К нам приехала немецкая делегация

К нам приехала немецкая делегация

Пожалуй, в конце тридцатых годов у всех, кто занимался производством вооружения, самым большим желанием было выиграть время. Если бы меня в то время спросили, что мне необходимо для решения поставленных задач и реализации намеченных замыслов, я бы сказал: «Дайте мне время».

В четырехмерном измерении наиболее дефицитным для нас было время. Известно, что пространство можно изменять во всех направлениях – время меняется только в одном. Возможность двигаться назад в пространстве существует, во времени – она исключена.

Что сегодня упущено, то потеряно безвозвратно. Ибо нельзя во времени вернуться назад и сделать то, что когда-то не было сделано. В пространстве совершенную ошибку можно исправить: вернуться на то место, где она была совершена, и устранить имеющиеся дефекты. Испорченный день или час не починить.

С немцами начались переговоры о заключении торгового соглашения. Это известие принималось нами спокойно. Все были глубоко возмущены поведением западных стран. Мы много слышали об укреплениях Франции, возводимых на границах Германии, – «линия Мажино» создавалась в течение многих лег. В 1934 году я был под Верденом. Молодой французский офицер любезно водил меня тогда по форту Доумон. Он был горячо убежден, что если немцам двадцать лет пазад не удалось прорвать линию французской обороны, тем более они не прорвут ее теперь. Военная техника получила такое мощное развитие, что линия французской обороны теперь практически неприступна.

Немцы обошли французские оборонительные сооружения с фланга, а военное командование вместо организации сопротивления стало искать соглашения с оккупантами. Впервые появилось противное слово «коллаборационист».

В случае военного конфликта мы будем одни – так думали многие. К этому мы были психологически подготовлены. Прошло не так много лет с тех пор, как мы боролись с интервентами, пытавшимися сообща задушить молодое социалистическое государство.

Ванников, когда в его присутствии кое-кто пытался поднимать вопрос о возможности сотрудничества, используя образность своего языка, говорил:

– Сотрудничал однажды волк с овцой – одни копыта от овцы остались после этого сотрудничества. Да что они заинтересованы, что ли, нам помощь оказывать? С чего бы это они вдруг свое отношение к нам изменили?

– А кто предлагает быть овцой, с чего это ты взял, что мы хотим перед ним в ягнят превращаться? – возражал его оппонент.

– А не хочешь ягненком быть, занимайся делом, а не сочиняй сказок. Нам надо быть сильными. В мире считаются только с силой. Ты думаешь с нами почему так почтительно разговаривали, когда мы с тобой за границей были? Потому что твои глаза, что ли, им очень нравятся? Ошибаешься. Нравились они, наверное, только твоей жене, да и то до свадьбы. Никто бы с нами и разговаривать не стал, если бы мы были представителями какой-то слабой страны.

Такие настроения были не только у Ванникова. К заключенному с Германией Договору о ненападении отношение было сдержанным. Мы понимали, что договор позволит нам получить еще какое-то время, но вряд ли можно рассчитывать на длительный и прочный мир с Германией. Все сводилось к тому, чтобы наилучшим образом использовать выигранное договором время.

– Всем ясно, это брак не по любви, а по расчету, – сказал кто-то в присутствии Ванникова.

Мы сидели в приемной у Ворошилова и ждали вызова на заседание.

– Ну какой это брак? – возразил Ванников. – Когда в расположенном рядом публичном доме начинается пожар, надо принимать какие-то меры, чтобы самому не сгореть. Какой тут может быть разговор о браке. Ты думай все-таки, что говоришь. Все эти соглашения временные. Длительными они не могут быть, и если кто думает по-другому – тот вообще не разбирается в политике.

В разговор вмешался Тевосян.

– Англичане и французы не хотят с нами соглашения и, наоборот, пытаются стравить нас с немцами. Немцы предпочитают вести воину не на двух фронтах, а на одном. Нам вообще война не нужна. Чем дальше мы будем иметь период мира – тем для нас будет лучше. Договор позволит нам продлить мирный период.

– Спиноза, – смеясь, проговорил Ванников.

