Глава третья

Глава третья

В апреле 1934 года Антон Губенко был назначен командиром авиационного отряда одной из частей Московского военного округа.

Молва о неистовом летчике обогнала его и достигла части раньше, чем Губенко там появился.

Антон приступил к исполнению своих обязанностей в мае. Познакомившись с летчиками, он проверял технику пилотирования своих подчиненных: четкость пилотажа, находчивость, выдержку, физическую подготовленность.

— М-да! — протяжно под аккомпанемент моторов начал свой первый разбор полетов Антон Губенко.

Летчики сидели вокруг него на молодой траве.

— Думал, вы летаете поискуснее… Но ничего… А может быть, я вам не словами буду доказывать, а делом? Я вам покажу на самолете…

…Он взлетел и перед изумленными летчиками проделал все фигуры высшего пилотажа. Самолет описывал круги в чистом лазурном небе, бесшумно, оставляя звуки позади, стремительно несся к земле, на бреющем пролетал над аэродромом и, вновь вставая свечой, стремглав достигал необходимой для пилотажа высоты. Антон работал чисто, уверенно, вертко, как может обращаться с машиной только большой мастер.

— Еще один полет — и этот дальневосточник превратит нас из летчиков в подготовишек, — угрюмо изрек лейтенант Борис Смирнов, имя которого через три года — после участия в испанских событиях — станет известно всей стране.

— Ну что приуныли? — спросил Губенко летчиков после полета. — Не понравилось?

— Прекрасно, командир! — признался лейтенант Григорий Кравченко, обнажив в застенчивой улыбке перламутровые зубы. — Нам так не летать…

— Будешь, Григорий, летать, еще как будешь! — Антон говорил убежденно и искренне. Отметая всякое прожектерство в таком трудном и важном профессионализме, как авиация, он за немногие годы службы познал уже цену истинности и фальши. Мастерство в авиации даже при врожденном таланте достигалось огромным, неимоверным трудом.

Губенко не обманул надежд летчиков своего отряда. Он сам летал много, с большим упорством оттачивал элементы фигур высшего пилотажа, постигал новое в тактике боевого применения истребителя.

Однажды в обыкновенный солнечный день, когда полеты уже подходили к концу, Губенко предложил для восполнения навыков в парашютировании сделать по одному прыжку. Прыгали по очереди: Смирнов, Кравченко… последним Губенко.

Свой прыжок он обставил самыми сложными атрибутами. Расстелив на траве кожаный реглан, он приземлился точно на него.

Командир 116-й авиационной эскадрильи капитан Петр Чайкин за свою долгую службу в Подмосковье видывал многое, но такого еще у него в эскадрилье не было.

Сурово и гневно сверкая белками больших глаз, ходил он вдоль строя эскадрильи, думая о мере наказания за провинность: парашютные прыжки были организованы без его разрешения!

— Учитывая высокую личную парашютную подготовку старшего лейтенанта Губенко, — неожиданно сказал Чайкин, — и необходимость улучшения этой работы в эскадрилье, назначаю его моим нештатным заместителем по парашютно-десантной службе.

В тот же день Чайкин, как положено по уставу, доложил командиру бригады о проступке командира отряда Губенко и принятых мерах.

Командир бригады одобрил решение командира авиационной эскадрильи, расспросил его о летных качествах, организаторских навыках Губенко и назначил Антона начальником ПДС бригады.

Осенью на окружных соревнованиях по парашютному спорту команда бригады, возглавляемая Губенко, заняла первое место, сам Антон стал чемпионом.

Боевые задачи 1934 учебного года отряд старшего лейтенанта Антона Губенко выполнил досрочно, стал отличным, переучился без аварий и поломок на новую материальную часть.

Стремительная, бурная жизнь в новой части захватила, закружила Антона, вынесла его наверх. Его хвалили, ставили в пример другим, награждали премиями. Губенко имел огромный авторитет, был очень доволен службой, иногда встречался с Анатолием Серовым, который сдержал слово, помог Губенко в выдвижении. Все было хорошо. Казалось, достигнуто все. Дома был порядок, покой, достаток.

