ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. ПОСЛЕДНИЙ БОЙ

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. ПОСЛЕДНИЙ БОЙ

Передний край умолк перед атакой.

О, как невыносимо тяжело…

Смотреть на пламя, вставшее из мрака,

Что заревом над городом легло.

Но трижды тяжелее от сознанья,

Что перед нами, рядом, в трех шагах,

За рощей, растворившейся в тумане,

Злорадствует и тешет душу враг.

Поэт Илья Авраменко «Ночь на переднем крае»

Нашу роту перевели в боевое охранение. Но сначала несколько слов о том, что такое боевое охранение. Это воинское подразделение, занимающее позицию на стыке наших частей или соединений. Оно находится впереди нашей первой траншеи.

Немецкое боевое охранение находилось, напротив. Расстояние между этими позициями составляло, примерно, 50 метров. Задача боевого охранения — не дать противнику незаметно проникнуть в тыл наших войск через стыки между частями или соединениями. Из этого вытекает и название.

Многократные попытки захватить языка в ночное время, заставили немцев усилить бдительность и отказаться от сна по ночам. Командованию стало известно, что фрицы отсыпаются днем, выставив часовых. Так как в боевом охранении немецкие позиции находятся очень близко от наших позиций, можно броском преодолеть эту полосу и захватить языка.

Из первой траншеи в траншею боевого охранения мы перешли по ходу сообщения в дневное время. В боевом охранении уже было наше воинское подразделение, бойцы которого нам рассказали, что немецкая позиция находится настолько близко, что по вечерам слышен разговор фрицев. В этом боевом охранении было восемь бойцов во главе с лейтенантом Усталовым.

Ставлю каску на бруствер траншеи и начинаю откапывать для себя ячейку в ее стене Так мы делали всегда. Если не оборудовать для себя ячейку, то будешь мешать проходу по траншее. Вдруг слышу щелчки разрывных пуль. Фрицы стреляли по каске и разрывные пули, ударяясь о ветви сосенки, которая росла на противоположной стороне траншеи, взрывались. Взрыв разрывной пули не громкий и напоминает щелчок. Что бы остановить стрельбу по моей каске, пришлось ее убрать. Щелчки тотчас же прекратились.

Командир роты собрал нас около себя и сказал, что завтра днем мы пойдем на немецкое боевое охранение без стрельбы Время, когда начнется эта операция, он объявит завтра.

На фронте все, и командиры, и рядовые проявляют повышенную бдительность, что меня всегда удивляло. Мне казалось, что все вокруг свои и эта осторожность неуместна. Но это было моей ошибкой, так как потом стало известно, что противник не дремлет и его разведка тоже работает. В последующем будет показано, что немецкая разведка работала и в нашей роте…

У нас в роте было три коммуниста. Ротный сказал, обращаясь к одному из них:

— Ты пойдешь позади цепи на левом фланге.

Второму он приказал идти за цепью в центре, а третьему выделил правый фланг.

— Я вам приказываю пристреливать каждого, кто струсит или заляжет. Пристреливайте без всякого предупреждения.

Вспоминаю стихотворение, опубликованное после войны. Там имелась такая строка.

«Коммунисты вперед, коммунисты вперед!»

Вполне возможно, что были ситуации, когда подавалась такая команда, но в нашей роте команда была другая:: — «Коммунисты назад, коммунисты, назад!»

Надо сказать, что коммунисты в нашей роте всегда выполняли эту работу. Они всегда держались особняком и никогда не выпускали из рук оружие. Когда они садились отдохнуть или покурить, то всегда располагались треугольником, с тем чтобы был круговой обзор. Видимо, они боялись бойцов.

А каково же было наше положение? С немцами все ясно и понятно. Они находятся перед нами. Их обмундирование отличается от нашего, да и говорят они совсем на другом языке.

Но вот сзади тебя идут, вроде бы, свои. Обмундирование такое же, как у нас. Говорят на одном с нами языке. Однако, идти на врага и чувствовать, что в твою спину направлена винтовка, невыносимо тяжело. В таких случаях приходилось смотреть не только вперед на засевших в траншее немцев, но и назад на человека, который целится в твою спину. Вдруг он решит, что перед ним трус и, нажмет на спусковой крючок. А может быть ему не нравится моя физиономия? У меня эта ситуация вызывала шквал отрицательных эмоций!

Когда говорил ротный, никто не предполагал, что завтра, все сидящие вокруг, будут трупами или раненными. А все так и получилось!

