II. Многообещающее знакомство

II. Многообещающее знакомство

Однажды наступает в жизни человека такой день, когда на него сваливается счастье.

В конце декабря 1937 года я стоял у форганга Московского цирка и ждал своего выхода. На манеже устанавливали реквизит нашего номера «Снайпер». В этот момент подходит ко мне управляющий цирками А. М. Данкман и говорит:

— Вы слывете отчаянным человеком, Александр Николаевич, а зверей вы тоже не боитесь?

— Каких зверей?

— Хищных.

— Зверей не боюсь тоже, — быстро отвечаю я, еще не очень понимая, к чему идет разговор, но инстинктивно чувствую, что большое начальство не станет вести праздных разговоров с артистом за секунду до выхода. И действительно:

— А что, если бы вам предложили группу зверей?

— Возьму.

— Но это рискованно и опасно. Звери агрессивные. Нападают. Могут порвать.

— Собаки тоже хорошо кусают. Да ведь не всех. А какие звери?

— Так ли уж важно, какой породы кусают вас собаки — овчарки или пудели. Согласны ли вы в принципе?

— Согласен.

— Значит, запишем за вами группу зверей.

— А почему вы предлагаете их именно мне?

— Так вы же оголтелый. По-партизански разрешаете все вопросы. Для зверей это как раз годится.

Оркестр заиграл музыку нашего марша, и разговор прервался. Направляясь на манеж, я еще был под впечатлением столь неожиданного предложения. Но едва ступил на арену, винтовку в руки, — и все забыто. Мозг, мышцы, внимание — все нацелено на мишень.

Номер окончен. Умолкли аплодисменты. Оружие вычищено. Мы свободны. По дороге домой Елизавета Павловна спрашивает:

— О чем-то серьезном говорил ты с Данкманом?

— Он предложил мне стать укротителем.

— Что ты ему ответил?

— Согласился.

— Молодец.

Этих два коротких, но одинаково важных диалога перевернули всю мою цирковую жизнь, да и только ли цирковую. И пусть мое посвящение в укротители состоялось много позже, именно в этот день я ощутил, что в жизнь вдруг вошло что-то большое, значительное, что придаст дальнейшему моему существованию новый смысл. Продумывая еще раз оба разговора, я почувствовал, что моя решимость произвела на Данкмана хорошее впечатление, а одобрение жены еще больше укрепило эту решимость.

Многие годы мной владела страсть к необычному. Эта страсть бросала меня в разные стороны. Она привела меня в цирк, подсказывала сумасшедшие идеи, часть которых удалось осуществить. Но стать укротителем… Вот уж об этом-то никогда не думал!

Конечно, я видел многих дрессировщиков, а в последнее время слышал, что с иностранными укротителями контрактов больше заключать не будут, знал, что ищут им замену среди своих. Но что лично мне предложат взять группу зверей  - это в голову почему-то не приходило.

Припоминал спои впечатления от работы других укротителей, я приходил в восторг: подумать только — властвовать над дикими зверями! Опасно? Конечно. Но ведь не я первый, не я последний. Трудно? Еще бы! Но блеск выступления со зверями Романтика! Разве не перекрывает это все трудности и все опасности? Впрочем, так восторженно я думал только, может быть потому, что и представления не имел, какие ждут меня трудности и опасности.

Гастроли в Москве вскоре закончились, и мы вместе с бригадой артистов цирка были командированы на Дальний Восток обслуживать пограничные войска.

Всю долгую дорогу грезил я о встрече со зверями и горел нетерпением. Но ничего конкретного тогда придумать не мог и планов реальных не строил. Ведь я даже не знал, какие хищники ждут меня. Тигры? Львы?

В этих, пусть хоть и абстрактных, мечтах, в этих волнениях и размышлениях я внутренне как бы созревал для предстоящей работы, как бы привыкал к ее необычности.

Дни бежали, вот уже закончились и наши очень трудные «пограничные» гастроли, во время которых о чем-либо постороннем думать не было никакой возможности, вот мы уже и вернулись обратно. Никто мне не напоминал о том разговоре, и впечатление от него, не питаемое ничем реальным, начало постепенно забываться, тускнеть и почти совсем угасло.

Я уже был уверен, что мечтам моим не суждено осуществиться. Но вдруг — особенно ожидаемое всегда происходит вдруг — начальник производственного отдела вызывает меня к себе и говорит:

— Принимай зверей. Пора.

