Читатель

Читатель

«Больше всего его интересуют книги по истории. Их он читает очень внимательно. Тяжёлые, солидные тома: об Иване Грозном, Екатерине II, Петре I.

Но порой начинают расползаться слухи: президент прочитал роман. Говорят, в 2006 году он прочитал боевик, в котором люди из рабочего класса избивают чеченцев и полицейских, а затем с автоматами в руках захватывают резиденцию губернатора, вышвыривая оттуда продажных воров. Это был роман “Санькя” Захара Прилепина».

Бен Джуда, “Newsweek”

«У Захара Прилепина есть эссе под названием “Господин Президент, не выбрасывайте блокнот!”, там он пишет, как задавал вопросы на встрече президента с писателями, и все вопросы тот педантично записывал в блокнот. Потом отвечал. В конце эссе Прилепин отмечает, что президент ничего не сказал про “амнистии” и “свободные выборы”, хотя записал эти слова. “Не выбрасывайте блокнот”, – говорит он. А я бы добавил: и прочитайте ещё “Саньку”. Чтобы понять, что враги государства Российского притаились не за океаном и не в среде тщедушных интеллигентов. Враги – внутри властной элиты, в среде ленивых, непатриотичных и жадных чиновников, которых очень устраивает “государство, унижающее слабого и дающего простор жадным и подлым”, им. Пока к народной “внешней” политике не добавится народная “внутренняя” политика, 86 % красно-коричневого большинства будет мрачно ждать, насупив брови, а молодые “пацаны” – уходить в экстремисты»

Barbakan, блогер

Концовка этой книги будто хлопнула одновременно по глазам и затылку.

МВДшники и свои, конторские, не сразу поняли, чего он хочет, когда настойчиво интересуется безопасностью областных администраций.

Дали оперативку по местам расположения администраций. Захар Прилепин, как стало известно, из Нижнего Новгорода, там областные власти вместе с полпредством и мэрией вообще в Кремле сидят, так что в книжке, похоже, имелся в вид у другой город, просто областной, среднестатистический.

Проверили, убедились – где-то вообще губернаторства охраняли ЧОПы (за хорошие откаты, естественно), сплошная махновщина, бодались с ментами, боялись чужих глаз.

Разобрались, наказали, усилили, привели в соответствие.

Много думал о солдатиках – сколько их там положили при штурме здания ребята-экстремисты? Автор на этом месте роман оборвал…

(А вот за себя совершенно не обиделся: эпизод есть, где девчонка из лимоновцев швырнула в президента какой-то жидкой дрянью, попала, он стоял, «будто облёванный», униженный. Ребята потом двигают в бега: не простят нам, мол, эту «обоссанную морду». А он только усмехнулся: знал, что такая акция исключена. Если что здесь работает идеально – так это система безопасности вокруг него, строили её, закладываясь на чужих людей посерьёзнее, чем незрелые русские революционеры. А мечтать не вредно, он не червонец – всем нравиться. В цифры придворной социологии никогда не верил, знал, где рисуют. Смысл обижаться на писательские хотелки?)

А солдатиков, да, было жаль. Экстремистов мало, и большинство необстрелянные, но, сука, как мотивированные – погибнуть приехали, красиво и правильно, а не за властью. Упоминал автор среди арсенала ПКМы (наверное, станковые) и граники, гранатомёты (какие они могли забрать у ментов? Надо полагать, РПГ-7, многоразовые, со сменными выстрелами). Не бог весть что, но у захватчиков там парень Олег, со спецназовским опытом, точно в курсе, как чечены в городской войне использовали на сто процентов невеликие возможности гранатомётов. Против танков и БТРов. Артиллерию сразу применять миноборонские точно не станут – и приказ такой на месте никто не отдаст, в штаны на делают. Во всяком случае, пока не эвакуируют жителей близлежащих домов, если они есть (а наверняка). Будут сопли жевать, изображать переговоры с террористами. Если командир армейских двинет бронетехнику, Олег с ребятами обязательно засядут в подвал или цоколь и станут прицельно шмалять по гусеницам танка и колёсам БТРов, могут и пожечь машины, бойцов – из пулемётов положить. Ну кто там они, поднятые по тревоге армейские? Наверняка не спецназ. Обычные мотострелки. Атаковать здания не умеют, перед окнами пригибаться не станут, если кто и добежит – бросит гранаты в стекла, не разбив окна, сам словит осколки. Или пулю из здания.

