Февральская сумятица
Февральская сумятица
Шло заседание городского партийного подпольного комитета. На нем были представители механического завода, железнодорожного узла, металлургического завода — те, кто изо дня в день опытной рукой бесстрашно направлял разрушительную работу против врага. Только событие чрезвычайной важности вынудило их решиться на такой рискованный шаг.
Заседание комитета затягивалось. Горячились и, забывая об осторожности, громко спорили, как поступить с «верховным правителем», о скором приезде которого в Златоуст стало известно Теплоухову.
Вечерняя мгла застилала глаза, резкий ветер леденил лицо, пробирал до самых костей. Постукивая затвердевшими валенками, Виктор оглядывался по сторонам. Он уже второй час на посту, а из бани никто не вышел. Да и кто там находится — ему неизвестно. Просто Иван Васильевич сказал, что Виктор должен организовать надежную охрану, пока он будет беседовать с товарищами.
Ребята из боевой десятки Виктора перекрыли все подступы, взяли под контроль каждый угол и каждую тропку, ведущую к месту заседания. Ближайшим к Виктору на посту находился неизменный Колька Черных.
В небе загорались звезды, когда из бани одна за другой выскользнуло несколько теней.
После ухода товарищей Теплоухов вынул из кармана пальто револьвер, обернул его тряпицей, аккуратно перевязал дратвой и спрятал за печной трубой.
Виктору Иван Васильевич показался необычайно озабоченным, даже вроде удрученным. Теплоухов попросил прислать связного: есть срочное поручение.
Виктор понимающе кивнул.
На другой день Василий Волошин на глухом разъезде сел, как было условлено, в будку машиниста грузового состава, и тот благополучно доставил его в Уфу. Василий должен был передать сведения о численности войск в Златоусте, об укреплениях в городской черте и заручиться согласием на диверсию против Колчака, о скором прибытии которого на Урал стало известно златоустовцам.
…Младший наблюдатель давно околачивался вокруг Полиного дома, озяб до костей, хотел было покинуть свой пост, чтобы «пропустить для сугрева», но…
По крутому косогору к Полиному дому поднимался высокий, статный мужчина. На его лице тонкие усики, черная, аккуратно подстриженная бородка. Мужчина в добротном полупальто, кожаной шапке, уши которой, несмотря на мороз, отогнуты и связаны на макушке строченой тесьмой. В руках у мужчины — легкий кожаный чемоданчик.
Приезжий — не то молодой мещанин-ловкач, не то ухарь-купец, которому все трын-трава: и военное полуголодное время, и гарцующие кавалеристы, и глазеющие на него сопливые ребятишки в чиненых-перечиненых отцовских валенках.
Но Корнилия Жабина не обведешь вокруг пальца. Едва он увидел шагавшего ему навстречу человека, как сердце дрогнуло от предчувствия удачи.
Куда пойдет «бородач», как мысленно окрестил Жабин Волошина?
Между тем Волошин по-хозяйски шагнул к калитке, закрыл ее на щеколду. Минут через пять из нее вынырнула Поля в коротенькой телогрейке, в больших, не по ноге, серых валенках, до глаз закутанная платком. Зыркнула по сторонам, опрометью метнулась к железнодорожной станции.
И здесь Жабина осенило: «Да ведь это вроде Васька Волошин». Волошина он помнил с тех пор, как тот сломя голову бросился в марте семнадцатого к казармам разоружать стражников. Помнил, как он разгуливал по городу с винтовкой и красным бантом.
«Ах ты, горлохват, ах ты, оборванец! — счастливо бормотал младший наблюдатель. — Ишь, как вырядился, не признают, думает. Хи-хи… Не таковские мы! Бороду-то, поди, приклеил? Теперь ты у нас в коготках!»
Нетерпеливо поглядывая на узкую, припорошенную свежим снегом дорогу, Жабин пристукивал добротными бурками, растирал озябшие руки. Потом обратил внимание, что на противоположной стороне, неподалеку от Полиного двора, окна дома закрыты ставнями и крест-накрест забиты почернелыми досками. Хозяева, как видно, давно покинули жилище. Жабин юркнул во двор. Там, разрывая о гвозди рукавицы, отодрал доски, высадил раму и оказался в маленькой пыльной кухне. Здесь, в укрытии, он почувствовал себя в полной безопасности. И дорога сквозь щели в ставнях — точно на ладони.
Василий, как было обговорено, ввиду особой важности вестей должен был передать их сразу же Белоусову, а тот по цепочке — Теплоухову. Старый шпик, Жабин, нутром почуял, что Василий заявился сюда неспроста. А когда вслед за Полей показался Белоусов, Жабин решил: «Явка. Пришли на связь». От волнения у него на лбу выступила испарина, от неожиданной удачи растерянно толокся на кухне и напряженно думал только об одном: «Не упустить бы!»
