Глава пятая КРАДЕНАЯ ВЕРА

Глава пятая

КРАДЕНАЯ ВЕРА

История с Гофером не у каждого вызывала смех. Сегодня гонят камнями духовное лицо, а завтра, смотришь, настанет очередь именитых горожан, которых так ненавидят в кварталах бедноты!

В ратуше горячо спорили, стоит ли защищать магистра Томаса. Гофер обвинял своего врага в ереси. Епископ потребовал Мюнцера к себе, но тот отказался ехать. Должен ли магистрат свалить вину на Гофера или, напротив, поддержать его? В Цвиккау ненависть к римской церкви была очень сильной. Заправилы города находили, что церковь обходится слишком дорого — ее надо так реформировать, чтобы она стала и послушней и дешевле. Невелика беда, если Мюнцер и хватил через край — толпу-то ведь он натравливает на папистов. И разве плохо, что в них, и только в них, народ будет видеть корень всех несчастий? Люди, считавшие нового проповедника очень опасным, остались в меньшинстве. Магистрат встал на сторону Мюнцера, направил к епископу посольство, обвинений Гофера не подтвердил. Не был ли этот шаг ошибкой?

Еще не зная, улажено ли его дело, Мюнцер продолжал ожесточенные нападки на духовенство. Разве таких проходимцев, как Гофер, мало? Чем лучше пастыри соседних приходов? Он называл имя за именем. Народ должен знать своих врагов. Плохо им будет, коль не внемлют они рассудку. Он велит их вышвырнуть вон, если кто из них осмелится сунуть нос в Цвиккау.

Его слушали с затаенным дыханием. Толпа провожала его до дому. Среди приветственных возгласов он все чаще слышал слова, полные грозной решимости: брат Томас не должен сомневаться, что сердца мастеровых, жаждущие борьбы, и их мозолистые руки всегда с ним. Но он видел, что и ряды врагов множились очень быстро. В дом ему были подброшены анонимные пасквили. Какой-то грамотей зло издевался над пророком Собачьей улицы. Почерк был Мюнцеру незнаком. Казалось, он принадлежал человеку, малоискушенному в письме. Однако содержание говорило о другом. Уж не приложил ли к ним руки многомудрый Эгран?

Посольство, направленное к епископу, увенчалось успехом. Один из его участников особенно старался выгородить Мюнцера. Но когда он вернулся в Цвиккау, ему вдруг посоветовали уехать из города. Члены магистрата разводили руками. Они тут ни при чем — это наместник курфюрста. Он велел выплатить слишком удачливому посланцу десять гульденов отступных, лишь бы тот поскорей убрался.

Фраза, которую бросил Мюнцер, когда узнал об этом, даже его сторонников в магистрате заставила поежиться. «Я отомщу за коварство! — вне себя от гнева воскликнул он. — И пусть потом псы слизывают кровь с мостовых!»

Вот тебе и лютеров проповедник! Кое-кто пытался его оправдывать. Да, Мюнцер не отличается выдержкой, но руководят им самые возвышенные чувства — страстное, как у ветхозаветных пророков, стремление служить господу и слепящая ярость против его врагов.

Только стремление служить господу?

Пора повнимательней прислушаться к его проповедям и как следует разведать, чему он поучает своих приверженцев. Ведь не о древних евреях идет речь, когда он толкует библию. Уж очень остро звучат притчи об иудейских царях и иерусалимских мытарях.

В конце января подмастерья-суконщики предъявили магистрату ряд требований. В своем ли они уме?! Ссылаясь на Евангелие, они говорили о справедливом разделе богатств, о равенстве всех перед богом, о необходимости помогать ближнему не утешением, а делом. Они считали, что общность имущества соответствует истинной вере. Магистрат решительно осадил подмастерьев и согласился на единственную уступку: им разрешается устроить кассу, из которой в случае болезни они получали бы помощь. И все!

Кто подбивал их на эту опаснейшую крамолу? Мюнцер. Вот когда начали всходить его посевы! Правы люди, давно говорившие, что ему нельзя оказывать никакой поддержки. Простаки думали, что новый проповедник ограничится нападками на духовенство и поможет поприжать обнаглевших монахов. Так пусть теперь они пеняют на самих себя! Мюнцер знает, куда гнет, — он подстрекает рабочий люд к бунту.

Растущее с каждым днем влияние Мюнцера не на шутку испугало отцов города. «Брат Томас» постоянно окружен народом. Когда он проповедует, церковь набита битком. Неужели нет средств отвадить толпу от этого смутьяна? Что смотрит Эгран? Почему он не оправдывает возложенных на него надежд? Он не должен отсиживаться в сторонке — ведь столь ученый человек может доказать, что Мюнцер толкает людей в пучину ереси.

