что бы ты купил в этом магазине своей новиа Веронике, если бы имел для этого возможность?
— Омбрс, коньо! Ке ай? Я купил бы ей самые красивые релох де пульсера (наручные часы).
— Ну, а что бы ты еще ей купил?
— Наверное, что-нибудь из красивых тряпок, Наше посещение универмага закончилось тем, что, помимо необходимых мне вещей, купили по выбору Педро для Вероники и ему наручные часы, модный мужской костюм и не менее модное шелковое платье. Растроганный Педро с благодарностью произнес:
— Мигелето, ту а ми мимарес... (ты меня балуешь).
Во второй половине следующего дня собрались на корриду. Красочная картина парада ее участников всем понравилась, финал же — убийство окровавленного, истыканного стрелами, обезумевшего от ярости и боли животного — не вызвал у большинства из нас ожидаемых эмоций.
В Буньоле — селении, утопающем в роскошной зелени, нас удобно разместили сотрудники пансиона. Мы с Педро выбрали двухместную комнату с широким балконом и видом на море.
Хозяйка пансионата донья Хуанита проявляла максимум заботы о гостях. Благодаря ее стараниям мы прикоснулись к тайнам испанской кухни, отведав гуадис колорадос (мясо с бобами в остром соусе), арачелес (рис с корицей), гаспачо андалус (холодный томатный суп в глиняных горшочках), похлебку с мелко нарезанными огурцами и поджаристым хлебом, по вкусу напоминающую нашу окрошку, употребляемую в жаркую погоду. Ко всему этому к обеденному столу подавали замечательное вино «вальдепеньяс», доставленное из самой Ла-Манчи, родины Дон Кихота (каково!).
На аппетит никто не жаловался. За две недели пребывания в Буньоле многие из нас округлились, заметно прибавили в весе, подрумянились и приобрели вполне респектабельный вид.
Мадре Хуанита, как звали нашу хозяйку молодые девушки-испанки из обслуживающего персонала, строго следила за нравственностью своих дочерей, Однако это нисколько не мешало их милым беседам с «чикос гуапос русос» (красивыми русскими парнями).
Курортная обстановка, купание в теплом Средиземном море, отличное питание, казалось бы, не должны были торопить нас. Однако у большинства все мысли были заполнены предстоящей встречей с родными и близкими. Прощай, Испания! Память о тебе неистребима! Она в сердце каждого из нас, советских добровольцев.