Что самое главное в завтрашнем бою? Оружие! Поэтому автомат был тщательно вычищен и хорошо смазан. Стены траншеи были песчаными и, чтобы песок не попал в автомат, его пришлось обернуть бинтом из индивидуального перевязочного пакета. Как уже сообщалось у меня их было два. Один пакет остался и пригодился позже.

Вечерело. Медленно, но верно, ночная тьма опускалась на землю. Стою на каком-то возвышении и напряженно всматриваюсь в ту сторону, где находились позиции противника. Небольшие сосенки хорошо маскировали меня от вражеских наблюдателей.

Местность, по которой предстояло завтра идти, была довольно ровной, только местами виднелись кусты и совсем небольшие неровности почвы. Вот здесь завтра разыграется бой. Здесь найдут свою смерть или увечье мои товарищи. А что ждет меня? Не знаю почему, вдруг на меня нахлынуло какое-то непонятное чувство тревоги и обреченности.

Сразу же в голове возникли стихи:

Что день грядущий мне готовит?

Его напрасно взор мой ловит,

В глубокой мгле таится он,

Нет нужды; прав судьбы закон.

Паду ли я, стрелой пронзенный,

Иль мимо пролетит она.

Стихи это хорошо. «Евгений Онегин» Пушкина, совсем замечательно! И вдруг мне стало совершенно ясно, что стрела мимо меня не пролетит. В предстоящем бою меня ждет смерть. Чем больше размышляю, тем больше утверждаюсь в этом. Теперь мне было точно известно, что завтра меня не будет на этом свете.

Чувство обреченности овладело всем моим существом. Все так же будет на небе сиять Солнце, все так же будут плыть по небу белоснежные облака, трава и листья деревьев будут радовать своей зеленью людей, а меня уже не будет. Есть еще вариант — буду искалечен. Лишусь рук или ног. Тогда лучше пулю в висок. Это лучше чем инвалидность!

Подошел командир роты

— О чем задумался, махновец? — после инцидента с пленным снайпером, ротный называл меня только так. Однако, тон у него в этот раз, был миролюбивым и даже немного отечески добрым.

— Чувствую, всем своим существом, всеми фибрами души, что завтра в бою меня ждет смерть.

— Отбрось эти предчувствия! Надо думать о жизни, о победе. Война очень жестокая вещь. На ней может случиться всякое, но надо думать и надеется только на лучшее. Скажи сам себе — у меня все будет хорошо и увидишь, что все так и будет! С этими словами он пошел к своей ячейке, оставив меня стоять на том же месте и думать о своем.

Подошел старик Зайцев…

— О чем задумался, сынок? — спросил он.

— Вот смотрю в сторону противника и вижу далеко, далеко на самом горизонте кроваво — красную полоску. Она тянется вдоль всей линии горизонта. Думаю, что это дурное предзнаменование! Французский король Генрих Четвертый перед сражением увидел, что Солнце садится в такие же кровавые облака.

— Это дурное предзнаменование! — сказал король

— Что Вы, сир! — сказал ему один из приближенных — это обычный закат Солнца

На следующий день в сражении король был убит! Может и меня ждет такая же участь!

— На этот раз все не так. Солнце давно уже село! Просто фашисты жгут у себя в тылу города и деревни. Сжигают, гады, все, что может гореть. Знать, будут отступать. Они нам оставляют выжженную пустыню. Они хочут сбить нашу сознательность, чтобы плохо нам было. Ведь идти по безжизненной земле — ох, как тяжело! А сейчас лучше пойди да поспи. Ротный разрешил перед завтрашним боем малость поспать

Снимаю шинель, расстегиваю хлястик и, вот уже лежу на дне траншеи завернутый в шинель. Приготовился ко сну. Но, что это? Едва закрыл глаза, как передо мной возник фриц, убитый при освобождении города. Совершенно явственно вижу фрица и слышу: — «Не убивай, русс, семья дети!» Мгновенно вскакиваю и ору не своим голосом. Тут же ко мне подбежало несколько наших бойцов.

— Что случилось? Чего ты орешь?

— Фриц! Фриц! Он ко мне пришел!

— Так, где он? Что ты трясешься, как в лихорадке?

— Пришел тот фриц, которого я шлепнул в городе!

— Ты, что с пупу или с глупу? Как убитый может придти! Приснилось тебе все это!

В разговор вмешался Зайцев.

