ЖИЗНЬ НА КРАЮ

ЖИЗНЬ НА КРАЮ

   На исходе cамого гуманного Х1Х в. французский христианский философ и историк Эрнест Ренан написал: "Увы! С тех пор, как сотворен мир, никто еще не видел нации, которая была бы добра к другим." Увы и увы! Он не дождался образования Израиля.

   40 лет назад, когда первые советские евреи впервые ступили на землю Израиля, его интеллигенция уже успешно соревновалась с Европой за наиболее эффективное осуществление христианских принципов доброты в своей внутренней и внешней политике.

   Российские евреи, с пионерского возраста взращенные на обязанностях и дисциплине ("К борьбе за дело Ленина-Сталина будьте готовы!" - "Всегда готовы!"...), знавшие о "правах человека" только из Самиздата или иностранных радиопередач, не могли это понять иначе, чем извращение.

   Толстовство не оставило следов в России. Но мы встретили его расцвет среди культурной элиты в Израиле. Познакомившись с сионизмом по Жаботинскому, мы ожидали, что эта идеология, требует спартанской суровости. Мы не ожидали от израильтян - тем более от культурной элиты - такой рабской зависимости от показных европейских норм и журналистских стереотипов.

   Знакомые по-настоящему только с одной войной - тотальной войной, известной среди нас как "Oтечественная", мы полагали, что и война на Ближнем Востоке - это война, а не игра по правилам, обозначенным Гаагским судом. В конце концов, эта бесконечная война (пять войн!) по cути не менее отечественная, поскольку она идет именно за то, чтобы, евреи имели, наконец, отечество.

   Oтчуждение русскоязычной группы, которое невольно возникло у нас тогда, сохранилось потом на долгие годы, превратившись в политический водораздел. Наше не слишком либеральное сознание, безусловно отсталое, вобравшее в себя память многократно битых предков ("за битого двух небитых...), по-видимому, более адекватно воспринимало реальную ситуацию на Ближнем Востоке, чем поспешно сложившаяся, слишком оптимистическая, идеологизированная израильская элита.

   С тех пор настроение в израильском обществе сильно сдвинулось и большинству из нас теперь было бы гораздо легче войти с ним в сердечное согласие. Христианские нормы уже не всегда диктуют решения правительству. И "мнение Европы" уже не так полно определяет его политику.

   Многое изменилось в Израиле за эти сорок лет. Хотя отставшие от времени Амос Оз, Давид Гроссман и другие талантливые писатели по-прежнему продолжают петь свои трогательные песни о неосуществимом всеобщем мире, они уже отодвинуты далеко на периферию общественного внимания.

   Иудео-христианская цивилизация имеет дерзость настаивать, что она основана на любви. Это настояние действительно имеет свои корни в первоисточниках...

   Но в первоисточнике на любви основан и Ислам.

   Если бы мусульмане помнили об этом, хотя бы вполовину так же неотступно, как современные христиане, большая бы часть сегодняшних международных конфликтов отпала. Первоисточники, однако, существуют лишь в мире возвышенных прозрений лучшей части человечества. А в наличном земном мире все определяется распространенными толкованиями.

   Во времена Крестовых походов массовые казни и сожжение еретиков, казались тогдашним христианам вполне совместимыми с заповедями любви. Толкования, принятые сегодня в христианском мире, действительно сильно смягчились. Современные толкования в западных странах даже так расширили рамки допустимого, что кажутся уже просто отсутствием всяких пределов уступчивости. Все дозволено, даже и то, что категорически запрещено...

   Израиль по структуре населения и по общественному устройству принадлежит к тому же иудео-христианскому миру, что и все западные страны. И большая часть того, что верно в отношении этих стран, верно и в отношении Израиля...

   Мусульмане отстали на целое действие этой исторической драмы. В исламе европейская тенденция пока не прослеживается. Более того, авторитетные мусульманские клерикалы, повсеместно допускают использование пугающих, архаических формул ислама (тысячу лет назад провозглашенных, как и в других религиях, в расчете на Вечность) для актуальных сиюминутных политических толкований, имеющих зачастую откровенно еретический, сектантский и, слишком часто, поджигательский характер.