Эгран не заставил себя упрашивать. До чего только не договорился Мюнцер!

Какая это еще новая, «выстраданная» вера? Вера есть только одна — та, что изложена в священных книгах. Если согласиться с Мюнцером, выходит, что любой человек, ткач или рудокоп, который перенес на своем веку множество страданий и опьянен идеями равенства, обладает верой куда более истинной, чем богословы, всю жизнь изучающие писание. Зловреднейшая крамола!

Буква библии прежде всего! Никаких пересказов и домыслов, никаких ссылок на «дух Христов», который якобы помогает неучам постигать скрытый смысл священного писания! Зло издевался Эгран над этим «духом». Мюнцер и его приверженцы уверяют, что обладают им? Пусть они это докажут. Пусть-ка они, например, явят чудо и изгонят из одержимых нечистую силу!

Мюнцер повсюду громил Эграна: в церкви, в харчевнях, на цеховых сходках. В чем суть эграновых проповедей? Народ сам не может постичь божьего слова. Он должен во всем слушаться своих мудрых учителей и ничего не предпринимать без их совета. Для спасения души необходима лишь милость гоподня. Борьба за общее благо излишня. Верьте в загробную жизнь и довольствуйтесь существующим!

Мир стоит накануне величайшего переворота. Совершить его может только народ, который начинает пробуждаться и сознавать свою силу. К каждому святому делу всегда примазываются корыстолюбцы, ищущие личной выгоды. Озлобленность против церкви они намерены использовать в собственных интересах. Они не хотят коренных перемен и готовы всеми силами прислуживать правителям, лишь бы занять богатые приходы и тепленькие места.

Они во что бы то ни стало желают сидеть наверху и ради этого прибегают к обману. Тычут пальцами в толстенные книги: здесь, мол, вся правда, и только они одни ее знают, а простому человеку она закрыта. Так книжники присваивают слово божье, крадут его у своих ближних.

Давно уже Томас заметил, что среди сторонников Лютера немало людей, которые лишь прикрываются проповедью Евангелия. Они, не жалея красноречия, обличают стяжательство папистов, а сами только и думают о своем кармане. Народу ведь не станет легче, если на его шее вместо жрецов в шелковых ризах воссядут ученые ослы в докторских беретах!

Всякий, кто твердит, что вера заключена в священных книгах и недоступна простому человеку, обманщик и вор. Подобных наставников надо гнать прочь. Хорошего от них не дождешься. Они всегда защищают сильных мира сего! Ничем они не лучше прежних книжников и фарисеев, лицемерие которых обличал Христос! Новоявленные книжники, те, что носятся со своей пергаментной библией, опасней папистов, ибо народ еще не понял всей зловредности их учений. Они, эти жадные до денег плуты, швыряют пастве, словно собакам обглоданную кость, мертвые библейские тексты и высмеивают людей, которые обладают настоящей, не краденой, а выстраданной верой. Они ловко обращаются с писанием и выставляют себя знатоками божьего слова. Но недолго продлится их обман: народ увидит, чьими слугами стали книжники.

Город разделился на два лагеря. Чем больше обострялась ссора Мюнцера с Эграном, тем резче размежевывались враждующие партии. Низы поддерживали Мюнцера. Состоятельные горожане и их послушная челядь стояли на стороне Эграна. Чувствовалось, что дело не ограничится только взаимными нападками.

В великий пост, ночью, неизвестные выбили камнями окна в доме, где жил Мюнцер. Кое-кто потешался: «Сквознячок, наверное, помешал магистру Томасу спокойно беседовать с богом!»

Подмастерья все чаще собирались на тайные сходки. Советники магистрата вынуждены были признать, что выступления Эграна цели своей не достигли. Число приверженцев Мюнцера увеличилось.

Как бы не запрыгали по крышам «красные петухи»!

16 февраля Мюнцера и Эграна пригласили в ратушу и велели прекратить распрю. Томас негодующе отверг мысль о соглашении с Эграном. Он, Мюнцер, защищает истину, и ничто не вынудит его молчать! Ну, вот и видно, каков этот любимый чернью проповедник. Раз магистрат настаивает на примирении, Эгран готов простить нанесенные ему обиды — им движут истинно христианские чувства. Он пишет Мюнцеру письмо. Кто теперь скажет, что Эгран не старался покончить с ссорой? Письмо, лицемерное и двусмысленное, казалось на первый взгляд миролюбивым. Но сколько в нем было иронии и насмешки!..