Но так только казалось… до того дня, когда в подмосковном поселке на встречу Нового года собрались летчики, конструкторы, инженеры, техники, люди, горячо влюбленные в авиацию, бесстрашные и мужественные создатели летательных аппаратов и их испытатели.

Губенко никого из них не знал. Ни фамилии, ни новые проекты, которые здесь назывались, о которых спорили, — ничего для него еще не значили. Гости Серова вели себя шумно, весело, просто, деловые разговоры часто уступали место шуткам.

Говорили о новых заводах, жаропрочном металле, новых профилях крыла, «уникальном самолете Андрея Туполева», перелетах Михаила Громова, катастрофе самолета-гиганта «Максим Горький». Вспоминали планерные состязания в Коктебеле, Василия Степанчонка — неизменного участника безмоторных полетов, поговорили о его идее планерных поездов, способных транспортировать воздушным путем боевую технику и десантников, и о недавно выполненном им перевернутом штопоре. О деле говорили серьезно, о людях — тактично и доброжелательно.

Когда в комнату вошел огромный, богатырского сложения Петр Стефановский, его тут же, не дав раздеться, усадили на диван и потребовали рассказать о полете «самолета-звена», или, как еще его окрестили летчики, «цирка Вахмистрова».

— А чего рассказывать? — простодушно переспросил Стефановский. — Слетали, испытали, система сгодится для войны.

В том полете Стефановский выполнял обязанности командира летающего аэродрома. На плоскости самолета ТБ-1, который пилотировал Стефановский, были посажены по два самолета-истребителя. Вся эта сложная система соединения бомбардировщика и истребителей поднималась в воздух с работающими моторами. В необходимый момент истребители стартовали с плоскостей, вели воздушный бой, защищая бомбардировщики.

— Миша, пожалуйста, расскажи, — взмолился Стефановский, вырываясь из объятий своих друзей, и, увлекая жену Зинаиду Владимировну, направился в коридор раздеваться.

Миша, летчик-испытатель Нюхтиков, был помощником Стефановского по этим испытаниям, летал на правом сиденье. Сейчас он стеснительно жался к этажерке с книгами, бормотал невнятности, защищаясь от наседавшего любопытства…

Атмосфера доброжелательности была приятна Губенко, разговоры о новых самолетах, скоростях взволновали его, но и расстроили. Он многого не знал, кое-чего не понимал, многому удивлялся.

За годы первой советской пятилетки в стране была создана мощная авиационная промышленность; работало шесть самолетостроительных и четыре моторостроительных завода.

И в создании, и в испытании новых самолетов активное участие принимали многие из присутствующих. Они не говорили о своих заслугах, их помыслы были обращены в будущее. Здесь Губенко впервые услышал о том, что идут научные изыскания по созданию реактивных двигателей. Антон любил самолеты И-4, И-5, гордился ими, а тут говорили о том, что это вчерашнее слово авиации, чуть ли не технический анахронизм, что есть уже истребители со скоростью пятьсот и более километров в час, что у них, вероятно, будет закрытая кабина. Собеседники обсуждали тяжелые машины с четырьмя моторами, способные поднимать в воздух тонны груза.

Антон с восхищением слушает эти разговоры. Он успевает подумать о своем кустарном исследовании боевых возможностей истребителя. Кустарь-одиночка. А тут целый институт с огромным штатом, с деловыми каждодневными связями с конструкторскими бюро, заводами, наркоматами. Они проводят комплексные исследования, устанавливают боевые нормативы, создают действительную перспективу авиации.

В тот вечер Губенко впервые услышал о самолете Николая Николаевича Поликарпова И-16.

Антон сидел на диване, с жадностью ловил каждое слово этих прославленных авиаторов.

Ждали Валерия Павловича Чкалова. Недавно он ушел из института на авиационный завод, на котором испытывал самолеты Николая Поликарпова. Но научно-испытательный институт, или, как его сокращенно называли НИИ ВВС, Валерий Павлович любил, с ним у него были связаны лучшие годы становления, со многими прежними сослуживцами он дружил, нередко приезжал к ним в гости. Сейчас с семьей он жил в Москве на Ленинградском шоссе.