   Что так пугает в Исламе западного человека? Почему он кажется столь чуждым, даже враждебным нашим устремлениям, так что одна мысль о его наступлении леденит душу?

   Прежде всего нужно понять, что ислам (как и исходный иудаизм, между прочим) является не просто верой, а образом жизни.

   И не то, чтобы он принуждал к вере в рай и ад. - Нет, он требует кланяться пять раз в день, снимать ботинки при входе в мечеть, поститься в Рамадан. И быть всегда готовым к джихаду. О различии религиозных традиций лучше судить не по их первоисточникам, а по существующей практике. Сегодняшняя реальность такова, что мусульманская традиция неотступнo требовательна, почти полностью исключает серьезную дискуссию и все чаще толкует "джихад" как повседневную реальность.

   Cобственно, в принципе все религии носят абсолютистский, тотально поглощающий характер. Но на их каждодневной практике сказывается пройденная ими многолетняя история. Европейская Реформация ХУ-ХУ1 вв. разрушила абсолютизм католической веры и тем самым отчасти раскрепостила рядового христианина. Последние двести лет вынужденного подчиненного сосуществования еврейства с окружающими либеральными обществами выработали также и в современном еврействе значительную гибкость, которую харедим в Израиле тщетно надеются теперь изжить политическими средствами.

   В истории большинства мусульманских стран такого отрезвляющего процесса не случилось.* Поэтому, несмотря на отсутствие в исламе жесткой иерархической церковной структуры, подобной католической, и наличие многих вариаций канонического права, их ежедневная практика в каждой отдельной стране сегодня столь же тотально жестко охватывает их жизнь, как это сложилось много веков назад, в те века, когда люди еще не умели видеть разницу между волей местного господина и волей Г-спода.   

   * Кроме Турции. Исключение это скорее подтверждает высказанное правило. Сокрушительный разгром Оттоманской империи в 1-й Мировой войне отрезвил турецкое общество, и в результате реформ Ататюрка оно заметно либерализовалось. Но время от времени древний архетип просыпается, и страна опять склоняется к своему клерикальному прошлому.

   Не догматические отличия отталкивают европейца в мусульманской среде, а абсолютизм запретов и категоричность требований, сложившихся за прошлые века и превратившихся в народные обычаи.

   Фундаментальным для ислама стало то смешение религиозного и политического в исторической практике, которое так сильно сказывается на стиле жизни наших ультраортодоксов. Ведь еврейская религия вовсе не требует ни белых чулок, ни меховых шапок. Не требует она и париков для женщин, ни даже религиозного благословения брачущихся. Все это осталось нашим ортодоксам от европейской стилистики Х111-ХУ вв. Однако, именно эти несущественные детали напоминают теперь верующим добродетели их далеких предков, и за прошедшие века они слились в массовом сознании с нерушимой верностью духу религии.

   Подобное слияние и в исламе возникло не сразу, и, быть может, вообще не было важным в начальные века, когда мусульманское общество еще было полно творческого пыла. Но с тех пор прошло более тысячи лет без политического развития, и вырваться из этого самосогласованного клубка религиозных норм и народных обычаев удается теперь лишь редким индивидам, никакого влияния на общую ситуацию в мусульманских странах не имеющим.

   В свое время тотальным образом жизни было и христианство. И, конечно, те самые люди, которые теперь с ужасом думают об исламе, не были бы лучшего мнения и о средневековом христианстве, причем прямолинейная догматичность пуритан в первое время зачастую даже превосходила былую догматичность католиков. Ясно, что современный человек согласился бы попасть в такую экзотическую атмосферу разве что в любительском спектакле. Как высказался по этому вопросу российский эксперт, воспитанный еще в советской школе международников, пренебрегавшей "политкорректностью": "Дорастет ли когда-нибудь исламская цивилизация до цивилизации христианской, когда решение земных проблем не будет провоцировать обращение к Всевышнему?" Он был, по-видимому, уверен, что она растет именно в этом направлении.