— У нас в деревне был мужик, который еще на той войне, в 14 году, пристрелил немца. Так к нему тоже приходил этот, пристрелянный! Убитый завсегда приходит к своему душегубу! Такой закон! Никуда от этого не уйдешь! Так — то, сынок, тапереча жди его в гости, кажную ночь!

Обращаясь к бойцам, он, примирительно, сказал

— Уж вы его простите, молодой он еще не все понимает! С кажным может быть такое!

Все это так потрясло меня, что до утра не сомкнул глаз. Боялся опять придет этот немец.

Утром принесли водку. Как всегда, ее разливал Хаджиханов. Он делал это таким образом, что большая часть водки, доставалась ему.

— Дай мне твою ложку! — обратился ко мне Хаджиханов — я буду ей разливать водку!.

Ложка у меня была огромная отлитая из олова. Где мне удалось раздобыть ее, уж и не помню. Ее размеры были предметом многочисленных острот бойцов..

К концу этой процедуры было видно, что Хаджиханов с трудом передвигает ноги. Отказываюсь от водки, так как понимаю, что можно потерять контроль над собой

По окончании водочной процедуры, Хаджиханов сильно размахнулся и швырнул мою ложку далеко в кусты.

— Что ты наделал! Как же я теперь без ложки?

— Она тебе больше не понадобиться! Погибнешь ты в этом бою!

— С чего ты это взял?

— Все будем на том свете! Понял? — заплетающимся языком сказал этот виночерпий. На убой нас гонят!

По траншее пробежал старшина и сказал, чтобы все заняли свои места. Рядом со мной, правее, оказался Зайцев. Оглядевшись по сторонам, он тихо сказал: — Все на местах, кроме Пигольдина! На мой недоуменный вопрос, он тяжко вздохнул и горестно посетовал: —Эх! Молодежь, молодежь! Ничего — то вы не видите! Беда с вами, да и только!.

В 12 часов дня ротный подал команду. «Приготовиться к атаке!»

Снять бинт с автомата — дело секунд. Последовала новая команда: — Вперед!

Мы выскочили из траншеи и цепью двинулись на немецкие позиции. В центре нашей цепи шел лейтенант Усталов. Ему было поручено командовать не только своими бойцами, но и нашей ротой. Ротный остался в траншее боевого охранения. Он должен был поддерживать связь с артиллеристами и комбатом..

Скорее всего, противник растерялся, потому что огня с его стороны не было. Очень быстро мы оказались перед их траншеей. А вот и бруствер перед нами.

Как потом выяснилось, в траншее немецкого боевого охранения было шесть человек. Трое из них выбежали с их правого фланга, который был у нас левым. Из выбежавших, двое были убиты, а один взят в плен. Он и стал тем языком, за которым мы так долго охотились.

Еще двое выскочили из траншеи и были убиты выстрелами наших бойцов. Шестой — офицер по ходу сообщения перебежал в первую траншею, где и нашел свою смерть. Об этом будет рассказано ниже.

У нас потерь не было.

Лейтенант Усталов скомандовал: «Вперед!» и мы, перепрыгнув траншею немецкого боевого охранения, устремились к первой траншее противника. Фактор внезапности был исчерпан и, немцы открыли интенсивный огонь из всех видов оружия. До немецкой первой траншеи добежали не все. То один боец, то другой, ткнувшись в землю лицом, застывал навсегда.

Перед немецкой траншеей было проволочное заграждение. Мы были в шинелях. Бойцы стали их снимать и набрасывать на проволочное заграждение Не всем это удалось и. кое — кто из бойцов остался висеть на колючей проволоке, а мне все-таки удалось перевалить через заграждение.

У нас проволочное заграждение устанавливается в 40 — 50 метрах от траншеи с тем, чтобы противник, находясь за проволочным заграждением, не мог забросать гранатами наши позиции. У немцев это расстояние составляет 20 — 25 метров. Очень часто эта полоса минируется, но на этот раз мин не было, что позволило нам быстро добраться до их траншеи.

Вот мы уже на бруствере. Из траншеи показалось небритое лицо фрица. Всего на одно мгновение, но этого времени ему было достаточно, чтобы швырнуть гранату Она упала перед моими ногами и, мне сразу стало ясно, что это моя смерть. Значит, мои предчувствия были верными! Так вот как выглядит смерть! Этот маленький кусочек металла на длинной деревянной ручке. Сейчас он оборвет мою жизнь!