Без четверти двенадцать Серов пригласил всех к столу…

Чкаловы не приехали.

— Да, жаль, Антон, что не приехал Валерий Павлович, — Серов был действительно печален. — У него к тебе очень деловой разговор… Он хочет… Нет, нет, не могу тебе сказать. Пусть он сам говорит…

Губенко был заинтригован, но выспрашивать что-либо о Чкалове постеснялся. Он почувствовал, что Анатолий приготовил ему какой-то сюрприз… А какой — время покажет.

В тот вечер Антон ушел от Серова, так и не узнав самого важного для себя. Тайна раскрылась в первых числах января, когда Серов приехал домой к Губенко.

— Чкалов проводит испытания нового самолета И-16, — сказал он, — самолет превосходный, пойдет в серию, будет принят на вооружение. Потребуются войсковые испытания. Я хочу рекомендовать тебя. Если Чкалов поддержит, все будет в порядке. А сейчас в машину, едем к Валерию Павловичу домой.

Чкалова дома не оказалось.

Его жена, Ольга Эразмовна, сказала, что он мог заехать к Алексею Максимовичу Горькому в редакцию журнала «Наши достижения». Но это не точно. Лучше, предложила она, ждать дома. Давайте пить чай.

Серов поблагодарил Ольгу Эразмовну, отказался от чая и увлек Губенко вниз.

— Поедем, Антон, — сказал он на улице. — Надо выиграть время. Время — это скорость, с которой мы приближаемся к новому аппарату. Стране нужны новые скоростные машины. И-16 — гениальное творение Поликарпова и нашей промышленности.

В редакции журнала Чкалова уже не было, он уехал несколько минут назад. А куда? Никто не знал. Они направились к выходу.

— Анатолий Константинович, — голос остановил Серова у двери.

Он всмотрелся в человека, идущего по коридору.

— Алексей Николаевич, — обрадованно воскликнул Серов, здороваясь с писателем Толстым. — Вот заехал за Валерием Павловичем, да не застал его.

— Был, был, собственной персоной, — говорил со своим особенным произношением Толстой. — Одержимый, неукротимый, буйный, как огонь. Ярчайшая личность. У Чкалова — глубочайшая душа. Мыслитель, философ. А что же вы меня, старика, забыли?

— Авиация не может забыть того, кому она многим обязана.

— Лукавите, голубчик. Люблю людей находчивых. А кто же этот гордый сокол? — Толстой указал тростью в сторону Губенко.

— Могу сказать по секрету: выдающийся летчик. Не верите? Сейчас убедитесь. Антон Алексеевич!

Смущаясь, подошел Антон.

— Здравствуйте!

— Здравствуйте, здравствуйте. Он мне шепнул, что вы Чкалов номер два. Два Чкалова — это много. Достаточно, что у нас два Толстых. Первое всегда великое явление, второе выглядит подражанием… Я весьма обременен ответственностью перед своим гениальным однофамильцем. Будьте вы Губенко. Губенко! Великолепно звучит. Вот тут, друзья мои, недалеко, есть харчевня. Маленькая, славная такая, с настоящим русским чаем. Отведаем, а?

В небольшом, уютном кафе они сели у окна. За столом разговорились. Толстой молчал, с преогромным интересом слушал летчиков, изредка вставляя то или другое слово, иногда задавал вопросы. Он хотел, чтобы говорил этот молодой, незнакомый ему старший лейтенант, который нравился ему.

— …Великолепно! — воскликнул Толстой, слушая рассказ о том, как Антон садился на вынужденную. — Ну а дальше…

— А дальше — летчику надо летать. Летчику нужны новые машины да свободные голубые дороги. Я с трудом привыкаю к новым аппаратам. А потом ничего, располагаю. И начинаю крутить… Все чаще и чаще меня охватывает чувство слитности с машиной.

Крылья — это мои крылья. В моторе кипит моя энергия. Я чувствую, как в плоскостях машины оживают мои мысли, моя воля. Я сросся с самолетом. Ручку на себя — прибавлю газ и веду машину в облака. Скорость новой машины стала моей скоростью.

— Батенька мой, вы кудесник! Анатолий Константинович, а правду ли вы мне говорили, летчик ли он? Не писатель ли?