«То, что ты возле замка прошлую субботу так гнусно меня отделал и обыкновенно на цеховых сходках так плохо обо мне говоришь, равно, как и то, что ты меня с церковной кафедры объявляешь дьяволом, — все это я должен терпеливо сносить. Вероятно, это внушено тебе твоим духом, которым ты хвастаешься…»

В приписке Эгран не удержался, чтобы лишний раз не уколоть противника: «Я умышленно писал по-немецки, ибо чувствую, что дух твой презирает искусство и всякую ученость».

Уравновешенным человеком Лютер не был. Вспыльчивый и нетерпимый, он мог в порыве гнева наговорить лишнего. Остыв, он нередко сожалел о происшедшем. Иногда своим поведением он напоминал дядюшку Ганса, известного буяна и драчуна, который лез очертя голову в любую свалку. А иногда он проявлял поразительную осторожность. О, если бы он, богобоязненный монах, мог поступать по своему желанию, то не высовывал бы и носа из своей кельи! Враги вынуждают его сражаться. Неуемная гордыня напяливала на себя тесноватое рубище скромности. Задор уживался бок о бок с благоразумием.

Лютер много писал. Виттенбергские печатники не знали отдыха. Он по-прежнему уверял, что папская булла — это затея Антихриста. По-латыни и по-немецки доказывал он свою правоту. В Вормсе собрался рейхстаг, который решит и его судьбу. Апостолический нунций прилагал великие усилия, чтобы молодой император помог ему примерно наказать еретика.

Прошлым летом Лютер высказал мысль, что одолеть папистов должны князья. Теперь он писал о другом: не сейчас погибнет Антихрист, а при конце света, и уничтожат его не руки людей, а слово божье. Поэтому с Антихристом и его прислужниками следует бороться не мечами, а только словом, ибо слово — единственное оружие, которое действенно против них. Горячие головы вроде Гуттена, призывающие к войне с попами, жестоко заблуждаются. Такая война была бы не чем иным, как сплошным убийством. Лютер осуждал ее: воевать со священниками — это то же, что воевать с женщинами и детьми.

Он не поощрял крайностей. Распря, вспыхнувшая в Цвиккау, была совершенно некстати. Она могла ухудшить его собственное, весьма сложное, положение. Из Виттенберга шли предостерегающие письма: Томас должен быть умеренным и не обострять ситуации. Когда вторичное обращение к Мюнцеру одного из ближайших сподвижников Лютера оказалось бесплодным, вмешался сам Мартин. Если среди его сторонников возникают разногласия, то это лишь на руку врагам. Чего стоят настойчивые отмежевания от решительных мер, если Мюнцер, видный деятель его лагеря, становится подлинным воплощением мятежного духа? Всеми силами Лютер добивался прекращения ссоры и очень хвалил Эграна. Томас возмутился. Желая во что бы то ни стало достичь примирения, Мартин берет под защиту Эграна, этого вредного, тщеславного человека! Мюнцер отказался пойти на мировую. Он был непоколебим как стена. Мартин встал на сторону Эграна. Видно, среди книжников ищет он родственные души!

Эгран, несмотря на минимум обязанностей и кучу льгот, испытывал все возрастающее чувство тревоги. Добрый город Цвиккау перестал быть милым его сердцу. Он часто подумывал, что следует уехать. Но желание получить вперед деньги за вторую половину года удерживало его.

Люто ненавидел он своего бывшего заместителя. Даже внешность Мюнцера вызывала неприязнь. Томас не слыл красавцем, а теперь черты его стали еще резче. Сумрачная физиономия, пронзительный взгляд, порывистые движения — все претило Эграну. А посмотрите, кто окружает Мюнцера, этого пророка Собачьей улицы: грязные подмастерья, оборванцы, гулящие девки, изменившие под его влиянием своему ремеслу. Они называют друг друга «братьями» и «сестрами» и носятся с бредовой мечтой о царстве справедливости на земле. Мюнцер, видите ли, возвещает им правду. Они смотрят ему в рот и ждут откровений. Его власть над ними огромна. Они готовы броситься ради него в огонь и воду. Страшные дни наступят в Цвиккау, когда дело дойдет до резни. Не только мастеровые схватятся за ножи и пики — их жены, сестры, дочери, все эти фурии, одержимые духом разрушения, выскочат на улицы с вилами и топорами.

Нет, Эгран хочет быть подальше от всего этого. Он снова объявил, что намерен в скором времени перебраться в Яхимов, и настойчиво просил подыскать ему замену. О том, чтобы его место занял Мюнцер, не могло быть и речи. Решили пригласить проповедника из соседнего города, человека взглядов весьма умеренных. Его кандидатуру, как говорили, горячо поддерживал сам Лютер.