Надо действовать! Но как? Граната взрывается не сразу. Должно пройти 5 — 5, 5 секунд. Спастись бегством не успею. Радиус поражения осколками 50 метров, а то и больше.. Оставалось только одно. — швырнуть ее обратно. А если не успею? Во всех случаях меня ожидает смерть. Швырнуть ее назад — это хоть небольшой, но все же шанс!

Мысли вихрем проносятся в голове. Наклонюсь, чтобы взять ее рукою, а она в это время рванет! Моя голова будет вблизи гранаты. Останусь без головы!

Пинком швыряю гранату назад фрицам. а сам бросаюсь на землю и быстро ползу в небольшое углубление, которое было у меня за спиной. В это время боковым зрением замечаю, что граната перелетела через траншею и упала недалеко от нее. Бруствер немецкой траншеи будет моей защитой, если успею сползти с него в эту выемку. Вполз уже до пояса! Еще мгновение и спасен! Не тут — то было! Граната не оставила мне этого мгновения! Она взорвалась!

Первое, что врезалось в память, это сильный удар по бедру левой ноги. Впечатление такое, как, будто кто — то швырнул в меня камень или, с размаха, ударил молотком.. Одновременно вижу, что Зайцев, который был справа от меня, примерно в восьми шагах, катится по брустверу и громко кричит.. Правее Зайцева был Хаджиханов. Он тоже увидел эту гранату, спасаясь от нее, прыгнул в немецкую траншею. Голову сверлит одна мысль — что это со мной. И, вдруг, мне стало совершенно ясно — это ранение. По левой ноге течет что — то горячее. Кровь! Перекатом отодвинулся от траншеи

И снова мысли лихорадочно пронзают голову. Кровью изойду, как Балабанов! Оставалось одно быстрее уползти подальше от этой траншеи.

Прополз совсем немного, услышал голос нашего санинструктора:

— Ты чего ползешь назад?

— Ранен!

— Ползи за мной! Можешь?

Могу!.

Санинструктор полз впереди меня, выбирая место, где бы он мог сделать перевязку. Вот он заполз в выемку, поросшую небольшими кустами, а я за ним.

— Ложись на землю! — сказал санинструктор и подвинулся в сторону, освобождая место на дне выемки.

— Куда ранен?

— В левую ногу!

— Быстро снимай шаровары! Ух, как обильно хлещет кровь, но ничего мы ее сейчас остановим!

Санинструктор быстро наложил повязку. Позднее выяснилось, что эта повязка наложена с таким мастерством, что во всех медицинских подразделениях, через которые мне пришлось пройти, говорили, что повязка до того хорошая, что ее не следует трогать.

Нас, видимо, засекли немцы. Разрывные пули защелкали по веткам кустов, прикрывавших эту выемку. Мелкий осколок попал мне в кисть левой руки. Это даже ранением нельзя считать. Крошечный осколок засел неглубоко. Потом образовался нарыв и осколок сам вышел..

Позднее выяснилось, что в меня попало два осколка немецкой гранаты. Второе ранение было намного выше первого также в левую часть тела в мягкие ткани. Этот осколок проник очень глубоко. Он не вызывал боли и рана не кровоточила.

— Дай мне твою каску, ведь теперь она тебе не нужна — попросил санинструктор — и автомат мне отдай!.

— Каску бери, а автомат не отдам. Как же без автомата? Нам говорили, что без оружия в медсанбате не примут!

— Скажешь, что отдал автомат санинструктору и все дела.

Мне его слова показались убедительными и, я отдал ему свой автомат..

— Ты ползи прямо в первую траншею, там тебя примут, отправят дальше. Для тебя война закончилась и, видать, надолго.

— Почему сразу в первую? Можетсначала заползти в траншею боевого охранения?

— Ни в коем случае! Там что — то твориться, а что и не поймешь! Я тебе толком говорю: только в первую и никаких гвоздей! Добра тебе желаю — вот что!

Ползу. Вот и наша первая траншея. Спускаюсь в нее и пытаюсь встать на ноги. Ничего не получается — сильная боль заставила меня лечь на дно траншеи.

И тут вижу, что по траншее бежит комсорг батальона Завьялов.

— Ты, что? Ранен? Рану тебе перевязали?

— Санинструктор перевязал.

— А почему без оружия?

— Санинструктор забрал!

— Ты, что же не знаешь, что без оружия тебя не примут ни в одном лечебном подразделении?

Оглядевшись по сторонам, он увидел брошенную винтовку и подал ее мне.

— Ты ползи дальше, а я бегу в боевое охранение.