Серов подивился писательскому недоверию и, гордый за свое открытие Губенко, счастливо засмеялся.

— И писатель он, Алексей Николаевич.

— Да ну? Надо к вам присмотреться. Не отстать бы от вас.

В тот день встреча с Чкаловым не состоялась. Антон был доволен беседой с Алексеем Толстым, но, по-прежнему волнуясь, ждал встречи с Чкаловым.

Чкалов и Серов приехали к Губенко через несколько дней, накануне войсковых испытаний самолетов.

Анна Дмитриевна хлопотала на кухне и подавала на стол. Чкалов, сидя за столом, басил, говорил, что есть не хочет, просил всех присесть: ему надо было с гостями посовещаться.

— Человек он особенный, и самолеты его особенные, — говорил Валерий Павлович о Поликарпове, — крупный ученый и очень легко ранимый. На днях вы с ним познакомитесь.

Весь вечер говорили о подготовке к войсковым испытаниям истребителя И-16.

— Хорошая машина, — убеждал Чкалов Губенко. — Скорость, мощь, маневр. А что еще надо?

Чкалов говорил о том, что у И-16 есть недруги, они не верят в Поликарпова, в его машину, в ее целесообразность. Обгоняя рассказ, заметим, что этой машине суждена будет долгая жизнь, большая любовь летчиков, этой машины будут бояться враги…

Валерий Павлович в совершенстве знал этот истребитель, хлопотал за него. Когда он услышал о том, что профессор Журавченко — один из авиационных теоретиков — забраковал машину, Валерий Павлович поехал в наркомат:

— Кто сказал, что машина не выводится из штопора? Кто летал на ней? — Вопрос был серьезным и точным, ведь, кроме Чкалова, на И-16 еще никто не летал. — Я на И-16 делаю плоский штопор и вывожу из него машину, действуя рулем высоты…

Журавченко покраснел, сопротивлялся недолго, не имея веских доводов, отменил свое прежнее решение. И вот теперь последняя стадия испытаний — войсковые.

Своеобразный по форме крыльев, фюзеляжа и хвостового оперения, стремительный красавец «ястребок» побил скоростью и маневренностью всех соперников в небе. В последнем варианте, с мотором М-62, он развил скорость до 480 километров в час. На высоту 5 тысяч метров самолет поднимался за шесть минут и достигал потолка в 9200 метров.

Это был первый в мире истребитель, имевший на вооружении, кроме пулеметов и пушек, еще две 100-килограммовые бомбы. За сиденьем для защиты летчика была установлена броневая спинка.

О таком истребителе только мечтали. И вот теперь такой истребитель был построен. Испытания состояли из множества сложных упражнений. Помимо всего комплекса боевого применения, на каждом самолете требовалось выполнить по 600 фигур высшего пилотажа и по 200 посадок.

Летом 1935 года Антон Губенко был утвержден ведущим летчиком для проведения войсковых испытаний самолета И-16.

На аэродром прибыла заводская команда наземного обеспечения. Валерий Павлович перегнал самолет, провел несколько занятий с летчиками отряда, с механиками и мотористами, показал высший пилотаж.

Антон понял, что для проведения таких испытаний ему не хватает знаний. Теоретические занятия, которые вызывали зевоту, казались бесконечными, были самыми нелюбимыми, а именно они неожиданно выдвинулись практикой на первое место.

Он больно переживает осознание собственной слабости, недоученности, он скрывал ее от всех только для того, чтобы скорее «подковаться» в теории.

Анатолию Серову он скажет:

«Наступили дни, когда я с одинаковым интересом шел на аэродром и в аудиторию. Часто после полетов я возвращался к схемам, чертежам, разбирая в них свои фигуры — и только что совершенные, и предстоящие в ближайшее время. Какая-нибудь деталь вычерченной кривой, формула, разложенная на миллиметровке, указывали мне на ошибки и наводили на новую мысль».

Он хорошо поймет, что дружбу с теорией нельзя оставлять даже тогда, когда почувствуешь себя опытным и квалифицированным летчиком. Перед каждым ответственным заданием, при каждом знакомстве с устройством новой машины он сличает новый тип самолета с другим, стараясь угадать его поведение в воздухе и намечая порядок испытаний.