То есть плохо прогнозируемая по количеству жертв мясорубка. А ну как народ подтянется, встанет живым щитом? Тоже вероятность, хоть и слабая…

Он раздражался, зло себя высмеивал за свои мысли – ну, роман и роман, на то и фантазия у писателей, страшилки лепить из социальных проблем, как будто только они переживают, больше некому. Однако раньше ни одна книга (правда, читал с юности, в основном по истории, ну ещё классиков, Куприна, а там, как живо ни будь написано – всё равно дистанция). Нет, ни одна так не опрокидывала в реальность, которую знал, конечно, но с одной стороны, хорошо если с двух, трёх…

Вроде бы Ленин печалился, что совершенно не знает России. На самом деле лидер и не должен знать своей страны в подробностях, никакого времени не хватит, достаточно понимать людей власти и законы твоего государства (не право, а именно законы, которые веками не меняются, несмотря на все иные перемены). От такого знания, конечно, тоже печалей хватает, однако метаться и дураковать это знание не даст. А потом, ну кто они, подробности эти? Мыслители и разные говоруны представляют работяг в пивной да пенсионеров в поликлиниках. В шкурку мелкого торговца и форму дорожного мента уже не всякий влезет, да и ничего там хорошего нет. Интересного тоже. А ему были любопытны не свои, а чужие: штучные экземпляры, кого ведёт по жизни не инерция, а энергия. В соединении, быть может, с идеей, религией, лютостью… И в этом, видимо, была главная причина воздействия романа на него – там фигурировали именно такие люди – редкие, злые и неожиданные.

Он читал, конечно, других современных писателей (ему делали подборки наименований, ну и где среди персонажей – он сам, «человек, похожий на…»). Проханова, рыжую журналистку, как её… Юлю, Пелевин сразу не покатил, всех, а значит и его, дураками считает, эту манеру он ещё у тренеров по единоборствам терпеть не мог. Было всё не то, как будто авторы, неплохо зная реальность, судили о ней по каким-то марсианским законам, невесть кем и для кого написанным, да и написанным ли? Сами они явно по ним не планировали жить. Напрягало баловство с языком, как будто пишущие его специально тюнингуют, как девки губы и задницы, чтобы продать в иные земли подороже…

Прилепин, чувствовалось, тоже так умел, но себя дисциплинировал, побеждал эстетство, без дела не понтил. Сильно цепляло вот это соединение настоящей, живой России (и, чего там, в нормальном, нехудшем её виде) с дикими пацанами, которые и в своём поколении паршивая овца и опасная, с волчьим билетом и оскалом. Вернуть себе родину – сказано пышно, многих впечатлит, но, по сути, – скандал в духе общества защиты прав потребителей. А любая защита одного потребителя, да в таких масштабах, это всегда, во-первых, адвокатская разводка, а во-вторых, рейд обезьяны с гранатой по стеклянному зверинцу.

Забавно, но «Санькя» подвиг его и на другие команды.

Петя Авен (думающий, что это Колесников его попросил прочесть роман, ага, пусть думает) наговорил в своей рецензии от обиды лишнего. «У нас денег куры не клюют, а у них на водку не хватает». От Пети читать эдакое было особенно смешно. Даже ответить захотелось, анонимно. Как коммерс, ненавидящий социализм для всех, сильно обожает его для себя лично.

А ведь в своё время, когда Дед принял решение и назначил премьером, в кабинет дверь ногой открывали (юмор ещё в том, что кабинет тот же самый был, белодомовский, премьерский).

Петя ещё не худший вариант, но вообще – дураки самонадеянные. Глупые какой-то особой, сытой и блескучей глупостью, такая, он заметил, появляется после ярда. На понт брали, грозили, шантажировали, денег предлагали…

Настоящий душок, блатной даже, от дерзости и наглой упёртости, а уж следом от денег, был только в Ходоре. И, опять же, гуманно было изолировать и подождать, пока душок выветрится. И хотя говорили свои, что подранков оставлять нельзя, а тем более отпускать на все четыре швейцарские стороны, сделано было вопреки всем – красиво и правильно. Поскольку стало окончательно ясно, какая именно свора страдальца и борца подхватит и понесёт, и как не даст ему сделаться графом Монте-Кристо. Сама в управдомы от греха переквалифицирует. Превратит в такого эталонного дурака, что всякие подозрения в его опасности сами отвалятся.

Надо, надо, учит большой учёный Пётр Олегович, деревья садить, носки стирать, сказки детишкам читать, и вообще – работать! Покойный Бадри (вот кто был умнее их всех, куда там Берёзе) любил повторять: «Если всё время работать – зарабатывать некогда». Ещё бы пришлось рассказать, как славный профсоюз, по сути, и не работал никогда особенно, даже на старте. Сами для себя уж точно ничего не делали, кроме гадостей, другим приходилось. Кто-то курировал, пробивал по старым базам, решал, кому и когда и в обмен на что…

И надо было «Бриони» вставить, не надоело ещё в каждом интервью про шмотьё. Смешные люди: денег хватит, чтобы все дизайнерские дома Италии, да и Франции в придачу, забрать в одну транзакцию, а он всё «Бриони» главным признаком удавшейся жизни считает. Фарцовое сознание, помноженное на комсомольское и мажорское, получается, непобедимо.