Слухи о каком-то тайном сообществе, которое создает Мюнцер, становились все настойчивей. В начале марта магистрат объявил, что всякий, кто учинит волнения, будет беспощадно наказан. Священников тоже следует оставить в покое. В городе должны воцариться мир и согласие. Никто не имеет права вербовать сообщников и сколачивать партии. Ослушавшихся ждет смертная казнь и конфискация имущества.

Нередко Мюнцера, презрев все запреты, сопровождали вооруженные подмастерья. При мысли о суровом проповеднике, который целыми днями пропадал среди рабочего люда, многие именитые граждане теряли покой. Пора уже было от него избавиться.

Он, не отрываясь, долго писал. Нетронутой стояла еда. Любимый пес вылез из-под скамейки и заскулил. Томас бросил ему кусок со стола. Пес вдруг начал кататься по полу в страшных корчах. Вскоре он сдох.

Императорский герольд передал Лютеру официальный вызов на рейхстаг. Ему было приказано ехать в Вормс.

Он не должен подчиняться этому приказу! Не по добру зовут его в Вормс. Паписты вертят императором как хотят. Никто не будет разбирать учения Лютера или вступать с ним в споры. Судьба его решена: если он не отречется от своих взглядов, его немедленно осудят. Охранная грамота ничего не стоит. Такая грамота была и у Гуса, но она не спасла его от костра. Он не должен ехать. В Виттенберге он в относительной безопасности, а мало ли что может случиться с ним по дороге — его убьют из засады или уморят в какой-нибудь харчевне.

Со всех сторон советовали ему отказаться от поездки. Безумие отправляться чудовищу прямо в пасть! Он слышал не только озабоченные голоса друзей. Кое-кто нарочно преувеличивал опасности, которые подстерегают его по пути. Коль он ослушается, паписты возликуют — Лютера немедленно подвергнут опале: его не защитят ни представители сословий, ни курфюрст. Для нунция это было бы лучшим выходом — покончить с еретиком, не разбирая его дела на рейхстаге.

Решение далось Лютеру не легко. Он лучше других понимал, что ему грозит. Не поехать? Скрыться? Бежать? Сколько на него возлагали надежд! Он сознавал всю тяжесть ответственности, которая на нем лежала. Его называли «немецким Гераклом», им гордились. Так неужели же он струсит и погубит начатое им дело?

Временами смертельный страх сжимал его сердце. Он чувствовал себя совсем больным. Но он твердо решил ехать. 2 апреля 1521 года небольшая крытая повозка, миновав городские ворота Виттенберга, покатила по дороге на Лейпциг.

Попытка отравить Мюнцера еще теснее сплотила его сторонников. Власти призывали к миру, а сами и не помышляли об этом. От них можно было ждать всего.

В среду 10 апреля, в три часа утра, возле дома, где жил Мюнцер, раздался истошный крик: «Пожар! Пожар!» Томас бросился к окну. Его вовремя остановили. Не открывать ставен! Враги, вероятно, рассчитывают убить его выстрелом из-за угла.

Крики повторились несколько раз и смолкли, как только на улицу выскочили полуодетые, испуганные люди. Никакого пожара не было. Человек, поднявший тревогу, скрылся. Его никто не видел. Утром по городу поползли слухи, что это Мюнцер, одержимый кровавым кошмаром, мечтающий спалить всех и вся, на рассвете сам кричал из своего дома. Кому, как не ему, творящему черное дело, на руку беспорядки, смятение и всеобщий страх?

Повозка Лютера катилась по направлению к Вормсу. Дни были наполнены тревогой и волнениями. Встречать его выходили и стар и млад. Приветственные крики сменялись невеселыми советами. Пусть он остерегается пустынных лесных дорог и не ест ничего в харчевнях — как бы там не подмешали в пищу яда. Доброжелатели то и дело твердили об осторожности. Одни верили, что он посрамит врагов. Другие не сомневались в обратном: раз на рейхстаге собралось столько кардиналов и епископов, то они мигом обратят Лютера в горсть пепла, как это совершили с Гусом в Констанце.

Не хотят ли его запугать? По дороге ему подарили портрет сожженного Савонаролы. Призыв мужественно сражаться за правду или напоминание о судьбе непокорного флорентийца?