— Каких зверей?

Я тогда так, был ошеломлен, что и впрямь не понял о чем идет речь. А может быть, как всегда в таких случаях, притворился, что не понимаю, чтобы не обнаружить свое томительное, мучительное и безнадежное ожидание.

— Как, каких?! Так ведь ты же дал согласие стать дрессировщиком

— Дать то дал. Да ведь прошло столько времени, что все мои фантазии истощились, — неожиданно проговорился я, — думал, что все уже забыли о том предложении.

— Не забыли, как видишь. У нас было несколько кандидатур. Обсуждали и расценивали их со всех сторон. Некоторых даже попробовали. Но, видимо, одного желания быть дрессировщиком хищных зверей мало. Звери стоят дорого. Леопарды не мыши — мышеловкой не наловишь.

«А-а…. так это леопарды, — подумал я, — вот здорово, красота-то какая!» А вслух сказал:

— От слова не отказываюсь. Ответственности не боюсь. Давайте попробуем. Не выйдет — строго не судите.

— То есть как это не выйдет! Ты должен сделать аттракцион!

«Должен-то должен, — подумал я, — раз дал слово. А вдруг действительно не выйдет. Леопардов-то я ведь только в зоопарке видел». И снова вслух:

— Ну ладно. Расскажите, что за звери, чьи и откуда.

И вот что я узнал.

До 1937 года в наших цирках гастролировало много иностранных артистов. Приезжали и укротители. В то время у нас не было ни экзотических зверей, ни хороших дрессировщиков. Наши акробаты и гимнасты уже могли поспорить с зарубежными и мастерством и выдумкой, могли свободно заменять их в программах. А вот с дрессировщиками хищников — дело обстояло неважно. Впервые за создание смешанной группы хищников взялся упорный и неутомимый человек Николаи Павлович Гладильщиков. У него были львы, медведи, гиены и собаки. Но один номер на все советские цирки — это же капля в море, хоть и драгоценная капля.

В это время Управление цирками приобрело у известной немецкой фирмы Карла Гагенбека группу леопардов, которую привез дрессировщик Людерс. Группа была передана берейтору[1] гастролировавшего в Москве иностранного цирка Медрано — Казимиру Куну.

Но дела у него шли неважно, и ему искали замену. Выбор пал на меня…

Я старался узнать, что вызывало недовольство в работе Куна. Мне тогда любые сведения были важны. Ведь о леопардах и об их дрессировке я не знал ничего.

Мне рассказали, что Кун — человек трусливый и приемы его работы самые жестокие. Он входит в клетку вооруженный тяжелым арапником и железными вилами. Заставляя зверей рычать и набрасываться, бьет по морде и колет вилкой в самые болезненные места. Леопарды от одного его вида приходят в трепет. Ни о каком искусстве, ни о какой красоте в этом номере и речи быть не может.

Я поехал в Харьковский цирк, где тогда работал Кун, и был включен в программу со своим стрелковым номером. Но задача у меня была иная — незаметно изучить его работу.

Три недели наблюдал я выступления Куна. Надо было запомнить трюки и их последовательность, чтобы потом воспроизвести самому. Каркас сценария я записал подробно, проникнуть же в тайны дрессировки не удалось. Конечно, многое бы открыли репетиции, но за все время, что я был в Харькове, Кун ни разу не репетировал. А вступать с ним в разговор не хотелось, уж очень он был несимпатичен. Как это можно быть таким жестоким и безжалостным.

С болью смотрел я на красивых, но таких забитых зверей. Мне казалось даже, что отношение леопардов к укротителю было более человечным и гуманным, чем отношение человека к ним. Ибо человек демонстрировал не дрессировку, а лишь грубую силу подавления. На манеже царил страх — партнеры боялись друг друга. Это я ощущал очень остро, и, думаю, не только я. Недаром после представления Кун заглушал страх водкой, да и перед входом в клетку тоже подбадривал себя стаканом.

Мне, бывшему кавалеристу, была непонятна и противна такая жестокость по отношению к животным. Правда, мне не приходилось общаться с кровожадными хищниками, но в армии у меня было много лошадей. Скажу не рисуясь, что я больше думал о них, чем о себе. И не только потому, что от их состояния часто зависела моя жизнь на фронте. Просто я любил их.