И уж совсем напрасно наехал на старцев, монахов, духовных… Тоже мне позитивист чикагской школы. Видишь ли, малограмотные старички полезное время у народа отбирали… Пришлось поучить маленько, намекнуть (хотел Патриарху, но там свои бизнес-истории, выбрал канал понадёжней), что именно «Альфа-групп», как никакая другая структура, кипит баблом, мечтая принять посильное в возрождении духовности, восстановлении монастырей и храмов. Позже запросил объективку: ага, хорошо услышали, под десяток неплохих, крепких по финансам, позиций. Благое дело, и времени меньше рассуждать о старцах и геополитике. А то Польша, Финляндия, потеряны, дескать, от русского мессианства…

В общем, диагноз тогда вновь подтвердился – дураки. А может, косят ещё и для убедительности под юродивых олигархов… Но и так, и так хорошо.

Морщился, когда читал, как бьют и пытают парня, думалось – неужели конторские? – всё же другая манера – не чекистов, оперативников, а ментовского тупого быдла (представлялся почему-то генерал Р., физиономия его, вся из тройных подбородков). Однако согласился: вполне могло быть. И поддержал решение передать в МВД весь политический сыск, вовсе не потому, что Рашид из лампас выпрыгивал. Без профилактики, понятно, никак, но хоть на контору грязь не прилипнет.

Пете, в виде исключения, одни мотоциклисты понравились, которые бились в деревнях, а вот ему как раз легло на сердце другое и многое. Тронула нежность автора к детям. Или вот это, отлично в «Саньке» переданное неуютное чувство Родины, её единственности, того, что никогда в себе не изменить. Люди в упряжке тащат на себе через зимний лес гроб с отцом, и эта картина помещается в один длинный ряд, уже про него – тут и питерские дворы, узкие и тёмные, будто небо над ними забрано в решётку (потом, бывая в тюрьмах, с инспекцией и по другим делам, особенно в Лефортове, удивился, как похоже на внутренний Питер – архитектура имперского насилия). И кислый запах матов в борцовском зале, и хаос пылинок над квадратным глазом телевизора в июльский полдень, как будто это не пылинки, но атомы времени… И вечная весна рассыпающегося, чуть зелёного невского льда…

Но ближе всего оказались деревенские главы, и не деревня, а бабушки и старички, и он даже понял почему – напоминали родителей. Родители (в его окружении сплошь и рядом) были не только мамой и папой, но как бы забирали ещё поколение, когда старшей родни рядом не было. Тогда в больших городах вообще мало роднились, но своих и корни помнили. Мама никогда не говорила «Калининская область», а всегда почему-то – «Тверская губерния». Когда соседки жаловались на свирепо запивавших мужей, мама советовала – «А отвези ты мужика к нам, в Тверскую губернию. Там, на земле, отойдёт, отвлекут»…

И куцые воспоминания о войне дедушек в романе – это очень точно. Отец о войне почти не рассказывал, иногда приходилось видеть у него книги мемуаров полководцев – наших и немцев, любил военные фильмы, особенно где бывали личные какие-то солдатские истории, но пересматривал их, как комедии Гайдая – на месте ли любимые цитаты, не пропали куда… И сказал как-то, что всё равно из окопа войну никому не снять, и никогда уже не снимут. После того, как – настоящее чудо – встретил в гастрономе своего спасителя, землячка из Петергофа, который тащил его на себе через Неву, раненого. Там всё простреливалось напрочь… Но доползли. Этот крепкий мужик сдал его в госпиталь, ждал, пока прооперируют. Сказал, уходя: «Будешь жить теперь, Спиридоныч, а я пойду умирать». И вот тогда, в шестидесятых, отец вдруг пришёл из магазина, сел и заплакал. Было неожиданно и страшно. Выжили, встретились. Человек этот приходил потом к ним, садились с отцом, выпивали. Говорили мало.

Мама, может быть, могла бы подробнее рассказать о блокаде, но ленинградцы вообще тогда этой темы избегали, как будто собрались и раз и навсегда запретили себе вспоминать. И до сих пор ему было не то чтобы чуждо, а просто непонятно пропагандистское выпячивание таких трагедий.