Прикинув, что все они сразу не уйдут из дома, бросился искать телефон.
Минут через десять Белоусов ушел. На прощанье посоветовал:
— Взял бы, Василий, лыжи да к себе на Таганай, а? И тебе, и нам спокойнее.
Василий потянулся до хруста в суставах, разлепляя веки, вяло сказал:
— Третьи сутки не сплю, дай вздремнуть.
— Как бы не накликать беды, Вася.
— Ладно, будет каркать-то, в случае чего я кому хошь голову назад поверну, — насмешливо проговорил Василий и повел крутыми плечами.
Жабин, оглядываясь и зыркая по сторонам, дотрусил до аптеки. Из комнаты с телефоном выгнал провизора. Торопясь, сглатывая слова, доложил Феклистову и, как ошпаренный, ринулся обратно. Минут через десять в конце улицы на полном аллюре показались конники.
— Солдаты! — ахнула Поля и кинулась будить Василия. — Вставай, да вставай же! — в бессильном отчаянии, из всех силенок трясла она Волошина.
Василий очумело взглянул на Полю, в окно и вскочил: дом окружали солдаты. Как был в шерстяных носках и рубахе, Василий кинулся в сени.
— Сюда! — Поля тянула его за рукав в кладовку. Василий одним ударом высадил раму, прыгнул в холодный квадрат. Жабин из-за солдатских спин торопливо осматривал комнату. Увидел полупальто и радостно потер руки: «Накрыли голубчика!»
Солдаты заглядывали под кровать, на полати, под лавки — бесполезно.
— Где этот паршивец, удрал? Ну, живо, говори! — в исступлении заорал Жабин на Полю.
Девушка испуганно втянула голову, худенькие плечи ее вздрагивали, она была словно в ознобе: «Что же будет, что теперь будет?»
Плешивый, с выпученными водянистыми глазами мужчина подступил вплотную, схватил за плечо морщинистой рукой. — Отвечай, говорю, стерва!
— Убери лапы! — неожиданно для себя крикнула Поля, распрямила плечи, обожгла шпика ненавидящим взглядом и повернулась к солдатам: — Ищите! Кто вам нужен?
— Он, он нужен, большевик твой, Васька Волошин! — вне себя заорал младший наблюдатель.
— Не знаю такого. — Поля пожала плечами, отвернулась.
— Взять! — скомандовал Жабин и метнулся в сени. Оттуда послышался его вопль: — Утек, каналья, в лес побежал. В погоню!
Волошин без шапки, без валенок, во весь опор мчался в сторону депо, затем круто свернул на дорогу, в лес. Сзади маячили конники. «Пропал», — подумал Василий, ныряя в густой ельник. Еще каких-нибудь пять-десять минут — солдаты настигнут и возьмут его, как куренка, голыми руками. Дорога петляла все чаще. Вправо, влево. В глазах мелькали красные точки, ноги подсекались. В легкие врывался студеный воздух. Поворот, еще один. Еще, еще… И вдруг Василий с разбегу прыгнул с дороги в просвет между елок, с головой ухнул в глубокий пушистый снег.
Ледяные иглы обожгли тело. Снег под рубахой. Снег… А цокот растет, все громче, тяжелее стучит где-то рядом, над головой. Затем удаляется. Неужели мимо, неужели не заметили? Василий приподнялся, выглянул из своей норы: всадники удалялись. А холод разрывает каждую жилку. Василий вскочил, перебежал на другую сторону дороги и стрелой пустился в противоположную сторону, к Тесьминскому тракту.
На дороге показались подводы — кто-то ехал за дровами. Василий всмотрелся: по обличью вроде свой.
«Рискну!» — решил Волошин и вышел навстречу. К счастью, Василию попался знакомый человек. На другой подводе ехал его сын. У парня забрали тулуп, самого отправили домой. Василий, похлопывая рукавицами, весело погонял мохнатую лошадку.
Обескураженный Жабин, словно побитый пес, шел докладывать Феклистову о провале операции: взяли одну сопливую девчонку.
«Может, хоть она поможет размотать клубочек?» — с надеждой думал старый шпик.
Волошин привез твердое указание — готовить покушение на Колчака. Центр рекомендовал связаться с подпольщиками Челябинска, Усть-Катавского завода, станции Вязовой. Было решено готовить взрыв поезда с Колчаком. Диверсионную группу от Златоуста возглавит Волошин. А взрывчатку, добытую на заводе, уже успели доставить на Таганай. Он же, Василий Волошин, должен потом переправить через фронт большую группу рабочих на пополнение Красной Армии. На заседании комитета решили к приезду «верховного» подготовить новые листовки.