Лошади всегда у меня были чистые, сытые, ухоженные. Я заботился даже об их хорошем настроении. Бодрая лошадь — самое надежное «оружие» всадника. Невзгоды и лишения сурового военного времени мы делили поровну. А иногда случалось оставаться без провианта, то от случайной пайки хлеба я отделял ей большую часть.

Десять лет — военных и мирных — провел я, что называется, не слезая с коня. Мы никогда не «ссорились». Казалось, и мои подопечные довольны мной. Я был для них и ласковой нянькой и заботливым лекарем. Наверно, и они по-своему, по-лошадиному, любили меня; Стоило мне только издали позвать «Рыжий»! — как конь тот час навострит уши и ответит приветливым ржанием, нетерпеливо забьет копытом и всеми доступными ему знаками выказывает свою радость и любовь. И уж, конечно, он знал, что встреча не обойдется без угощения хлебом, морковкой или горстью зерна. Когда его хлопали по шее, гладили по морде и говорили что-нибудь ласковым голосом, теплел и млел его лошадиный глаз.

А тут вдруг вижу, как животное бьют без жалости, с остервенением. Нет, не понравился мне этот Казимир Кун! Ничего не мог я почерпнуть из его работы. Но, вспомнив своего Рыжего; понял, что именно тогда, в общении с ним прошел первые  уроки дрессировки, постиг первое ее условие — любить животное. Да зачем же делить свою жизнь с животными, не любя их?

На этом, к сожалению, и кончались мои познания искусстве дрессировки. Правда, в армии я еще занимался, выездкой лошадей. С цирковой дрессировкой это имеет мало общего. Сходство только одно — приемы поощрения. Да и лошадь с леопардом не сравнишь — характеры разные.

И вот теперь мне предстояло вслепую начать изучение этих «характеров». С тревогой и напряженным вниманием вглядывался я в морды леопардов. Но мой неопытный глаз еще ничего не мог схватить. Порой закрадывались и сомнения - сумею ли с ними справиться, подчинить себе, умею ли наладить совсем иные отношения о забитыми, зашуганными и оттого еще более яростными зверями?

А тут еще доходили до меня слова Купа, дескать, русские не в состоянии овладеть сложной дрессировкой хищников. Медведи — вот их предел. А леопарды — самые хищные звери, и для работы с ними нужна особая смелость и сила воли.

Такие разговоры злили и еще больше раззадоривали меня. Он-то, конечно, чувствовал, u, что ему скоро придется убираться восвояси. И не случайно последнее время он забивал зверей до того, что они отказывались выполнять трюки. Я раскусил замысел Куна — побоями оп хочет загубить зверей, добиться того, чтобы они потеряли всякую связь с человеком, забыли ключи дрессировки, то есть движения укротителя, являющиеся скрытыми командами. Ключи эти он, конечно, всячески засекречивал. Впоследствии на расшифровку этой тайны мне пришлось изрядно потратить времени и труда, часто идя на риск.

«Ключи», — это самое главное в дрессировке. Ребёнка или взрослого человека на одно и то же движение можно вызвать разными способами. Им можно подать команду словом, жестом, собственным примером — они поймут чего от них хотят. Зверь же делает движение только по одному определенному условному сигналу, к которому учили с самого начала. И на другую команду просто не обратить внимания. Поэтому так важно знать эти «ключи».

Увидев, как Кун относится к зверям, нельзя было не понять, что очень скоро леопарды будут приведены в нерабочее состояние. И тогда останется только расформировать аттракцион. Да и сам Кун не стесняясь заявлял:

 - Если меня не будет, то и зверей не станет.

Боялись даже, как бы он не отравил их. Поэтому за леопардами кто-нибудь постоянно наблюдал. Были установлены даже ночные дежурства.

Меня срочно вызвали в Москву:

— Дела обстоят так, что зверей надо принимать сейчас же. И к дрессировке приступать самостоятельно.

В общем-то, я был готов к этому, но слово «самостоятельно» все-таки ошеломило меня. Самостоятельно — значит, в клетку к леопардам я должен буду войти один и дрессировщиком должен сделать себя сам, и изучить зверей сам, и лечить их сам — все сам и все — один. Внутри у меня похолодело.