Но кое-что у них, конечно, прорывалось, он многое запомнил. Как бы две истории – блокадная и фронтовая – сошлись в одну цельную, где их трое с умершим маленьким братом. Когда документально всё подтвердилось (оказалось, всё, что отец и мама говорили, – чистая правда, время ничего ни внесло, ни вынесло), надиктовал для одного журнала. Долго сопротивлялся, раздумывал, стоит ли, но уж очень просили. (Не журналисты.) Да и самому стало как-то легче. Название – «Жизнь такая простая штука и жестокая». Там и впрямь несколько жестоких историй, посильнее в чём-то, может, прилепинской, как военнопленные доходяги нашли бочку меда, съели и поумирали от желудочных судорог.

Но закончить рассказ хотел по-доброму, потому что мама всегда говорила: «Ну какая к этим солдатам может быть ненависть? Они простые люди и тоже погибали на войне. Такие же работяги, как и мы. Просто их гнали на фронт».

С годами он понял, что это вообще очень русская черта – везде у знакомых кто-то погиб, сгинул без вести, умер в блокаду, но никакой ненависти в людях не ощущалось… В прежние годы они собирались иногда мужской компанией, сослуживцы, посидеть и попеть. Был один, знавший все, наверное, военные песни.

Тогда их и пели-то в основном семейно, своим кругом. Это сейчас военных песен – полны эфиры. Все отмечаются – традиционная эстрада своими нетрадиционалами, и рокеры туда же; звёзды шансона, даже те, кого не во всякой лагерной КВЧ отрядили бы выступать. Слушая тогда в компании поющих ребят, сам иногда подтягивая, обнаружил, что советская (а, пожалуй, просто русская, какая уже разница) песня про войну – от марша до лирики – совершенно девственна в пробуждении, так сказать, чувств недобрых. Вот совершенно никакой ненависти, фобий, призывов убивать.

Прислушался и вдруг понял, что в песнях великой войны очень редко встречаются «немцы» и «фашисты». Буквально считаное количество раз. Чаще всего звучат просто «враги», как в любимой отцовской, «Враги сожгли родную хату».

«Перекур», «закурим», «махорочка» звучат много чаще, чем выстрелы. «Молитва» не звучит совсем, но это как раз понятно.

В этих песнях русский солдат почти не показан в бою, бегущим в атаку, в рукопашной… Почти всегда – просто в походе, на позициях, до или после боя, на отдыхе. «Горит свечи огарочек…» И вместо накачки и политучёбы – разговоры о доме, близких, как всё сложится после…

Странно. Разве рабы, сталинские рабы, так бы себя ощущали на самой страшной войне? В стране с атмосферой всеобщей обоюдной злобы поэты стали бы складывать такие песни?

Всегда права мама, а не пропаганда, у которой семь пятниц…

Роман Прилепина вновь разбудил в нём свойство, навсегда, казалось, его оставившее – интересоваться людьми. Он попросил подсобрать что-нибудь на героев книжки – участников рижской акции.

Посмотрел даже видео с Прилепиным, который кричит в мегафон «революция» – 2001 год, площадь Маяковского. Потом передаёт мегафон высокому и крикливому парню – того, кажется, закрыли потом, года три дали.

Захотел встретиться, не один на один – это было бы чересчур; прислуга (советники) придумали встречу с молодыми писателями. Думал, что явится большевик с броневика, начнёт блажить, или, хуже того, балагур камеди-клабовский, шут с двойным дном и челобитными. А то и вовсе перекроется от смущения (он тогда сказал помощникам – если Прилепина не будет, вообще не надо собирать никого). Но нет, писатель оказался равен своей книге, вёл себя с достоинством, по-пацански.

Потом была идея учредить личную литературную премию. Единоразовую и очень приличную по деньгам. И вручить писателям трёх поколений. Распутину – как старшему, консерватору; Кабакову – бросить кость либералам (читал когда-то в своё, перестроечное, время «Невозвращенца» – лихо, понравилось, потом статейки в «Коммерсанте» – нормальный мужик). И Прилепину – молодой, левый, талантливый.

Наверное, референты слабо сработали, не смогли объяснить, парень заупрямился, полез в бутылку (обрабатывали, он знал, долго). Типа: не приму, и не просите. А тогда какой смысл. Свернули.

Потом передавал знаки и приветы писателю разными окольными путями, почему-то нравился этот квест с использованием оперативных навыков. Когда решили делать фильм к 15-летию, он, знакомясь со сценарием и списком комментаторов, увидел третьей позицией: «З.Прилепин». Ничего не сказал, едва, скорее, про себя кивнул: Песков соображает. Любопытно будет посмотреть, что он там… наговорит.

Перед трансляцией сообщили, что у Прилепина пришлось много вырезать. Что именно выбросили – он интересоваться не стал.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.