Губенко создает себе самый высокий режим напряжения. Днем он летает, устраивает конвейер взлетов и посадок, по нескольку часов не вылезает из кабины истребителя, не заруливая на стоянку, выключает мотор лишь для того, чтобы залить баки бензином.

На аэродроме, чтобы содействовать ускорению проведения испытаний, временно прекратили полеты соседних эскадрилий.

Все аэродромные службы обеспечения работали в тесном взаимодействии с отрядом Губенко. Он был поставлен на внелимитное и бесперебойное снабжение.

Стояла на редкость хорошая погода: безоблачное голубое небо, тепло, но не жарко, почти штиль. Казалось, чья-то невидимая всесильная рука, перетряхнув летние дни, выбрала, как из картотеки, лучшие и поставила их рядом.

Антон просыпался в четыре часа утра. Вставал по обыкновению сразу, как только открывал глаза, долго и проницательно, стоя у окна, смотрел на небо, на возгорающийся горизонт, на желто-голубой разлив у самого стыка земли и неба, довольный потирал руки: видимость миллион на миллион. Полеты не сорвутся.

Заученно, почти автоматически, не вникая в суть самих движений, делал приседания, махи руками, наклон рук вперед до упора и многие другие движения до тех пор, пока не появлялся пот на лбу, спине, не ощущал набухшие упругостью мышцы. Так он делал каждый день, стремительно разгоняя кровь. Голова была полностью занята полетами, диаграммами, контрольными цифрами летно-тактических данных. Красный предел, эталон возможностей, вершина реальности — вот что он хотел от себя. Цели, которые он ставил перед собой, были пока недосягаемы, но на них работали завод, КБ, военные летчики.

Антон не глядел на часы. Он знал, что время движется точно, а размышления бывают коварны, паузы и минутные заминки способны перебросить мысль очень далеко вперед, но практика может задержать в стремлении к цели…

Думать на ходу, одеваться в движении, здороваться не останавливаясь — все это было вынужденным.

В столовой Губенко и летчики его отряда выпивали по стакану молока, шли в штаб, получали документы, ехали на аэродром.

Самолет уже был готов.

Заводская бригада работала круглосуточно, без перерыва на ночь, на отдых. Кто-то спал, кто-то ехал на завод, в КБ. Кто-то точил вышедшую из строя деталь, кто-то, отвлекаясь от дела, писал очередную справку.

В одно из таких напряженных утр на аэродром приехал начальник политического отдела бригады полковой комиссар Павел Котов. Губенко был в полете и не знал, что за его бочками и иммельманами наблюдает такое высокое начальство.

Котов — так считал и он сам — был прирожденным кавалеристом-конником. Всю гражданскую провел в седле. Характер коней знал, уважал их самостоятельность. Когда он, бывало, скакал в атаку, то знал, что они вдвоем с конем, что конь для того, чтобы спасать всадника. Кони — а за гражданскую войну Котов потерял лишь двух коней — берегли его. Осенью 1924 года Котову было предложено перейти в авиацию. Возмущенный столь дерзким и оскорбительным для него предложением, он направился в политический отдел, горя желанием найти там поддержку и излить свою боль на людей черствых, бездушных. Кавалерийским наскоком, привычной неукротимостью атакующего он вошел к комиссару:

— Негоже так с красным кавалерийским командиром!..

Комиссар слушал терпеливо, всем сердцем понимая страдания Котова.

— Все правильно, Павел! Ох, нужна нам кавалерия! И воюет, и в плуг ее можно запрягать. Я и сам старый кавалерист, знаю — тяжело с конем расставаться. Не пошел бы в авиацию, если бы не постановление Центрального Комитета партии «О состоянии обороны СССР». Помнишь? А строчки: «Считать, что важнейшей задачей на ближайшие годы в строительстве красной авиации является скорейшее доведение ее качества до уровня передовых буржуазных стран». Это не про коней! Это про самолеты!

Получилось, как в старой притче: пошел за шерстью, а ушел стриженым. Так вот в 1930 году стал Котов слушателем командного факультета Военно-воздушной академии имени профессора Н. Е. Жуковского.