В истории цирка были случаи (это я узнал уже позже) когда в клетку к взрослым хищникам входил новый укротитель. Но таких смельчаков можно было пересчитать по пальцам. К тому же эти смельчаки были уже опытными дрессировщиками, знавшими «КЛЮЧИ» и приемы, постигшие тонкости общения со зверями.

Я же хищников не знал ни теоретически, ни практически, даже не был дилетантом. Потому что дилетант обладать хоть какими-то знаниями. И все-таки мне предстояло к ним войти!

Как обычно происходит передача дрессированных зверей их учителем тому, кто будет с ними работать в дальнейшем?

Никто не понимает зверей так, как дрессировщик. Он знает «душу» каждого, все тонкости его поведения признаки малейшего изменения настроения он знает, как на какого зверя воздействовать, чего от  него ждать и много других мелочей. Все это он рассказывает принимающем демонстратору и тут же постепенно передает «ключи» исполняемых трюков, то есть условные знаки,  которыми вызывают зверя на трюк. В клетку они входят вдвоем, и шаг за шагом, постепенно новичок осваивает практику управления зверями. Он может спокойно все заучить под надежной защитой прежнего укротителя. И только когда станет ясно, что звери привыкли к новому хозяину, а тот освоил все премудрости управления ими, — он входит в клетку самостоятельно, но первое время прежний дрессировщик находится рядом, за клеткой, чтобы прийти на помощь советом или действием в случае необходимости. И только окончательно убедившись, что теория и практика прочно укоренились в новом повелителе зверей, он со спокойной душой может расстаться с ними навсегда.

Такого Вергилия по хищному аду у меня не было, и всю подготовительную работу пришлось проделать самому. Это меня, конечно, держало в напряжении и беспокойстве. Но, признаюсь, и захватывало больше всего, даже радовало.

Это же, вероятно, беспокоило и совсем не радовало начальство. Потому что почти перец самым отъездом в Харьков мне вместе с приказом директору цирка о передаче аттракциона вручили еще и письмо для него. В письме давались дополнительные разъяснения: «… учитывая серьезность этого мероприятия, отсутствие гарантии у артиста Александрова, и также опасность, связанную с этим, необходимо организовать и создать соответствующую обстановку для нормального осуществления этого дела.

Прежде всего, вход к зверям арт. Александрову надо категорически воспретить впредь до момента, когда ему будет разрешено это засл. арт. республики Б. Эдером, который приедет в Харьков специально для осуществления передачи группы арт. Александрову. До этого времени арт. Александров проводит ознакомление со зверями с внешней стороны клетки.

Арт. Александрову работать со зверями не приходилось, и поэтому передачу нужно осуществить с чрезвычайной осторожностью, дабы не подвергнуть опасности тов. Александрова».

Я ничего не сказал по поводу этого письма. Правильное письмо! Но только показалось, что мне не особенно доверяют.

— Ну что ж, поживем — увидим, — сказал я.

— Не увидим, а просим вас выполнять все так, как отмечено в приказе и письме.

Тут уж я не сдержался:

— Меня не так легко запугать опасностями. А никакой приказ артиста не сделает. У каждого есть, своя мечта, и ограничивать её приказами не имеет смысла. Я — человек взрослый, бывалый. В этом трудном деле хочу быть самостоятельным. Надо, что бы мне верили, — вот лучшая помощь.

Расстроенный этой сценой, уехал в Харьков. Казимира Куна там уже не было.

Приняв зверей по акту, я стал их единственным и полновластным хозяином. Вот теперь можно начать с ними непосредственное знакомство. Надо сказать, что момента этого я ждал не только с нетерпением, но и с большим любопытством.

Вместе со зверями ко мне перешел и служитель Евгений Федорович Плахотников, который за ними ухаживал. Именно от него я получил первые практические советы. Он же «представил» мне каждого зверя, назвав по имени:

Нерро, Уля, Принц, Фифи, Ранжо.

Он знал, как и когда кормить зверей, показал, как рубить и давать мясо. На первых порах он был для меня просто незаменимым.

Шел я на первое свидание с леопардами как неуверенный в себе влюбленный. Сердце было полно беспокойства и тревоги! Как-то они меня примут, как-то посмотрят!