   Ежеминутное обращение ко Всевышнему обращает каждую мелкую деталь индивидуального поведения верующего в решающий шаг на пути между добром и злом. Вообще говоря, это и есть заветная, конечная цель всякой религии. Однако современное сознание западных народов в результате сокрушительного векового опыта вынуждено было смириться с неоспоримым фактом, что все конечные цели достижимы лишь в Вечности, т.е. в бесконечном времени.

   Обращение ко Всевышнему во многих земных делах, постоянное скрупулезное страхование от возможного (и неизбежного) греха, парализует деятельную волю верующих и отторгает конструктивную помощь неверующих, последовательно обрекая исламистские режимы на неизбежную стагнацию и техническую отсталость.

   Некоторая часть мусульманского общества это свое фатально отсталое состояние сознает и ощущает как унижение, за которое они непрочь отомстить продвинутым нациям. Вместо того, чтобы сосредоточиться на благоустройстве собственной жизни, которое требует серьезных, и подчас мучительных, преобразований, мусульманину психологически легче сосредоточиться на образе врага, неправедное процветание которого он ежедневно наблюдает по телевизору.

   Однако, определяющим фактом при этом является то, что мусульманское общество гораздо более требовательно к своим членам, чем западное, и в нем поэтому остаются актуальными высокие понятия общественного и религиозного долга - обязанности гражданина. К сожалению, эти понятия в истории монополизировали жесткие, деспотические режимы.

   Привычное отвращение к гитлеровскому - и к сталинскому - режиму закрывает нам ту часть социальной истины, которую вожди этих режимов так проницательно углядели и умело использовали:

Поставить перед народом цель (хотя бы и мнимую) и подчинить всю его ежедневную, рутинную жизнь непрекращающемуся целеустремленному усилию.

   Изобрести поводы (хотя бы и иллюзорные) для мобилизации общества на длительное поддержание трудового и военного энтузиазма и принесения при этом неизбежных ежедневных жертв.

   Установить безусловный приоритет обязанностей человека перед его правами. Для этого нужна религиозная дисциплина сознания, абсолютность запретов и предписаний, категорический императив.

   Ничего из этого ассортимента у либеральной демократии нет и в помине. Преступления власти повсюду прощаются ей скорее, чем ее очевидное бессилие. Вседозволенность, как ни странно, больше раздражает граждан, чем ограничения.

   На короткие 12 лет все это вместе дало безрелигиозному народу в Германии (где еще раньше Ф. Ницше провозгласил, что "Бог умер") суррогат религиозного сознания, в котором германское массовое общество в ХХ в. остро нуждалось.

   Не нужно строить себе иллюзий о природном свободолюбии народов. Человеческая натура противоречива. В той же (пожалуй, даже и в большей) мере, в какой индивидуальный человек ищет свободы, человек толпы жаждет ярма и руководства. И надо до конца осознать, что это один и тот же человек.

   Религиозная рамка нужна человеку в его духовной жизни, так же, как для ориентации в пространстве ему нужна система координат. Слухи об относительности всех систем координат, основанные на неосторожной популяризации идей Эйнштейна, преувеличены. В земных условиях юг и север, запад и восток вполне реальны и отчетливо различимы.

   Ребенку, который учится ходить, сведения о шарообразном строении Земли не придадут устойчивости. Если бы теорию относительности или геометрию Лобачевского включили в программу начальной школы, это не расширило бы их горизонт, но безусловно нарушило бы нормальную ориентацию детей на их интуитивное восприятие геометрии Евклида, как единственно возможной в реальной жизни. Трагедия ХХ в. отчасти состояла, как раз, в том, что большим массам народа, освободившимся от сковывавших религиозных догм, идеи Просвещения ХVIII в. оказались не по возрасту даже в Европе.

   Появились самонадеянные интеллектуалы, объявившие, что человек может сам устанавливать для себя законы. Это все равно, что, игнорируя опыт человечества, самому решать, где восток, а где запад. Как заметил еще Б.Паскаль: "Закон сам себе основание. Обычай справедлив по той простой причине, что он всеми признан, - на этой таинственной основе и зиждется его власть". И дальше: "Кто докапывается до корней обычая, тот его уничтожает. Любой, вздумавший исследовать причину, его породившую, обнаружит ее легковесность, а то и полную несостоятельность. ... Между тем, народ охотно прислушивается к ниспровергателям. Он начинает понимать, что ходит в ярме (культуры, - А.В.), и пытается его сбросить, и, конечно, терпит поражение вместе с этими любознательными исследователями."