Официальные сообщения о заключенном договоре, появившиеся в газетах, были краткими и сухими. Тщательно подобранные слова подчеркивали вынужденную необходимость соглашения.

19 декабря в Москву прибыли особо уполномоченный германского правительства по экономическим вопросам Риттер и Шнурре, возглавлявший германскую экономическую делегацию. В делегацию Шнурре входили представители министерств народного хозяйства, земледелия, иностранных дел, а также ряд экспертов.

Начались переговоры о заключении торгового договора, собственно даже не о заключении, а возобновлении действия торгового договора, который не действовал уже длительное время.

Наш наркомат предупредили, что имеется возможность разместить в Германии заказы на оборудование, и мы стали готовить необходимые материалы. А спустя несколько дней в наркомат прибыли члены делегации Шнурре. Встреча состоялась в кабинете наркома.

Немцы и мы сели за большой стол, покрытый зеленым сукном. Здесь обычно происходили заседания коллегии.

Носенко предложил гостям чаи. и переговоры начались. Мы сообщили, какое оборудование и в каком количестве хотели бы приобрести в Германии. Строители кораблей поставили вопрос о закупке отдельных крупных деталей, и в частности артиллерийских башен для военных кораблей. Немцы в принципе не возражали принять эти заказы, но называли очень длительные сроки их выполнения.

Ко мне наклонился один из работников наркомата.

– Хитрецы! – шепотом произнес он. – От нас хотят получить все немедленно, а поставлять собираются после морковкина заговенья.

После первого обмена мнениями Носенко объявил перерыв на двадцать минут. Все встали из-за стола и разошлись по комнате. Из немцев никто не говорил по-русски. Один переводчик, приглашенный на совещание, не мог справиться со своими обязанностями – немцев было трое. Мне пришлось помогать. Среди немецкой группы находился молодой офицер. Он, представляясь мне, проговорил:

– Шотки.

Шотки не такая уж распространенная фамилия, и я вспомнил, что был знаком с одним Шотки – работником завода Круппа.

– Скажите, это не ваш родственник?

– Да, это мой дядя. А вы откуда его знаете?

– Пять лет назад я работал под его руководством. Встретите дядю, передайте ему от меня привет.

Знание немецкого языка и знакомство с дядей сломило сдержанность немца. После перерыва, когда мы вновь сели за стол, офицер Шотки расположился рядом со мной. Он почти не участвовал в переговорах, а вспоминал Эссен и своего дядю.

В эти дни в газетах публиковалось много сообщений о продвижении немецкой армии по территории Бельгии. Было также несколько публикаций о том, что немецкие войска готовятся к высадке на английском побережье. Работники наркомата между собой судачили и гадали о том, форсируют немцы Ламанш или нет. И я решил спросить об этом Шотки.

– По всей видимости, такая водная преграда, как Ламанш, непреодолима даже для армии, имеющей современное снаряжение? – спросил я.

– Почему вы так думаете?

– Потому что вы остановились в Остенде и не двигаетесь дальше.

Шотки с какой-то нервозностью произнес:

– Ламанш нас бы не остановил. Но когда в дела военных вмешиваются политики, всегда происходят невероятные вещи. – Чувствуя, видимо, что он сказал лишнее, Шотки замолчал. Пододвинул стакан и, наполнив его нарзаном из стоящей на столе бутылки, стал с жадностью пить.

– Вам налить?—отрываясь от стакана, спросил Шотки.

– Нет, не надо, спасибо.

Разговор у нас оборвался. На все дальнейшие вопросы Шотки отвечал короткими фразами: «Да». «Конечно». «Возможно».

Кто он, этот Шотки? В начале тридцатых годов в Германии среди военных было много последователей Бисмарка. Может быть, и Шотки принадлежит к их числу?

Скоро совещание закончилось, и мы разошлись. Оно не дало нам удовлетворения. Немцы называли неимоверно длинные сроки на поставку необходимого нам оборудования, судовых механизмов и деталей. Но все же эта встреча свидетельствовала о возможности продлить мирные отношения.

Пребывание комиссии Шнурре в Москве лично для меня повело к большим последствиям.