Он побежал дальше. Эх, не знал младший лейтенант, что бежит на встречу со своей смертью. Но об этом мне стало известно только через десять лет.

Ползу по траншее дальше. На дне траншеи боец. Прошу его подвинуться и пропустить меня. Но он даже не шелохнулся. Поднявшись на локтях, вижу, что гимнастерка на его спине разорвана по всей длине. Но какая — то странная у него спина. Серовато — желтоватая! Только тут до меня дошло, что это мертвец.

Переполз через него и тут же увидел второго мертвеца. При попытке переползти через него, застыл, от увиденного. У него не было части черепа. Приглядевшись, увидел, что срез на голове довольно ровный, как у арбуза, когда срезают верхушку. Внутри виднелся мозг серого цвета. Срез мозга был таким же ровным, как и у черепа. Делать нечего, переваливаю через него, стараясь не угодить рукой в его мозги.

Ползу дальше, но вдруг, меня окликают по фамилии. Оглянувшись, увидел в ответвлении траншеи лежит, вернее, полулежит, навалившись на стенку траншеи, Хаджиханов. Первое, что меня поразило — это цвет его лица. Оно было неестественно желтым.

— Хаджиханов! Что с тобой?

Он мне рассказал, что, увидев гранату, упавшую мне под ноги, в один момент протрезвел. Спасаясь от гранаты, прыгнул в траншею и сразу оказался лицом к лицу с офицером. Это был тот самый офицер, который сбежал из боевого охранения.

Хаджиханов воспользовался тем, что его положение было более выгодным и, убил этого офицера. На боку его была офицерская сумка. Там обязательно должны быть документы, нужные нашему командованию. Приставив винтовку к стенке траншеи, Хаджиханов наклонился и отрезал эту сумку. Но в этот момент, из — за поворота траншеи, появился другой фриц. Хаджиханову стало ясно, что. схватить винтовку он уже не успеет, Бросился на бруствер. Однако, фриц все же успел дать очередь из автомата и три пули попали ему в правый бок.

Но он все же сумел перевалить через бруствер и пополз в тыл. Санинструктор сделал ему перевязку. Хаджиханов дополз до нашей первой траншеи. Там он встретил еще двух раненных бойцов. Дальше они поползли втроем. Тут в траншею прямым попаданием влетела мина. Их убило, а его опять ранило. Полностью перебита нога — висит на одних мышцах. Еще осколки попали в бок. Новые раны очень кровоточат. Сумка офицерская при нем. «Увидишь, кого из командования — скажи» — попросил он.

.Ползу дальше. На встречу мне по траншее бежит комбат Рудь с двумя офицерами. Прижимаюсь к стенке траншеи, чтобы пропустить их. Рассказал им про офицерскую сумку у Хаджиханова. Они побежали к нему.

Полз довольно долго, не встретив ни одного человека. Подумал, что так доползу до Черного моря, ведь траншея тянется с севера на юг. Все! Хватит! Надо ползти в тыл. Сказано — сделано! Выполз из траншеи и пополз в тыл под прямым углом к траншее. Сзади шел бой. Отчетливо слышались выстрелы. Вот и сосны! Прополз совсем немного и выполз на поляну.

В это время на поляну с тыла выбежал офицер в чистой шинели. В голове мелькнула мысль, что такие шинели бывают только у тыловиков…

И в этот момент послышался вой мины. По звуку определил, что она упадет левее меня. и впереди. Недалеко от того места, где бежит офицер. Вжимаясь в землю, увидел, что офицер не залег, а продолжает бежать. В голове, как молния, пронеслась мысль, что он делает? Надо же залечь! Тыловики частенько попадают в такие переплеты. Они по звуку не могут определить, когда и где рванет мина или снаряд. Прижался к земле так сильно, как только мог. Мина. рванула. Взвизгнув, надо мной пролетели осколки.

Поднял голову и вижу, что офицер лежит на земле и корчится, видимо, от боли. Пополз к нему, На моем пути воронка от мины, если это можно назвать воронкой. Земля, выброшенная взрывом, уместится в ладонях. От центра этой воронки во все стороны, как лучи, протянулись борозды, оставленные разлетающимися осколками. У самой воронки борозды глубокие, а потом они становятся все менее и менее глубокими. Осколки разлетаются от места взрыва под острым углом к земле. Подумал, если лежать, прижавшись к земле, в тридцати или сорока метрах от взрыва, то осколки и не заденут. Раненный офицер как раз и находился на таком расстоянии от места взрыва. Выходит, он сам виноват в ранении..