   В Х1Х в. возникло множество идеологий, претендовавших на вакантную роль религии, и рядовой человек стал свободен сам выбирать наиболее близкие его душе и интеллекту. Естественно, что наибольший рейтинг набрали наиболее простые идеи.

   Гитлер умело воспользовался разочарованием немцев в слишком либеральном укладе Веймарской республики и вовремя предложил альтернативу попроще. Что ни говори, остается непреложным фактом, что эта альтернатива для большинства немцев оказалась приемлемой.

   Хотя такого широкого выбора у российского населения не было, все же Сталину пришлось уничтожить несколько миллионов человек, прежде, чем он окончательно утвердил в сознании масс свою нео-монархическую модель общественной жизни. Она, конечно, больше напоминала суровую модель Спарты, чем либеральный дух демократических Афин. Он безусловно преуспел, попутно превратив марксизм из ограниченной, но все же научной, гипотезы во всеохватывающую религиозную доктрину.

   Молодежь в любом народе готовно отзывается на голос долга и романтику подвига. Гитлер потратил этот запас юношеского энтузиазма на всеевропейскую войну, конец которой предвидели все, кому не вскружили голову его первые успехи.

   Массовый человек без сопротивления отзывается на призыв к согласованному коллективному действию, особенно если это действие сопряжено с проявлением власти или даже насилием. Сталин потратил этот недобрый запас активности на создание Империи, неизбежный конец которой также предвидели многие проницательные люди внутри и вне России.

   Поскольку обязанности мусульманского человека далеко превосходят его права, коллективные силы всех мусульманских обществ легко направляются на внешние цели вместо улучшения собственной жизни. К тому же ни у кого из них нет политического опыта широкого, ненасильственного социального усовершенствования. Как заявил недавно один из авторитетных алжирских политиков-исламистов: "Демократии, как понятия, нет ни в одном арабском словаре". Хотя технологически все страны ислама отстают от Запада и оказываются не в силах ни приостановить его развитие, ни даже достигнуть сравнимого уровня мощи, природный самоотверженный энтузиазм их молодежи переплескивает через край, и тратится, в основном, на мелкий вандализм и детские восторги по поводу успешных актов террора. Постоянный соблазн честолюбивого вождя в такой ситуации пойти по пути Гитлера - отвлечь внимание рядового мусульманина от его собственного жалкого состояния и нацелить весь взрывчатый потенциал в одном избранном внешне-политическом направлении ....

   Идейный вдохновитель российского мусульманства Гейдар Джемаль выразил это повсеместное, жизнеотрицающее возбужде-ние молодежи в весьма глубокомысленной философской форме, скрывающей его разрушительный характер:

   "Протест - это наиболее высокая и наиболее перспективная духовная самоорганизация человечества. Потому что под этим протестом подразумевается противостояние и конфликт с инерционной системой окружения, которая есть по определению не-Бог."

   Не привыкший к философскому красноречию читатель не сразу догадается, что это означает то же самое, что "весь мир наличный мы разрушим до основанья, а затем...".

   В качестве опоры для своей проповеди начинающий вождь, весьма дальновидно избирает не какое-нибудь положительное требование, вроде, например, мусульманского социально-политического идеала или более справедливого общественного устройства, которые всегда можно подвергнуть критике, а протест, отрицание в его чистом виде. И здесь Джемаль следует безусловно компетентному автору "Майн Кампф": "Понимание слишком шаткая платформа для масс, единственная стабильная эмоция - ненависть."

   На ненависти основаны наиболее впечатляющие народные движения, крестьянские войны и исламские революции.

   Демографическая и экономическая ситуация в нашем веке провоцируют все более тесные контакты между разными культурами, которые в ходе соревновательной конкуренции и взаимного непонимания, вольно или невольно, перерастают во все более глубокие конфликты.