В глухую ночь Виктор вместе с Теплоуховым печатал воззвание к рабочим завода. Читая текст, Виктор с уважительной завистью поглядывал на Ивана Васильевича: «Умеет за душу взять».
«Снаряды, которые изготовляются на нашем заводе, обрушиваются на головы борцов пролетарской революции, на наших братьев и отцов, помогают кровавому палачу дольше удержаться у власти. Но близок, близок позорный конец наемника мирового капитала Колчака!
Рабочие завода! Сокращайте выпуск снарядов! Помогайте братьям по классу! Заря победы близка!»
Надежным товарищам через Кольку Черных поручили расклеить листовки на заводе. «Верховный», остановившись в Златоусте проездом на фронт, собирался лично посетить цехи холодного оружия и снарядный. В городе когда-то жил его отец, офицер царской армии. Колчаку лестно было напоминать окружающим, что ему и Урал близок…
По длинному с прокопченными стенами цеху шествовали военные. В середине — сутуловатый, среднего роста мужчина, в шинели с адмиральскими погонами, в фуражке с белой кокардой. Подобострастно заглядывая в лицо, к нему, то и дело давая пояснения, обращался чиновник в партикулярном платье, начальник Златоустовского горного округа Бострем.
Взгляд широко поставленных глаз адмирала скользил по лицам рабочих. Многие из них словно не замечали блестящей свиты. Адмирал снял фуражку, белоснежным платком промокнул на лбу испарину. Указывая на рабочих, что-то спросил у Бострема. Тот с подобающим приличием улыбнулся и, видимо, чем-то довольный, громко произнес:
— Стараются, ваше высокопревосходительство!
Со всех сторон свиту окружали каппелевцы, личная охрана Колчака. В толпе шныряли, зыркали по сторонам «чины для поручений», шпики. Здесь же крутился Ушастый. После Колькиной мести Ушастый стал злее и осмотрительнее. Два дня не выходил он из дома, а потом, в синяках, вновь появился на заводе.
— Кто это тебя так разукрасил? — сочувственно полюбопытствовал Колька Черных.
— С крыльца упал, — отворачивая лицо, нехотя буркнул Ушастый.
Теряясь в догадках, он искал обидчика. «Не тот же щенок, мастера сын, набросился на меня. Жидковат в костях. Может, Колька?»
Выполняя задание Жабина, Ушастый крутился в толпе соглядатаев, все примечая и стараясь запомнить.
За станками, не отрываясь от дела, угрюмо стояли рабочие.
Колчак, пришепетывая, выспрашивал Бострема о заводском производстве во время войны с Германией.
— Осмелюсь заметить, ваше высокопревосходительство, — подобострастно урчал Бострем, — во время почти полного разрушения русской промышленности заводы округа не только сохранили свое существование, но установили новые мощности.
«Верховный» спросил, много ли завод дает фронту снарядов. Бострем назвал цифру и добавил, что производство испытывает затруднения — нет денег, не хватает угля.
— Много надо?
— Миллиончика бы три, ваше высоко…
— Прикажите выдать, — бросил Колчак через плечо одному из военных чиновников. После паузы добавил: — Из полевого казначейства третьего уральского корпуса.
Адмирал отдавал себе отчет, что отказывать этому прыщеватому чиновнику нельзя. Правитель готовился ко второму, «решающему», как он объяснил своим штабным, наступлению. Снаряды, сотни, тысячи снарядов нужны сейчас, чтобы обрушить их на головы красных, подавить, сровнять с землей все их босоногое воинство!
Осмелевший Бострем попросил, чтобы к управлению Златоустовского горного округа приписали каменноугольные копи Челябинского общества. Белая кокарда шевельнулась: Колчак и на это милостливо согласился.
Свита вышла из снарядного цеха, направилась в цех холодного оружия. Сглатывая окончания слов, «верховный» повелел Бострему поблагодарить в приказе всех тружеников заводского дела за их работу.
— В сохранении бодрости духа и в общем упорном труде я вижу первый залог возрождения родины, — многозначительно произнес Колчак, прикрывая глаза красноватыми веками. А когда открыл их, с цеховых ворот на него глянул маленький квадратный листок бумаги.
— Что это? — «верховный» указал на листок.
— Не могу знать, ваше…
— Узнайте!
Кто-то из свиты метнулся к листку, взглянул и попятился испуганно назад.
Легкой и четкой походкой военного Колчак приблизился к листку. Едва взглянул — лицо перекосила судорога. Бледные бритые щеки мгновенно стали темно-вишневыми.
— Убрать! — фальцетом выкрикнул «верховный», вмиг утратив величественную осанку.
Сутуловатая фигура правителя казалась жалкой на фоне заводских корпусов.