ПЯТЬ ИЛИ ПЯТЬДЕСЯТ?

ПЯТЬ ИЛИ ПЯТЬДЕСЯТ?

Случилось это, помнится, в апреле 2005-го. Едва в тот день разложился, как ко мне подковыляла бабушка-божий одуванчик. С лицом, сморщенным как печеное яблочко. В белом платочке, в выгоревшем до неопределяемого цвета старинном болоньевом плаще, мужских суконных ботах «прощай, молодость» и толстых вязаных чулках. В руках старушка — на вид лет под восемьдесят — держала толстую клюку.

— Сынок… — голосом умирающего лебедя произнесла она. — Ты тока продаешь, али как?

— И «али как» тоже, бабуля. А у вас что, книги имеются?

— Ой, сынок! — частит божий одуванчик. — У мине от деда стоко много их осталось, стоко много… Старый пенек, всё покупал, идиёт малахольный. Они мине не нужны, я их выбросить хотела… Почем возьмешь?

По опыту я уже знал, что когда изначально утверждали, будто бы предлагаемые книги собирались выкинуть (отдать в детский дом, госпиталь, школу), а потом резко переходили к «почем возьмешь?», передо мной почти наверняка оказывался жадный человек. Что ж, сейчас и проверим…

— Бабуля, я по дорогой цене книги не покупаю, да при том еще и беру с разбором. Если так устроит — что ж, тогда могу подойти, пересмотреть, выбрать.

— Сынок, а вот ежели ты усё возьмешь, гамузом, я так задешево отдам, так задешево!

И божий одуванчик для пущей убедительности прижмуривает глазки.

— Ну и почем же конкретно?

— Ой, сынок, да хотя б уж по пиддисят рублёв за книжку дашь — и господь с тобой…

— Да ты что, офонарела? — изумляясь эдакой наглости, на автомате перехожу на «ты». — Я сам по двадцать-тридцать рублей в среднем за книгу торгую, а чтоб по полста покупать… Потом-то по какой же цене реализовывать?

— Сынок, да что ж ты так теряесься-то! — возвышает голос бабуля. — Да я ж специяльно племянницу в мага?зин посылала. Она мине и сказала, что там кажная книжка — по сто рублёв и боле. Вот ты у меня по пиддисят-то возьми, а сам по сто рублёв опосля продавай, в большой выгоде будешь.

— У меня по магазинной цене литературу никто приобретать не сподобится, — хмыкаю я. — Да там и книги все новые, а у тебя, небось, одно старье, да еще и макулатуры полно. Ей же в скупке вся цена — пятьдесят копеек за килограмм.

— Побойся бога! Мои старые куда лучче новых! И дорогее! Сделай доброе дело, помоги старому человеку… По пиддисят рублёв…

— Бабуля, становись рядом, да и торгуй на здоровье. Хоть по сто пятьдесят, хоть по тысяче — никто не запрещает…

— Я больная, книжки чижелые, а у мине на них доку?ментов нет! А ты должон, ты обязан! — убеждает старушка. — Бабушку пожалеть. По полста рублёв…

— Ну, знаешь… Я такой же пенсионер, как и ты. Насчет жалости же и обязанностей — это давай, вон, к государству обращайся.

— Ты не такой! — вскрикивает божий одуванчик. — Ты здоровый! Эвон скоко книжек кажин день тягаешь! А мине не сегодня-завтра на погост отнесут… Помоги! На хлебушек! По пиддисят!

— Слушай, иди отсюда! — окончательно лопается у меня терпение. — Что я тебе, благотворительное общество? Своей бы семье на хлебушек подзаработать…

И тут бабуля на глазах распрямляется, а из печеного яблочка враз проглядывает злющая баба-яга. Мгновенно окрепшим голосом с угрожающими нотками она уточняет:

— Ну так что, не возьмешь, значит, усе по пиддисят?

— Сказал же: нет…

— Чтоб твои книжки огнем сожгло! — поняв, что дело не выгорело, грозит мне баба-яга костлявым кулаком. — Чтоб их водой залило! Чтоб тебя лихоманка разбила! И всех твоих сродственников тоже! Чтоб ты чирьями оброс, идиёт треклятый! Чтоб тебе сгнить заживо, гад ползучий!