Во многих местах Лютера встречали очень торжественно. Апостолический нунций был вне себя от ярости: поездка еретика превращалась в триумфальное шествие. Вся ненависть к римской церкви выливалась в приеме, оказываемом Лютеру в городах, через которые он проезжал. Симпатии народа были на его стороне. Это придавало ему мужества. Позже он говорил, что даже если враги развели бы между Вормсом и Виттенбергом огромный костер, который достигал неба, он все равно не отказался бы от поездки.

Он подбадривал своих спутников и самого себя. Он старался подавить страх. Состояние его было незавидным. Почти всю дорогу он хворал, у него внезапно начались острые приступы какой-то желудочной болезни. Ему пускали кровь и давали вина. Будущего он боялся, но ехал вперед.

Вдруг из Вормса, от Спалатина, прискакал гонец. Курфюрст советует не приезжать. Дела обстоят очень плохо. Он не сможет его защитить. Лютер уже осужден. Ему нельзя появляться на рейхстаге!

Курфюрст, единственно надежный покровитель, и тот отказывал в помощи. Куда бежать? Что делать?

Пасквиль был написан в стихах. Пророка Собачьей улицы не пощадили: забористые словечки чередовались с оскорблениями, издевка и клевета — с хвастливыми угрозами. От злейших еретиков, свихнувшихся на общности имущества, понабрался Мюнцер вздорных мыслей. Он, желтолицый злодей, исчадие ада, — причина всех смут. Ему советовали убраться из города, пока еще не поздно.

Томас был уверен, что пасквиль написан Эграном. Он, правда, изменил своему пристрастию к изящной словесности и сыпал непристойной руганью. Ненависть заставила его забыть о хорошем стиле. Неистовой злобой пронизана каждая строчка. Эграна стоило хорошенько проучить. Пусть он не думает, что Томас и его друзья не ответят на вирши хлесткими стихами, соленой прибауткой и крепким ругательством. Подмастерья не изучали латинской грамматики, но не им лезть за словом в карман. Они так отделают пройдоху Эграна, что он не захочет больше острить!

Стихи сочиняли сообща. Спесь и зависть распирают Эграна. Он, как бочка с вином, наполнен до краев безмерной жадностью. Строит он из себя святошу, а сам не дурак пображничать и великий охотник до смазливых бабенок. Плевал он на простой народ — для него главное быть в милости у важных птиц. Проповедь Евангелия лишь предлог загрести побольше денег. Он раб толстого пфеннига. Теперь страсть к наживе тянет его в Яхимов. Там он снова сможет заняться продажей индульгенций и прочей мерзостью. Но Эгран свое получит раньше, чем успеет покинуть мостовые Цвиккау.

Памфлет был старательно переписан в пяти экземплярах. И когда в воскресенье город проснулся, на самых видных местах — на дверях церквей — были прибиты листы с убийственно язвительными стихами.

Страсти разгорелись еще больше. Покровители Эграна уверяли, что пришла пора вооруженной рукой задавить дерзкую чернь. Мастеровой люд, осознав собственную силу, ведет себя слишком вызывающе. Его надо загнать обратно в подвалы, к красильным чанам и тюкам шерсти. Чего еще ждать? История с памфлетом — прекрасный повод расправиться с Мюнцером. Ему, как и всей общине, известен приказ о том, что действия, могущие повлечь за собой беспорядки, будут караться самым жестоким образом. Он нарушил этот приказ и должен понести наказание.

Пока магистрат обсуждал ситуацию, вмешался наместник курфюрста. Ему надоело наблюдать, как в городе зреет бунт. Мюнцер занимается не теологией.

Сборища, которые он устраивает в частных домах и мастерских, далеки от евангельского смирения. Он сеет повсюду семена раздора. Дальнейшее его пребывание в городе грозит страшной бедой. Он, наместник, не терял времени зря, и у него наготове добрые молодцы, кнехты и рейтары. Возню с Мюнцером пора кончать.

Отцы города согласились: 16 апреля Мюнцера вызовут в ратушу и схватят. План этот, к счастью, не остался тайной. Весть о коварном замысле мгновенно разнеслась по городу. На Собачьей улице побросали работу. Толстосумы задумали недоброе против любимого народом брата Томаса. Суконщики побежали вытаскивать припрятанное оружие. На улицу высыпали женщины. В богатых кварталах хлопали ставни, двери запирались на засов. Не бросится ли голытьба к ратуше? Наместник послал за подкреплениями.

Что делает Мюнцер? Он, докладывали соглядатаи, о чем-то совещается со своими ближайшими единомышленниками, но не подстрекает толпу и не надевает кольчугу.

Вечером магистрату доносят: главарь бунтарей как ни в чем не бывало велел истопить баню и, захватив веник, пошел мыться.