   Население западных стран до такой степени вошло во вкус cвоей "сладкой жизни", что не готово ни на какие немедленные жертвы ради отдаленных, не видимых простым глазом, целей. В свободных странах общественные обязанности добросовестно выполняют только те, кто почему-то изначально был к этому склонен. С течением времени процент этих идеалистов близится к нулю. Западный человек все больше сосредоточивается на улучшении и обогащении своей собственной индивидуальной жизни. Расширение его частных прав все больше вытесняет в его осознанном поведении значимость обязанностей, необходимых для поддержания общества в целом. Служить в армии, исправно платить налоги и даже просто вовремя проголосовать становится ему все тягостнее.

   Мусульманское сознание оценивает это явление, как развращенность и тенденцию к близкому распаду. В значительной степени (большей, чем хотелось бы) это так и есть. При таком условии согласный нажим мусульманских обществ на западные демократии кажется почти неодолимым.

   Христианский мир медленно но верно отступает...

   Многолетнее, чересчур близкое присутствие смертельной опасности вызывает у израильского гражданина некоторую дополнительную мобилизацию нервных ресурсов без всякого политического нажима. Не у всякого, конечно, гражданина. Но в числе достаточном для успешного функционирования. Эта мобилизация с годами осуществляет незримую селекцию в израильском народе, выделяя тех немногих избранных, у кого в сознании их обязанности, и сопряженная с ними ответственность, пересиливают расслабляющую мысль о безграничных правах. Уже в третьем поколении складывается своеобразный тип ментальности, которая отличает молодого израильтянина от еврея диаспоры.

   Все, что Бог ни делает, он делает к лучшему. Он окружил нас врагами, чтобы мы не избаловались. Чтобы лень, невнимательность и техническая некомпетентность не возобладали в стране. Чтобы избыточный израильский гуманизм и расслабляющее европейское влияние не затуманили нам трезвости взгляда. Российские евреи со своей паранояльной подозрительностью и имперскими замашками неплохо вписываются в эту ситуацию.

   Эрнест Ренан, описывая древнюю историю падения Израиля, заметил: "Праведники и герои становятся двумя враждующими лагерями на арене человеческого прогресса и редко вступают в мирное сожительство ... Военное мужество, которое так блестяще проявляли израильские цари, потеряло свою цену." И дальше - "Социальные условия, в которых находятся военные, требуют известной внешней гордости; смиренный воин есть противоречие в себе. Общество кротких лишено силы. Мир не состоит из идеальных людей. ..." (Э. Ренан, "История Израильского народа", М., 2001)

   Стремление к праведности уже не раз в истории подводило евреев и, несмотря на все изменения нашего облика и внешнюю секуляризацию, нужно признать, что мы, как народ, опять балансируем на краю пропасти в своей амбиции создать "розу без шипов", войну без ненависти, государство без принуждения и экономику без эксплуатации. Как будто эта судьба запрограммирована у нас в генах.

   Однако жизнь на краю пропасти вовсе не обязательно должна вести к катастрофе. Демократия вообще очень странная форма организации, слишком близкая к состоянию анархии и распада.

   И, тем не менее, чрезвычайно устойчивая. Температура 36,6 по Цельсию, при которой успешно функционирует организм человека, находится в очень узком зазоре между недопустимо смертельным переохлаждением и столь же недопустимым перегревом. Однажды, присутствуя на конференции по биологии, я обратил внимание, что оптимальные условия для жизни биологических организмов всегда оказываются в опасной близости к температуре разложения ДНК (т.е. ядер) их клеток. По-видимому, интенсивная жизнь сложных организмов вообще возможна лишь на краю гибели. В еще большей мере это относится к сложному общественному организму. Когда мы читаем историю войн Израиля, часто кажется, что только случайное стечение обстоятельств или чья-то поразительная находчивость спасли страну от поражения. Но это и есть проявления упомянутой устойчивости. За 60 лет современный Израиль, вопреки многолетней миролюбивой риторике, создал свои мощные средства защиты и достаточно многочисленный, инициативный народ, способный умело этими средствами пользоваться.