ГЛАВА V. В КВАРТЕТЕ С «ДНЕПРАМН»

ГЛАВА V.

В КВАРТЕТЕ С «ДНЕПРАМН»

Картофель «по-салютовски». — Не спорим о «вкусе» — Узда для вирусов. — Ноги — это те же руки. — Велопрогулка через океан. — Хочешь помыться — дыши через шланг! — Растите, кристаллы, большие и маленькие... — Откуда в космосе чай?

В двенадцать дня звучит сирена — наш будильник. Возникаешь будто из небытия: я крепко сплю в космосе, глубоко и без сновидений, невесомость влияет, что-ли... Да и Берци, кажется, отдохнул неплохо.

Основной экипаж еще спит — легли только после восьми. Но и они — программа есть программа — тоже выбираются из мешков, кряхтят, потягиваются...

И вот Рюмин уже хлопочет у электронагревателя:

— Что приготовить?

— На свое усмотрение,— не сговариваясь, дружно отвечали мы.

Кулинар он что надо. Выбирает мясо, вкусную венгерскую снедь, картофельное пюре. Мы же тем временем приводим себя в порядок, разминаемся. Зарядка — у основного экипажа, а у экспедиции посещения — утренний туалет: обтирание мягкими салфетками, бритье.

Бреемся «Агиделью» — марка эта многим известна. Только здесь со сбритыми волосками приходится обходиться куда строже, чем на Земле: они собираются в специальном фильтре, который по мере наполнения очищается с помощью пылесоса. Такая предосторожность не лишняя: не заметишь, как вдохнешь плавающую пылинку.

Вместо зарядки нам предстоит несколько раз проплыть вдоль станции, размять ноги, руки, спину. Поглаживая свежевыбритые щеки, намекаю тем самым Берталану, что пора выполнять обещание: сбрить усы. До последнего момента ему все-таки не верилось, что мы действительно стартуем, и он легкомысленно пообещал расстаться с ними, как только окажемся на станции. И вот пошел уже второй день, а Фаркаш по-прежнему при усах... Берци делает вид, что не понимает намеков.

Слетаемся к столу, занимаем «свои» места. Вкусно-то как! Не приелась мне еще космическая пища — все нравится. Особенно картофельное пюре. Делается оно так: в пакет с сушеным картофелем вставляется наконечник шланга от нагревателя. Четыре дозы воды — и начинаешь руками разминать пакет, из которого затем вычерпываешь готовое пюре ложкой. Объедение! И кто это сказал, что в космосе меняются вкусовые ощущения? Даже эксперимент такой нам предстоит проделать под названием «Вкус».

Обсуждаем эту тему с Рюминым. «Ерунда, с чего это им меняться! — говорю. — Разве что во время острой адаптации можешь чувствовать себя плохо, мечтать о кислом или соленом. Так ведь и на земле случается такое...»

Так, в разговоре об аппетите мы съели подчистую все приготовленное.

Сегодняшний, первый день работы на орбитальной станции короче других: начало после полудня, конец в 24 часа по московскому времени. В режим, по которому живет и трудится основной экипаж — с 8 до 23 часов,— войдем завтра. Вдоль левого борта станции растянут здоровенный рулон бумаги. На этой простыне — программа действий экипажа на сутки. На каждый день новый лист. Выполнишь пункт за пунктом — меняй на другой. Итак, что у нас по программе?

— Может быть, наблюдение земной поверхности? — подтруниваю над Берци, который уже прилип к одному из многочисленных иллюминаторов.

Пролетаем над Южной Америкой. Отчетливо виден горный рельеф, снег на вершинах. Вот и побережье. Голубая вода шельфовой зоны сменяется густой синью глубоководья. Атлантика...

Орбита у нас солнечная, летаем почти все время вдоль терминатора — условной линии, разделяющей день и ночь на земной поверхности. Наверное, оттого и видим мы Землю как бы в полутонах, в приглушенной яркости. Тени длинные, рельеф не контрастный, а какой-то смазанный, и почему-то очень много облаков, даже над Африкой, к которой мы приблизились, миновав Атлантический океан.

С трудом отрываюсь от иллюминатора, тереблю Берци: пора приступать, вернее, продолжать научные эксперименты, потому что первый, рассчитанный на весь полет, мы «запустили» позавчера, сразу же после стыковки со станцией.

Символично, что эксперименты, с которых началась научная программа нашего полета, непосредственно связаны со здоровьем людей, избравших профессию космонавта.