Секундная пауза — и характер ругательств меняется, а крик усиливается.

— Спикуль! Мошенник! Ворюга! На моем горбу в рай въехать хотит!

— Бабка, мне единственно от тебя надо, чтоб отсюда свалила побыстрее. А в рай — это как раз ты сама на мне «по пиддисят рублёв» въехать собиралась. И вообще: не ори так громко, а то паралик хватит, в момент на Северном кладбище пропишешься.

— Не дождесся, сукин ты сын! — уже вопит баба-яга. — Я еще твоих унуков переживу! — И демонстрирует мне комбинацию из трех пальцев. — Фиг тебе! На! На! На! Получи!

Не удовлетворившись одной дулей, сует под мышку клюку, и вот уже в мою сторону выставлены два кукиша, оканчивающиеся желтыми, давно нестриженными ногтями.

— Выкуси! Выкуси! Эвон я чичас до милиции-то дойду, они те живо в бараний рог скрутят! Ишь, чего удумал! Мине на Северный! А тибе — у тюрьму!

…Божий одуванчик еще долго бесновался около клеенок. Потом в бессилии ткнул клюкой в воспоминания маршала Жукова и поковылял своей дорогой…

А после обеда в тот день букинистику своим вниманием почтила другая бабушка — возраста начинающей пенсионерки и весьма плотненькая. Конкретно ее заинтересовал «отдел детской литературы». Переглядев с десяток книг, женщина выбрала солидный том сказок Андерсена. Разогнулась, держа его в руке.

— Сколько просите?

— Тридцать рублей.

— А это еще почему так дорого? У вас книжки старые, они должны быть дешевые, — делается упор на слово «должны».

— Однако ведь не сто рублей я заломил. И потом: состояние тома отличное, обложка твердая: даже не картон, а ледерин, плюс иллюстрации имеются. Черно-белые, правда, зато немалым числом… Ну, хотите, берите за двадцать пять.

— Все равно дорого.

— Хм. Сколько же, по-вашему, за это издание было бы в самый раз?

— Ну… — задумывается Плотненькая, и на лице ее отражается сложная гамма чувств. — Ну… Десять рублей… А лучше бы за пять.

— Ага, конечно. У нас проезд в автобусе уже дороже стоит. Это, выходит, если с советскими ценами сравнить, дешевле пятака? Нет, не спорю: была лет сорок-пятьдесят назад такая серия «Мои первые книжки». Брошюрки в мягкой обложке, листов на десять-двенадцать. Все именно по пять копеек и стоили. А издание, вроде того, что вы в руках держите, тянуло тогда от полтинника и выше.

— Ну, мне тут лясы-балясы рассусоливать некогда. За десять рублей отдаете?

— Нет, конечно.

— Подавись тогда ей! — с размаху швыряет Андерсена поверх других книг Плотненькая. Однако не уходит, а начинает «говнять товар»: — У тебя книжки старые! Они грязные, рваные, противные! Ты их у бомжей скупаешь! Ты их на помойке собираешь! Ты их в библиотеках воруешь! По тебе давно решетка плачет!

— Ясное дело, рыдает. А вот продавай я литературу по пять рублей, так и от бомжей, и с помойки, и краденая — в опте бы все за счастье пошло?

«Говнятельница» секунд пять трудно размышляет, а затем, боевито всхрапнув, харкает на ближайшие тома:

— Тьфу на твои книги! Тьфу! Гад, скотина, сволочь!

— Мадам! А ведь за такое я тебя саму оплевать могу! — делаю я к ней шаг.

— Милиция! — сиреной взревывает Плотненькая. — Спасите! Помогите! Убивают!

— Совсем сблындила? — удивляюсь я. — Чтоб я об тебя руки марать стал?

— Что, испугался? — сбавляет она голос. — Вот завтра с ментурой сюда приду, так небо с овчинку покажется! Ты меня еще попомнишь, негодяй!

…Вытирая влажной тряпкой книги, размышляю, что всем мил был бы, покупая литературу с рук по пятьдесят рублей за том, а продавая оную потом по пять. Или и тогда недовольные нашлись бы? «А почему не по сто и не по рублю!»