С трепетом подошел к клеткам… Это были много повидавшие на своем веку звери — на меня они и внимания-то не обратили.  Я пытался хоть как-то привлечь их взгляд, сердитый, свирепый, хоть какой-нибудь. Но ни на мои призывы, ни на мой голос они никак не реагировали. Нет, я положительно был для них неинтересен! Вот тебе и раз! Всего можно было от них ожидать — гнева, ярости, враждебности, но только не безразличия, только не равнодушия. Я даже растерялся.

Так сама собой встала передо мной первая, неожиданная задача — заинтересовать их собой. Не один час простоял около клеток, но, так ничего и не добившись, ушел домой, думал об их индифферентности. Откуда бы ей быть у таких подвижных зверей. Вспоминались их тусклые, словно уставшие глаза. И тут я понял, что они угнетены и забиты, в их звериной жизни давно не было ничего радостного, они уже ничего не ждали и злобно покорились своей участи.

Значит, я могу пробудить их любопытство только лаской   и любовью, нежностью и угощением. Нет, не может живое существо, как бы ни было оно хищно и кровожадно, не откликнуться на ласку. Да и почему они кровожадны — по злобе характера, из-за плохого воспитания? Такова их природа. Иными они быть не могут, в этом одно из условий их существования. Но, когда через несколько дней я решился осторожно их погладить,  Только некоторые слабо протестовали, другие по-прежнему оставались равнодушными.

Поверите ли, мне стало жалко этих кровожадных хищников. Я вдруг заметил, какие тесные и душные у них помещения, как тяжело они дышат. По ночам я вскакивал в тревоге, бежал в цирк, чтобы ободрить моих леопардов. Потом стал просить, чтобы нас перевели в другой цирк, где было бы просторнее и светлее. Нас направили в Одессу.

В дороге каждая минута общения со зверями была для меня уроком. Я должен был изучить их нрав и привычки в любых условиях. Ведь нам придется много ездить, значит, надо знать, как они переносят дорогу, что им особенно не нравится, что выбивает из равновесия, как предотвратить дорожные заболевания.

Вопросы возникали передо мной один за другим, а ответы можно было получить только от самих леопардов. Я шел к познанию их существа, как теперь говорят, методом проб и ошибок.

Наше путешествие в Одессу прошло неожиданно спокойно. Все свелось к обычным бытовым заботам: вовремя напоить, накормить, почистить, да чтобы сквозняком не продуло. Смешно, правда? Леопарды — и сквозняк. Но они его действительно боятся. Мы переезжали зимой, в вагонах жарко топили, и звери могли запросто схватить воспаление легких.

Я убедился, что животные оказались более опытными путешественниками. От тряски они все больше дремали, почти не ходили по клеткам и были какие-то расслабленные. Я же часами наблюдал за ними или укладывался спать над ними на клетках, то, что волей-неволей мы были неразлучны. Именно в дороге — а дорога, как известно, сближает, — начала зарождаться наша дружба. В дороге начался с ними задушевный разговор.

… Часами стою у клеток: разглядываю, рассматриваю, кормлю и разговариваю с леопардами, стараясь, чтобы голос мой был приветливым, ласковым. Не знаю, вызывал ли я у них симпатию к себе, но через некоторое время они обратили на меня внимание. Теперь они уже знали, что есть на свете некто, кто их кормит и не обижает.

Они начали рычать и скалить зубы — это я уже считал достижением. Своей злобностью леопарды подтвердили что заметили меня. И на том спасибо, хотя я, по наивности, ожидал, что на мои ласки и заботы они ответят по-другому. Наверно, у этих милых кошек свои законы благодарности.

Наконец мы прибыли, звери размещены в новом помещении, наведен порядок. Можно приступать к работе.

С чего же начинать?

С недоумением смотрю на леопардов. Они — на меня. Звери молчат, и я молчу. Не понимаем мы друг друга. Но ведь, они же только немые, а не глухонемые!

Вот один прижал, уши, наморщил нос, хвостом бьет — ведь это все неспроста, это должно что-то означать. Недоволен, может быть? Морда ведь злая. Ага, значит, можно определить, когда он злится. Его морда умеет что-то выражать. Дам-ка ему мяса. Взгляд словно просветлел. Забавно! Значит, их можно понимать, с ними можно разговаривать.

Тут я вспомнил свою лошадь Мерси. Ведь с ней мы тоже были вначале совсем незнакомы, а сумел же я завоевать ее доверие. Чем же? Помню, я с ней много разговаривал, даже невзгоды ей свои рассказывал. Уж не знаю, сочувствовала она мне тогда или нет, но только всегда приветливо встречала. Благодарила за угощение, a то и просто лизала пустую ладонь.

