В тюремной больнице
В тюремной больнице
Последнее предположение Артема о том, что еще много утечет времени, прежде чем состоится суд над ним и его сопроцессниками, целиком оправдалось. Ждать суда Артему пришлось еще долгие месяцы. Но перевозки из одной тюрьмы в другую добром для Артема не обернулись. Он заразился сыпным тифом. Так несчастливо начался для Артема новый, 1909 год. Суда нет и нет, когда он будет, неизвестно, зато болезни нагрянули со всех сторон. Артем лежит в тюремной больнице вот уже месяц без сознания. Врачи махнули на него рукой: какой организм способен вынести столь ужасную по тяжести форму сыпняка? Больной мечется по постели, переживает в горячечном бреду бурные события 1905 года. Он командует дружинниками, прячется в лесах, яростно спорит с политическими врагами, поет революционные песни. Так проходят дни и ночи «обреченного» на гибель сыпнотифозного.
Но больной, к удивлению врачей, невзирая на бессознательное состояние, невзирая на температуру свыше 40 градусов, принимает пищу; он ест вопреки всем правилам медицины о том, что без сознания больные не едят.
«Кисель, молоко и хлеб, которые мне совали в рот, — рассказывал позже со слов нянюшек Артем, — я всегда проглатывал до последней ложки».
Этот «волчий» аппетит революционера, который на воле месяцами довольствовался «куском хлеба в кармане», спас его во время тяжелейшей болезни. Артем выжил. 7 марта 1909 года он уже выписался из больницы и был способен дать полный отчет «дорогой тете» о своей жизни.
В тюремной больнице выздоравливающий Артем попал в плохую компанию.
«Представьте, целый месяц пробыть в обществе воров-рецидивистов, рыцарей большой дороги, вырезавших на своем веку немало народу; профессиональных нищих, шулеров и тому подобной братии. Читать я не мог, да и нечего было; заниматься еще чем, чтобы уединиться хоть на время, тоже было невозможно; однообразные рассказы о том, как один «работал» с дубинкой, а другой с браунингом или мечеными картами, скоро надоели».
Режим дня для заразных больных был суров: из палаты выходить нельзя, писать письма нельзя, куда ни кинешься — все нельзя и нельзя. Говорить громко тоже было нельзя, а говорить тихо — ничего не услышишь. Но этот запрет систематически нарушался. Артем основательно оглох после приема «лошадиных доз» хины. Так лечили его от второй по тяжести болезни — цинги: пять раз в день хинное питье.
По мере выздоровления Артема все сильнее мучил голод. Больничные харчи только усиливали это тягостное ощущение.
«В земской больнице ужасно скупо кормят: после обеда можно съесть без труда три фунта хлеба, — писал Екатерине Феликсовне Артем, — мы для сытости выпивали по кварте квасу; когда не было лучшего, приходилось покупать сыра, чтобы быть сытым. Я страстно стремился поправиться…»
Помогать Артему деньгами ухитрялись друзья, чтобы поскорее его поставить на ноги. И Артем поднялся с постели и стал готовить себя к новым испытаниям. Почувствовав себя крепче, он берется за работу, доступную ему в условиях тюрьмы. «С грехом пополам одолеваю понемногу английский». Быть может, все это пригодится в будущем. Когда же нибудь состоится суд. Сошлют в Восточную Сибирь. Уральских по обыкновению ссылают в эти гиблые места. В ссылке он обосновываться надолго не собирается. Обстоятельства могут сложиться так, что он окажется за границей, а там необходимо знание языка. Таким универсальным языком, на котором его поймут во многих странах мира, явится английский.
Из земской больницы Артема перевели долечиваться в тюремную. Наступила уральская холодная весна, которую Артем называл скверной карикатурой на южную зиму. Всю пасху шел снег. Из окна палаты Артем видел, как на землю падали снежинки. Ни зима, ни весна. Он подходил к окну, осторожно смотрел на безрадостную улицу, осторожно потому, что это запрещалось тюремным законом. Часовой, увидя в окне заключенного, имел право в него стрелять.
«В общем живу ничего, но Вам желаю жить лучше», — писал друзьям Артем,