Война

Война

…Война началась для нас неожиданно. Фашисты, используя свое превосходство в танках и самолетах, продвигались все ближе и ближе к моему родному городу. Но что немцы могут прорваться к самому Сталинграду, никто не думал всерьез. И даже когда в донских степях развернулось грандиозное сражение и над городом как первые предвестники приближающегося фронта стали ежедневно кружиться немецкие «рамы» — самолеты-разведчики, — жизнь в Сталинграде шла своим чередом. Город не эвакуировался. Работали, как обычно, предприятия, учреждения.

И вдруг — прорыв! День 23 августа мне запомнился тишиной. В театре выступала Клавдия Шульженко. Огромная толпа людей пыталась попасть на ее концерт. Лида, моя сестра, должна была идти в армию, и концерт давали для таких же, как она, девушек, надевших военную форму. Шульженко пела «Синий платочек».

Спокойная, хотя и прифронтовая обстановка.

А к ночи началась бомбежка. К ней, конечно, город готовился, были убежища. Но немцы обрушили чудовищный по силе бомбовый удар. Сталинград пылал. Горела даже вода — полыхала нефть, которая хлынула в Волгу из разрушенных бомбами огромных резервуаров. Город превратился в руины. В небе стоял беспрерывный вой, казалось, каждая бомба летит на тебя.

Старшая сестра Зоя была человеком с крепким характером. В ту ночь, поссорившись из-за чего-то с нами, она заупрямилась, отказалась идти в убежище. Мы тоже не пошли, всю ночь просидели в коридоре. Дом ходил ходуном. Старый, кирпичный, четырехэтажный, со стенами метровой толщины, он защищал нас. Немцы бросали на город не только бомбы, но и бочки, рельсы, падающие со страшным свистом: вой, грохот не прекращались ни на секунду.

Вошли мы с Лидой утром в свою комнату и видим: Зоя лежит на кровати, закрывшись одеялом. Ни одно окно не уцелело, даже рамы вылетели. На полу валялись осколки, одеяло усыпано битым стеклом. Вдруг одеяло зашевелилось, из-под него как ни в чем не бывало выбралась сестра. Сказала, что всю ночь проспала и ничего не слышала!

Прошли годы, но я помню до сих пор ту страшную ночь. Жили мы тогда напротив городского сада и вокзала. Из той разбитой комнаты мы перебрались в подвал дома, что стоял в самом центре города, где и пробыли месяц. Чувствуем: надо выбираться из Сталинграда.

Однажды выскочили из своего подвала на улицу, видим: стоит машина. Кругом рвутся бомбы, идет обстрел, минометный и артиллерийский. Шофер говорит: «Садитесь, я вас вывезу из города. Только быстрее». Вмиг — кто в чем был — кинулись мы в эту машину. И в случайной той надшей квартире остались все личные вещи, её семейные фотографии, документы.

Машина принадлежала авиационному полку, сыгравшему потом в моей судьбе большую роль.

Мы выбрались за город, где пристроились к воинской части. Авиационный полк перебазировался за Волгу. Машины ставились на плоты — задние колеса в воде. На колесах лопасти из досок, огромный руль из бревна. Включались моторы, лопасти загребали воду, и плоты плыли. Надо же было придумать такое! Конечно, сносило течением, но все же техника оказалась на той стороне.

Ну а мы, люди, переправлялись кто как мог. Я, например, оказался в одной лодке с пожилым речником и женщиной с ребенком. Нашли старую, дырявую лодочку, из которой приходилось все время вычерпывать воду. Плыли днем. Все время в воздухе барражировали «мессершмитты», не пуская в зону города ни один наш самолет.

Но в тот момент, когда мы поплыли на лодке, небо было чистое — ни одного вражеского самолета. Я грёб, женщина выливала воду, мужчина держал на руках ребенка. II вдруг, когда дошли до середины Волги, появился «мессершмитт» и пошел на нас. Женщина выхватила у речники ребенка и прижала к себе. Я ясно видел летчика и, кажется, мог бы узнать его и сейчас, так врезалось в память лицо. Летчик сделал круг, пошел на второй. Речник сказал: «Ну, сейчас все!» Снял, фуражку, на остриженной наголо голове выступил пот, и он вытирал его машинально платком. А истребитель пошел еще ниже. Положение у нас было безвыходное. Я неистово греб: мне верилось, что лодка сможет уйти от «мессершмитта». Но «мессер» сделал еще круг и, пройдя над лодкой, почти коснувшись ее, ушел в сторону города. Мы выбрались на левый берег… Поздно ночью переправились через Волгу и сестры.

Авиаполк, к которому мы пристали, направился в сторону озера Эльтон, там и обосновался.

Восемь месяцев провели мы в расположении полка. Сестры работали в административно-хозяйственной части. Мне было тогда пятнадцать лет. Я чистил картошку, исполнял при кухне разную работу: носил дрова, стирал для летчиков. Относились ко мне хорошо. Жил я в землянке, вместе с поваром. Землянка не отапливалась: опасались привлечь внимание немцев. Поселок был начисто разбит.

Каждый день на аэродром приходили тяжелые вести — гибли в неравных боях наши летчики. Но боевой дух окреп, сжималась та самая стальная сталинградская пружина, которая так неотвратимо разжалась 19 ноября 1942 года!

Еще в Сталинграде я встречал много наших солдат: они забегали к нам в подвал немножко передохнуть, выкурить самокрутку. На их лицах не было растерянности. Немцы уже на Кавказе, в Сталинграде, а они спокойно и без паники вершили свой тяжелый ратный труд.

Героизм летчиков авиационного полка изумлял. Самолёты старых марок — «чайки», как называли их за внешнее сходство, уступали «мессершмиттам» и в скорости и в вооружении. На моих глазах за несколько месяцев погибло немало молодых парней. Немцы поджидали возвращения «чаек», израсходовавших боезапасы и горючее, или старались сбить самолет на взлете. Летчики теряли товарищей, становились от этого злее, собраннее.

Но вот появились на нашем аэродроме новые истребители — «Яки» и «Миги». И после первых же боев с нашими самолетами немецкие «асы» больше не рисковали залетать в глубь нашей территории…

Появились и «катюши». Они стреляли из-за Волги по определенным квадратам. После каждого залпа в том районе полыхало пламя.

…Я работал при аэродроме, пока не пришел приказ: всех гражданских лиц непризывного возраста отправить в тыл. Так я оказался на станции Переметной в Западном Казахстане. Заведовал сапожной мастерской, где был всего один работник — он шил сапоги.

Потом был «заведующим хозяйством»: один быки одна лошадь — вот и все хозяйство.

Быть «начальником» мне не понравилось, и я пошел грузчиком на станцию.

А в 1944 году меня призвали в армию. Семь с половиной лет отдал я службе. Ушел семнадцати, ним, а пришел взрослым, семейным человеком. Сыну моему, тоже Владиславу, шел тогда второй год.