Болезнь — всегда плохо, болезнь в космосе, да еще если она вирусного происхождения,— скверно вдвойне. Мало того, что эпидемия на борту, в непривычных для человека условиях, грозит здоровью экипажа, может нарушиться вся программа полета, подготовленная усилиями сотен, тысяч людей, стоящая немалых материальных затрат...

Медико-биологический эксперимент «Интерферон» подготовлен микробиологической группой Венгерской Академии наук и Институтом медико-биологических проблем Министерства здравоохранения СССР, а приборы для него изготовила венгерская фирма «Медикор».

Интерферон — это белок, образующийся в организме человека при заражении вирусом, он стремится приостановить размножение вируса и повышает сопротивляемость организма к инфекции. Специалисты-медики научились не только определять, как образуется этот белок в организме человека, но и получать его в искусственных условиях, чтобы при необходимости использовать в профилактических или лечебных целях. Цель эксперимента — изучить, как влияют условия космического полета на выработку этого белка в человеческом организме и клеточной культуре, а также выяснить, влияют ли эти условия на препарат, приготовленный в виде лекарственных форм.

В пробирку прибора «Интерферон-1» перед полетом поместили культуры клеток человека и препарат, стимулирующий образование интерферона,— так называемый ннтерфероноген. После того как в условиях невесомости клеточные культуры соединятся с этим химическим веществом, начинается выработка интерферона. Позже специалисты оценят, сколь быстро и полноценно происходит образование интерферона в условиях космоса. В приборе «Интерферон-2» содержатся препараты, изготовленные венгерскими специалистами в виде порошка, мазей, эмульсий. Совершив космический полет, снадобья перенесут все, так сказать, беспокоящие факторы — тряску, вибрацию, переменные ускорения, невесомость. Если интерферон благополучно сохранит свою биологическую активность — а ее проверят на Земле,— значит, врачи смело будут рекомендовать препарат для пополнения им бортовой космической аптечки. А раз так, то у космонавтов появится надежное средство предупреждать или лечить во время длительных полетов вирусные заболевания...

Наше участие в этом эксперименте скорее пассивное, чем активное: нужно только лишь привести в соприкосновение два компонента пробирки «Интерферон-1» — культуру клеток и препарат-стимулятор — и поместить пробирку в термостат, в котором поддерживается нормальная температура человеческого организма...

И второй медико-биологический эксперимент — его и предстоит сейчас проделать — продиктован заботой о нашем здоровье. Называется он «Доза» и призван установить, сколько рентген радиоактивного излучения получает космонавт в ходе полета. И не просто суммарную величину за все время, которую замеряли во всех предыдущих полетах, а динамику облучения, распределение этих самых порций по дням и часам нашего пребывания на орбите. Цель эксперимента еще и в том, чтобы определить «облучаемость» в самых разных уголках станции и нашего корабля.

Берци плавает по станции, перебирается в корабль и везде, даже в самых потаенных местах, устанавливает металлические трубочки-датчики. Работа несложная, но, как и всякое физическое действие в невесомости, требует известного навыка. В отличие от свободного плавания, работа руками заставляет как-то фиксировать тело в пространстве, что чаще всего удается с помощью ног. Помню, с каким удивлением мы разглядывали обыкновенные носки, привезенные Севастьяновым с орбиты, которые за сравнительно короткое время полета изрядно протерлись.

У Берци на ногах маленькие белые унты, которые дали поносить хозяева станции. Они ему так понравились, что со вчерашнего дня он их снимал только на ночь.

— А в самом деле, протираются носки? — спрашиваю Валерия.

— Да нет! Обуваемся-то мы в обычные космические туфли, под ними носки в целости и сохранности. К тому же я фиксируюсь не только ногами, если, конечно, не работаешь с каким-нибудь прибором...

Берци передвигается от одного датчика к другому, считывает данные, аккуратно записывает в бортовой журнал. Я думаю, что куда большее значение эксперимент с такими замерами доз облучения имел бы лет пятнадцать назад, когда этому уделяли особенно большое внимание, но, как показал опыт десятков орбитальных полетов и долговременного пребывания в ближнем космосе, уровень доз облучения не столь уж велик и опасности для нас не представляет. Другое дело — полеты к планетам Солнечной системы, когда пилотируемый корабль пройдет сквозь несколько радиационных поясов. Этой, пока неблизкой перспективе космонавтики, разработке надежных средств антирадиационной защиты и служат наши опыты...

После завершения эксперимента — медицинский контроль. В начале полета с нас снимают исходные, так называемые фоновые данные, характеризующие деятельность сердца, некоторых других органов. Врачи очень заботятся о нашем здоровье. На орбитальной станции есть все, что нужно для медицинских измерений, и аппаратура эта без дела не стоит.