Начальник факультета В. П. Георгадзе осмотрел своих молодых питомцев, одетых разношерстно, цветасто, как в воскресный базарный день, покачал головой. Были тут и моряки, и кавалеристы, и танкисты, и пехотинцы. Конечно, были и авиаторы.

Старшим курса Георгадзе назначил командира сухопутных войск Константина Вершинина, будущего главнокомандующего ВВС, главного Маршала авиации.

Через несколько месяцев переобмундированный по приказу Я. И. Алксниса в единую авиационную форму. Котов стал заправским летчиком, разговаривая, педалировал «летчицкими» словечками, подпуская немало тумана «штатским», не искушенным в авиации.

Очень полюбил Котов авиацию, но всегда помнил, кому он был обязан переходом в нее — комиссару. После академии командовал Котов эскадрильей, потом бригадой. Однажды его вызвали и сказали — надо пойти на партийно-политическую работу. Подумал — и пошел. Пошел потому, что помнил о своем комиссаре.

Сегодня Котов, наблюдая за искусным полетом Антона, решил дождаться его окончания и тут же на аэродроме поговорить с летчиком.

Губенко зарулил на стоянку, прожег цилиндры — дал минимальные обороты, вылез из самолета, переждал, пока осядет пыль, поднятая винтом, доложил полковому комиссару об окончании полетов.

Котов расспросил о самолете, о самочувствии, настроении в отряде.

— Собери летчиков! — приказал он. — Поговорить надо…

Недалеко от самолета, прямо на зеленой траве, летчики обступили Котова.

— Вот что, товарищи командиры, — Котов согнал с лица веселость. — Есть мнение ускорить испытания И-16. Обстановка тревожная. Партия и правительство придают серьезное значение оснащению армии новейшей боевой техникой. К тебе обращаюсь, Антон Алексеевич, осилим?

Антон пригладил жесткий ежик волос, поглядывая на небо, прищурил левый глаз, спокойно, без демонстративной патетики произнес:

— Осилим!

— Знаешь, Антон, — сердечно выдохнул, признаваясь, комиссар, — я так и думал. Ты на конях не ездил, тебе воспоминание о них не мешает. Пойми мою просьбу серьезно. Ты имеешь право отказаться, попросить отсрочки и будешь прав. Но на вас, молодых надежда… Оседлайте эту машину! Объездить ее надо!

— Объездим в заданный срок!

К вечеру на аэродром прибыл конструктор И-16 Николай Николаевич Поликарпов. Широкоплечий, круглолицый, с высоким лбом. Он выглядел усталым.

— Полетай, Антон, — попросил он, — покажи…

Губенко взлетел, сделал серию фигур высшего пилотажа на малой высоте и, не желая утомлять творца этой машины, прекратил полет.

— Хорошо. А как машина вооружена? Ей придется воевать. Будем сокращать программу испытаний?

— Не надо, — возразил Губенко. — Программа пусть останется прежней. Мы сократим время, а не программу…

— Как? Вы уже об этом знаете? — растерянно воскликнул Поликарпов. — Сегодня я был в наркомате, в ЦК, тревожная обстановка в мире…

…Испытания машины завершились успешно.

Начальник политического отдела бригады Павел Котов сообщил в Москву:

«На Н-ском аэродроме завершены войсковые испытания истребителя И-16 конструкции Н. Поликарпова Программа испытаний, рассчитанная на два месяца, была выполнена в течение девяти дней. Испытания проводил военный летчик А. Губенко, командир отряда, старший лейтенант. Лично им внесено несколько рационализаторских предложений по улучшению машины. Конструктор предложения одобрил и принял к производству.

Губенко А. А. — командир современной формации стахановец. Отлично пилотирует, воздушные бои — индивидуальные, групповые — ведет отлично. Стрельбы и бомбометание проводит на „отлично“, новую матчасть освоил в совершенстве. За короткий срок сделал 2146 фигур высшего пилотажа. Аварий, поломок и вынужденных посадок за годы летной работы не имеет… Летал на 12 типах самолетов, общий налет 884 часа, имеет 2138 посадок. Отличный парашютист-инструктор, имеет 77 прыжков, в том числе 23 прыжка экспериментальных и 2 ночных. Как командир подразделения создает условия для развития стахановского движения и перехода от отдельных стахановцев к ударным экипажам и стахановским подразделениям».