Для выполнения некоторых наших заказов немцы потребовали поставить никель. В Германии ощущался острый его недостаток, так нам сказал один из членов комиссии Шнурре. В первой половине 1940 года нашими торговыми организациями в Германию была направлена первая партия никеля.

Получив металл, немцы заявили, что он не подходит для производства тех марок стали, для которых предназначался. В нем содержалось много меди, а присутствие меди в никеле вообще крайне нежелательно.

Вопрос о качестве никеля стал предметом разбирательства в правительстве. В Кремль вызвали наркома цветной металлургии. Он заявил, что никель по всем своим показателям полностью соответствует стандарту.

– А кто у нас утверждает стандарты? – спросил кто-то из присутствующих.

Оказалось, что существовавший когда-то Комитет стандартов был ликвидирован, а разработка стандартов и их утверждение поручены наркоматам и ведомствам, изготовляющим соответствующую продукцию.

Сложилась странная система: производители продукции сами на нее и устанавливали все технические условия. Кто ликвидировал существующую ранее всесоюзную организацию по стандартизации, никто не мог вспомнить. Обсуждение вопроса о качестве приняло острую форму и завершилось тем, что нарком цветной металлургии был освобожден от занимаемой должности. Было принято решение незамедлительно создать Комитет стандартов. На этот общесоюзный орган была возложена обязанность утверждать технические законы страны – стандарты.

В понедельник 15 июля 1940 года, когда я пришел на работу в главное управление, секретарь Лидия Ивановна сказала:

– Поздравляю вас!

– С чем же? – спросил я ее. – Уж не со вчерашним ли днем отдыха!

– А разве вы сегодня газет не читали?

– Нет еще. А что там?

– Смотрите.

На последней странице было небольшое сообщение о назначении В.С. Емельянова первым заместителем председателя Комитета стандартов. Я был поражен. У нас в главке работа по стандартизации была поставлена неважно, и при рассмотрении на коллегии наркомата отчетов о выполнении плана по стандартизации и унификации изделий нам всегда указывали на то, что этой работе управление и его начальник не придают значения. И вот теперь я должен буду не только заниматься, но и организовывать эту работу и масштабе всей страны.

Я позвонил Носенко и в раздражении выпалил:

– Так, значит, я больше не нужен, да?

Он в еще большем раздражении сказал:

– Немедленно приезжай в наркомат и не болтай глупости!

Когда я входил в кабинет наркома, то уже успел остыть. Успокоился и он. Мы поздоровались. Носенко подошел к несгораемому шкафу, открыл его и вынул листок бумаги. Это было постановление о создании Комитета стандартов и назначении председателя и первого заместителя председателя комитета.

– Я сам только из постановления узнал о твоем назначении.

Вечером, когда я пришел домой, у нас была одна из сотрудниц газеты «Известия», давнишняя приятельница жены. Опа, поздравив меня с назначением, вдруг задала вопрос:

– Скажите, пожалуйста, что такое ОСТ?

Я задумался и в уме стал расшифровывать эти три буквы. «О» – видимо, особый, а что означают «С» и «Т»? Я не мог ответить и обозлился. Вот если бы вопрос был задан вчера, то я бы просто сказал «не знаю». Но что я отвечу теперь? Как это «пе знаю», если я теперь второй человек в стране в этой области. Положеньице!

От ответа я ушел, переведя разговор на другую тему. Ну, что же теперь делать? Кого спросить, что такое ОСТ? Я решил схитрить. На следующий день, придя в управление, я пригласил сотрудника, занимавшегося техническими условиями и стандартами:

– Скажите, чем отличается ОСТ от ВЕСТа?

Я знал, что помимо ОСТов существуют еще ВЕСТы.

– ОСТ – общесоюзный стандарт, а ВЕСТ – ведомственный. По существу ВЕСТы такие же стандарты, как и ОСТы, по только имеют ограниченное применение, – объяснил он мне.

С этими познаниями я вступил в совершенно незнакомую для меня область. Снова надо приниматься за учение. Все то, что было постигнуто в броневой промышленности, здесь было не нужно. А сколько положено труда для того, чтобы овладеть техникой производства брони. Но ничего не поделаешь. В какой раз надо приниматься опять за повое дело.