Первым право сообщить данные предоставляю Берци. Помогаю ему прикрепить датчики, надеть повязки, манжеты. Вся эта амуниция для того, чтобы в сеансе связи подключиться к пульту управления и передать сигналы датчиков в Центр управления полетом. Надеваю на Берталана особую рубашку без рукавов, накладываю на руку манжету, подсоединяю провода к пульту управления. Остается проверить настройку и дождаться, когда войдем в зону связи.

И вот по радиомосту пошли сигналы в Центр, где врачи быстро, в темпе приема, анализируют показания, чтобы через несколько минут сообщить нам результаты. Весь сеанс Берци стоит, вернее, висит спокойно, старается не шелохнуться, не испортить электрокардиограмму.

После паузы знакомый нам голос инженера, специалиста по телеметрии медицинских параметров, сообщает:

— Никаких изменений и нарушений в организме у Фаркаша нет!

Даже у новичка все в порядке, зачем же мне в таком случае надевать эту медицинскую узду?

Но ничего не поделаешь: требуют... И при помощи Берталана облачаюсь в ту же самую «одежду». Опять накладываем датчики, стыкуем их с аппаратурой. Теперь мой черед в следующем сеансе сообщать медицинские параметры. Ну да ладно! Самочувствие нормальное — это самое главное, а измерения нужны разве что для хорошего самочувствия самих врачей...

В подтверждение получаем сообщение, что никаких отклонений у экипажа нет, мы можем продолжать программу.

На сегодня запланирована подготовка к первому для нас, новоселов станции, телевизионному репортажу. Их несколько за весь полет, и примерная тема каждого оговорена еще на Земле. Ну а в первой мы расскажем о том, что мы уже пережили, как встретились с Валерием и Леней, чем занимались. Никакого сценария нет, но ведь и экспромт нужно хорошо подготовить, а потому все-таки расписываем, кто где сядет и кто что скажет. Тем временем наши друзья ведут наладку и установку осветительной аппаратуры и передающей камеры. Покончив с подготовкой техники, они принимаются за физкультуру. Это у основного экипажа как обязательный урок: хочешь не хочешь, но изволь дважды в день проехать положенные километры — а по земным меркам это тысячи километров,— чтобы потом, по возвращении в мир «весомости», чувствовать себя хорошо.

Валерий крутит педали велоэргометра, Леня догоняет убегающую дорожку, и от ритмичных толчков ногами мелко-мелко дрожит орбитальная станция. Рюмина, вижу, прошиб уже пот, который, вопреки земному обыкновению, не «льет градом», а остается капельками на теле, как и любая жидкость, принимая здесь, в невесомости, форму шариков.

Непросто в космосе смыть с себя пот. На «Салюте» есть особый космический душ — мягкая полиэтиленовая кабина с водонепроницаемой застежкой-молнией. Сверху на голову подается вода, и искусственно созданный поток теплого воздуха увлекает ее в сторону ног и дальше — в водосборник. При известной сноровке выйдешь из кабины чистым; правда, чтобы вода и мыло не попали в нос, рот я глаза, приходится надевать специальные очки и дышать через шланг с загубником...

Сейчас ребята просто обтираются влажными полотенцами, так надежнее и проще. Освежившись, облачаются в полетные костюмы и плывут к нам. Вместе завершаем построение мизансцены для телерепортажа.

Итак, двое разместятся спереди, двое — сзади, иначе не впишешься в кадр. Чтобы телезрители не сомневались, что репортаж идет из космоса, демонстрируем им невесомость с помощью игрушечных мишек и Чебурашки, которого я одолжил у своей дочки Кати на время полета и теперь привязал за ухо короткой резинкой. Такими же резинками прикрепляю несколько ручек, а также нашего олимпийского мишку и венгерского мишку-космонавта. Ну вот и подошла пора, включаем телекамеру, выпускаем в плавание предметы...

Рассказали про свое житье-бытье, теперь время ужинать, а затем нас ждут технологические эксперименты на установке «Кристалл». Не странно ли: вечер, ужин, а именно в это время суток, располагающее к отдыху, самая ответственная работа? Но выбор времени вовсе не случайность: для этих опытов, длящихся в автоматическом режиме всю ночь, нужен покой на борту, чтобы не было никаких постоянных или переменных ускорений,— это непременное условие чистоты эксперимента.