Командующий войсками Московского военного округа с демонстрационными целями посылает группу самолетов И-16 и отряд летчиков во главе с Антоном Губенко в перелет по маршруту Москва — Горький — Ленинград — Москва. Скоростной и маневренный истребитель у большинства летчиков вызывает восхищение. Но рядом с восторженной встречей летчиков, показывающих технику пилотирования нового истребителя, ползла недобрая молва о том, что на больших скоростях летать нельзя, самолет затягивает в штопор.

По просьбе управления ВВС РККА Наркомат авиационной промышленности разрешает Валерию Павловичу Чкалову совершить инструкторско-демонстрационные полеты по авиационным школам. О полетах в Качинской авиационной школе писали газеты:

«Курсанты, да и не только курсанты, но и искушенные в авиации инструкторы и техники, затаив дыхание и не отрывая взглядов от вращающегося самолета, с нескрываемым волнением на лицах следили за полетом Чкалова.

Выполнив каскад петель, бочек, иммельманов, переворотов и боевых разворотов, Чкалов низко пронесся над стоянкой самолетов. Пилотаж закончился. Развернувшись на 180 градусов, он стал планировать на посадку через ангары и приземлился у самого посадочного „Т“.

Выходя из пикирования, Чкалов пригибал траву воздушной струей, в считанных метрах над стартовой дорожкой пролетал вверх колесами, переворачивался, набирал высоту и снова шел навстречу земле. Казалось, летчик дразнил землю».

Жизнь складывалась так хорошо, что еще год назад невозможно было ее представить такой.

Отряд Губенко объявили отличным. Все летчики были объявлены стахановцами, награждены денежными премиями, аттестованы на внеочередное выдвижение.

У Губенко огромный авторитет, всеобщее признание. О нем пишут в газетах.

И вдруг…

Это случилось в середине второго дня недели, в три часа пополудни. Закончив разбор полетов и разъяснив задачи на предстоящие дни, Губенко разрешил летчикам и наземным специалистам завершить рабочий день. Неожиданно он увидел «эмку», мчавшуюся через аэродром к его звену. Что бы это значило? Уж не случилось ли что? Начальствующая машина, поднимая пыль, ехала с недозволенной для аэродрома скоростью.

Губенко, не ведая о причине столь неожиданного визита, попросил своих подчиненных не покидать аэродрома, быстро навести порядок на стоянке. Сам он отошел в сторону, снял комбинезон, отыскал фуражку, летную планшетку, поправил обмундирование, как всякий военный, испытывая волнение от приезда большого начальника, решительно шагнул навстречу неизвестности.

Машина остановилась на границе стоянки звена; приоткрыв дверцу, из нее, наклонившись, вышел начальник политотдела бригады полковой комиссар Котов.

Губенко доложил об итогах полетов, о завершенном рабочем дне.

Котов сердечно потряс руку Губенко, поздоровался с летчиками, извинился, покидая их, подошел к Антону:

— Гостя я вам привез, Антон Алексеевич, принимайте. От самого Алексея Максимовича Горького.

Дверца машины вновь отворилась, из нее, ступая с зыбкого пола машины, выпорхнул большеголовый человек в очках.

— Цитович, — сдержанно представился он.

— Губенко, Антон, — сухим кашлем зашелся командир отряда, виновато посмотрел на болезненно-усталое лицо комиссара.

— Надо ему создать условия, — назидательно сказал Котов, — повозить на самолете, домой пригласить, с Анной Дмитриевной познакомить. Хорошо, Антоша?

— Есть, товарищ комиссар! — Антон окостенело смотрел в недоуменные прищуренные глаза Котова.

— А-а! — комиссар засмеялся жидким прокуренным голосом, потерявшим четкость, возрастную грань. — Писатель это. Писать ему поручено. Хорошо написать, так, товарищ Цитович?

Цитович обременительно улыбнулся, двинул узкие плечи вверх.