Еще во время полета «Союз» — «Аполлон» мы убедились, как влияют едва заметные ускорения на ход экспериментов по плавке металлов или выращиванию кристаллов: «нечистая» невесомость создавала помехи в процессе получения новых материалов с недостижимыми в земных условиях свойствами.

Признаюсь, технологические эксперименты в космосе — моя слабость. Еще в 1969 году мне, тогда бортинженеру «Союза-6», поручили провести первую электросварку металлов в невесомости.

Эксперимент подготовили для нас в Киеве, в Институте электросварки имени Е. О. Патона. Там же создали автоматическую установку «Вулкан». Управлять «Вулканом» можно было дистанционно. Мы с Георгием Шониным обосновались в спускаемом аппарате, сама установка осталась в орбитальном отсеке, в котором на время эксперимента был создан космический вакуум. Это — весьма важное, помимо прочих, условие.

Пункт за пунктом выполнил «Вулкан», повинуясь командам из спускаемого аппарата, всю программу сварки. Испробовали многие ее виды, набор разных материалов. Потом мы восстановили в отсеке нормальную атмосферу и приплыли туда из спускаемого аппарата. Чувствуем странный какой-то запах, будто в баллоны для наддува отсека закачали некондиционный воздух. Принюхиваясь, подплыл к столу со сварочными образцами. Что ото? Стол чуть ли не пополам разрезан, как острым ножом, только края оплавлены!

Пришлось вернуться в спускаемый аппарат. Благо, что дело шло к концу полета, программу всю выполнили. Сидим в креслах, обдумываем создавшуюся ситуацию: ведь стол со сварочными образцами, полученными такой ценой, остался в орбитальном отсеке. Оставь их там, сгорят синим огнем в плотных слоях атмосферы!

Ничего не поделаешь, надо спасать. Включив телекамеру, внимательно поглядели на стол, вообще на обстановку в отсеке. Решили для подстраховки снизить в нем давление: если обшивка выдержала больший перепад, то уж должна устоять при меньшем давлении.

За образцами я отправился один — так все-таки меньше риска. Вернулся, плотно задраил люк, и больше в орбитальный отсек мы не входили.

На Земле специалисты выяснили: под действием магнитного поля Земли изменилась фокусировка электронного луча, вместо сварки вышла резка...

С тех пор на орбитах периодически работают прекрасно оснащенные лаборатории по выплавке сверхчистых материалов, выращиванию кристаллов с весьма совершенной кристаллической решеткой, имеющих ныне огромное значение во многих отраслях науки и техники.

Теоретически кристалл — это решетка с атомами в углах, расстояние между ними строго одинаково. Увы, далеко не все искусственно выращенные кристаллы отличаются таким совершенством, и потому в ход идет либо крохотная часть образования, либо все оно оказывается браком. А ведь вырастить кристалл — долгое и хлопотное дело.

В космосе, где на формирующуюся решетку не «давит» сила тяжести, где меньше всяких иных, нередко случайных, сил, так называемых неправильностей возникает в тысячи раз меньше, чем на Земле. В невесомости, даже кратковременной, происходят удивительные явления, до конца объяснить которые специалисты пока не берутся. Кроме орбитальных станций кристаллы получают ускоренным (за 10 минут) способом на космических ракетах. Особые источники тепла успевают разогреть затравку до полутора тысяч градусов. Однажды кристалл, «выпеченный» с такой быстротой, оказался неизмеримо совершеннее, с почти идеальной решеткой, какую трудно получить даже в орбитальной лаборатории...

Выращиванию кристаллов в нашей бортовой установке «Кристалл» и посвящен начинающийся эксперимент «Этвеш», названный по имени выдающегося венгерского физика XIX века Лоранда Этвеша. Кстати, венгерское слово «этвеш» в переводе означает «легирование»... Венгерские ученые разработали математическую модель процессов плавки и кристаллизации металлов в невесомости и в вакууме, то есть сумели описать математическим языком рождение кристалла. Если модель верна и полностью учитывает влияние всех сколько-нибудь существенных параметров, можно получить кристалл с заранее заданными свойствами.

Берем из специальной капсулы образцы для плавки, фиксируя все в журнале: в таком деле памяти доверять не стоит. Вот почему все операции выполняются только в соответствии с бортовой документацией.

Сейчас даже представить трудно, что на заре практической космонавтики обходились традиционными, такими как на флоте или в авиации, бортовыми журналами. Увидел что-то — записал, заранее зафиксировал, в какой последовательности выполнять тот или иной эксперимент. Но уже с появлением кораблей «Союз», с резким увеличением объема работы космонавтов на борту выяснилось, что просто нет уже такой возможности — все «взять на карандаш».

Начиная с полета «Союз-3», стали делать так: экипаж снабжали специальной бортовой документацией, подготовленной опытными специалистами. Любая операция проверена, отработана на стендах и тренажерах, ее последовательность изложена в тщательно составленном тексте, а космонавты вносят свои коррективы. Если в документ даже вкралась ошибка, ее не может не заметить экипаж еще при подготовке на земном тренажере. В такой документации — опыт и знания многих людей, итог их усилий сделать описания работ четкими, лаконичными, а главное, верными. В космосе остается лишь скрупулезно следовать и букве и духу этих подсказчиков.

Есть бортовая документация и у американских астронавтов. Правда, составлена она иначе. Отдельные операции занесены у них в книгу, называемую детальным планом полета, который расписан буквально по часам. Вся информация, касающаяся, скажем, научных экспериментов, тут же. Нам такая система показалась неудобной. Попробуй распиши по часам, например, 185-суточный полет! Решили подробную программу делать на сутки, а всем повторяющимся операциям, экспериментам посвятить отдельные книжки. Одну из них — с описанием эксперимента на установке «Кристалл» — мы и открываем. Набираем на программном устройстве нужные параметры, вставляем патрон, включаем в заданное с Земли время. Длится опыт около восьми часов. Утром автомат выключит установку, и нам останется вынуть патрон с готовыми кристаллами.

Поздний вечер, 22 часа по московскому времени. Поужинав, решили немного развлечься, понаблюдать Землю. Плывем в переходный отсек — там иллюминаторы по всему периметру. Берци берет с собой фотоаппарат.

Очень хорошо виден континент, мало облаков. Вот и четкая береговая черта, какой-то город на побережье. Скоро острова пойдут, потом безбрежный океан, а на следующем витке пролетим над Венгрией. Жаль, конечно, что ночью, но посмотреть все равно хочется.

Берталан расстроен:

— Не удастся увидеть Венгрию из космоса! Объясняю ему:

— Ничего, посмотришь сначала на ночную Венгрию, а потом увидишь и дневную, пролетим над ней днем к концу полета.

Работаем пока с бортовой документацией, смотрим программу на завтра... А вот и подходит время! Мы уже над Европой. Вглядываемся в иллюминатор. И не только мы с Берци — из рабочего отсека кричит Леня:

— Ребята, над Венгрией летим!

Кругом темная ночь, а на Земле, словно звезды, светятся города. Берци убеждает, что разглядел Будапешт и даже свой родной город Папа...

За какую-нибудь минуту успеваем пересечь Венгрию с северо-запада на юго-восток. Выходим к Средиземноморью. Видны огни на берегу, а дальше чернота моря.

Снова побережье — Ливия! Здесь всегда много огней: газовые факелы горят. Особенно хорошо их видно ночью.

— Гляди, Берци! Эти газовые скважины я заприметил еще в первый свой полет, десять лет назад. А теперь вон сколько их...

Снова выходим к океану, на этот раз к Индийскому. Теперь долго будем лететь над водой — ничего интересного.

Что ж, может быть, пора уже и ложиться спать?

— Как насчет чая? — спрашивает Валера.

— Чай — это хорошо! — дружно откликаемся мы.

Грешен, люблю чай, особенно перед сном. К кофе равнодушен, пью его только здесь, на борту, чтобы взбодриться. А вот почаевничать, попить ароматный терпкий напиток, да еще в приятной беседе,— в этом есть особая прелесть.

Чай у нас тоже космический. Наливаешь из подогревательной системы порций восемь-девять горячей воды в пакет с заваркой. Аромат душистый, да и цвет хорош у этого бархатно-красноватого напитка. Не иначе, снабдили нас отличным краснодарским чаем.

Уже укладываясь спать, слышим вдруг дребезжание. Что это? Кажется, вентилятор зазвенел, наверное, «подгреб» к себе какой-нибудь потерявшийся предмет.

Рюмин лезет открывать люк, он знает, за какой панелью что скрывается. Так и есть: металлическая гайка. Отправляет ее в сумку для всякой бесхозной мелочи. А еще на стене висит коробка с пластилином, и прямо к нему приклеивают винты и гайки, которые могут пригодиться в хозяйстве в такой длительной экспедиции: что-нибудь привернуть, прикрепить.

Мы уже приноровились спать в космосе. Руки в спальном мешке, чтобы не болтались снаружи, под головой — подобие подушки, спальный мешок слегка притянут к стенке. Справа от меня — Валерий. Слева на чем-то вроде гамака — Берталан…