— В моей эскадрилье есть летчики получше Губенко, — прозвучал грубый голос Курдубова. — Виноват. Командир эскадрильи майор Курдубов…

Котов всосал в рот губы, пожевал, помял и выплюнул их синими, натянутыми, как кожа барабана.

— Товарищ Цитович, можете работать. Товарищу Горькому скажите, что советские пилоты… одним словом, не подкачают. — Голос Котова обрел силу, был звонок, как верхние регистры старого инструмента. — Капитан Губенко, выполняйте распоряжение. Вам, товарищ командир, — обратился Котов к Курдубову, — надлежит прибыть ко мне через четверть часа.

Котов обвел взглядом замерших в оцепенении летчиков, покровительственно улыбнулся, и, не подав никому руки, сел в машину и уехал.

Курдубов не был сломлен беседой полкового комиссара Котова, своей вины не признал. В годовой аттестации на Губенко он писал:

«…По характеру болезненно впечатлителен и самолюбив, поэтому повторяются случаи невыдержанности и нетактичности по отношению к командованию эскадрильи, заносчивости перед товарищами по работе. В полетах проявляет воздушное хулиганство, что по случайности не стало тяжелым происшествием, нуждается в постоянном контроле…»

Командир авиационной бригады майор Константин Викуленко прочитал аттестацию и внизу, где положено производить запись выводов старшего начальника, написал: «С оценкой командира эскадрильи согласиться нельзя. Тов. Губенко сильно восприимчив и впечатлителен. Требует по отношению к себе более гибкого и умелого подхода в руководстве, но это не всегда учитывает комэск».

Отношения с Курдубовым осложнялись каждый день. Отряду Губенко были занижены оценки сдачи зачетов. Некоторые летчики неожиданно получили взыскания, а сам капитан Губенко предупреждение.

Проанализировав положение в отряде, Антон написал командиру эскадрильи рапорт о причинах, мешающих отряду вновь стать передовым. Рапорт Губенко вызвал новую волну неприязни со стороны Курдубова.

Антон направил письмо комдиву Бергольцу. Он писал:

«Прочел аттестацию за период 1936 года и прошу ее пересмотреть. Написанная пристрастно, под впечатлением поданного мною рапорта о недостатках во взаимоотношениях и тормозе в работе отряда командиром части и личной неприязни ко мне…»

Антон вручил это письмо лично комдиву и просил вызвать для объяснения.

В феврале комдив Бергольц, подведя итоги социалистического соревнования на лучший отряд, определил первое место отряду Антона Губенко. В марте комиссар и начальник политотдела бригады возбудили ходатайство о награждении летчиков и техников орденами…

В мае 1936 года постановлением ЦИК СССР за выдающиеся успехи по овладению боевой авиационной техникой и умелое руководство боевой и политической подготовкой личного состава Антон Алексеевич Губенко был награжден орденом Ленина.

Постановление было передано по радио. Техник самолета, услышав это сообщение, подбежал к старту знаками показал Губенко: «Не взлетать».

— Поздравляю вас, командир, с награждением!..

Губенко наклонился к борту, выслушал молча, проявив величайшую выдержку. Махнул рукой — дескать, не задерживай вылет — и пошел на взлет.

Через полчаса о награждении Губенко знал весь аэродром. В воздухе, безграничной лазурной дали, Антон выдержку свою все-таки потерял и пилотировал в этот день, пожалуй, больше, чем в самые озорные дни в начале своей летной карьеры. Он выписывал самолетом по небу весьма замысловатые фигуры, выражая неудержимое чувство радости. Сестра писала Антону:

«Твой орден — это не только твоя, но и моя радость, носи его с честью, оправдай будущей работой. Я знаю — ты настойчив, упрям».

Дом Губенко наполнился шумом, людьми, поздравлениями. Ему слали телеграммы, письма, запросы — тот ли это Губенко? Приезжали, заходили.

Поздравляли отовсюду. Из Качи, родного села, любимого Дальнего Востока — родные, друзья, стойкие единомышленники, безгранично поверившие в летный талант Антона, и те, кто никогда не понимал его мятежной и ищущей души.