А что, если попробовать так же и с леопардами? Правда, ладонь им протягивать вряд ли следует, не ровен час, руну отгрызут. Но поговорить можно, о чем угодно, даже поплакаться на то, что не знаю, как к ним подступиться.

Так начались наши ежедневные беседы. Четыре раза в день я то кормил, то убирал, то перегонял из клетки в клетку и все приглядывался, присматривался и разговаривал. Постепенно начал понимать выражение их глаз, морды. Морщит нос и губы — злится. А если нос не морщит, а только пасть открывает — ласкается, приветлив. Стал замечать, что и выражение их глаз бывает разным — то в них испуг, то удовольствие, то просьба.

Уловив впервые оттенки их настроения, я возликовал: значит, какая-то преграда между нами уже исчезла. Надо только быть внимательным и терпеливым. И, конечно, на находчивым, чтобы, быстро приспособиться к настроению зверей и использовать его. Ну а тому, кто руководил кавалерийским боем, находчивости и быстрой сообразительности не занимать. Уж чему-чему, а наблюдательности и быстроте реакции армия меня научила. Кавалерийский бой — это событие скоротечное, почти мгновенное; если всадники ринулись вперед, никого уже не повернешь, и, чтобы управлять это несущейся массой, надо в доли мгновения, подмечать все особенности боя и так же молниеносно принимать решения.

Вот бы с леопардами почувствовать себя командиром. Но пока я хожу у них на положении подхалимствующего слуги. Я должен стать для них необходимым. Вот почему сам не только кормлю их, но и убираю клетки. Пусть почувствуют, что все их блага исходят от меня. Но только порой мне казалось, что они посматривают на меня свысока, как на слугу, обязанного обеспечивать им полный комфорт. Ну, ладно, думаю, погодите. Не все же не буду вам слугой, буду и командиром, а потом, может быть, и товарищем.

Начинаю кормить с вилки с ласковыми приговорами, стараюсь, чтобы голос мой был понежнее, прямо голубком воркую. Конечно, к такому тонкому обращению они не привыкли. И чудится мне, что я замечаю в их глазах недоумение, и словно они чего-то от меня все время опасливо ждут. Ну, недоумение и впрямь могло показаться, а опасливое ожидание — это точно было, «думали», буду их бить. Ну нет, я — еще никогда не бил животных, и вас не буду. С вами буду только нежен — не дрессировщик, а, как сказал бы Маяковский, «облако в штанах».

Монологов моих они, конечно, не понимали, но интонации чувствовали. А интонации подкреплялись угощением — на одних невещественных интонациях многого не достигнешь у леопардов!

Контакты начинали налаживаться. Но если в рунах у меня ничего не было, звери сейчас же отходили в дальний угол, не проявляя но мне ни малейшего интереса. И все-таки…

И все-таки вы ждете уже моего прихода, поворачиваете в мою сторону головы. Доберусь я до вашего сердца через желудок! Что ж, в этом нет ничего обидного. Как известно, тот же принцип при меняют к совсем неплохой половине человечества.

На мясо они уже подходили охотно, а вот просто на зов не желали. Однажды я решил погладить их. Выбрав удобный момент, когда зверь лежал ко мне спиной, я касался его лапы. Ранжо понравилось. А Фифи огрызнулась — не трогай!

— Уж больно ты строгая, Фифи. Ну что ж, не обижаюсь. Ведь и с человеком не с каждым сойдешься сразу. А вы хоть и хищники кровожадные, а все-таки по умственному развитию на уровне детей, ясельного возраста. Вас надо без конца удивлять, чтобы удержать ваше внимание. Вот только чем удивлять, не знаю. Но что-нибудь да придумаю. На ласку-то вы вот уж не сердитесь. Значит, в самом главном я прав. Вон как вытягиваются ваши морды от похвалы, от удовольствия. Погодите, то ли еще будет! Мы еще с вами поработаем!

Не знаю, как на леопардов, но на меня самого мои речи действовали ободряюще и убедительно. Я начинал верить в будущее.

Вскоре я заметил, что не только я их подзываю, но и они меня. Когда задерживаюсь около одного, другие начинают мурлыкать, шипеть, издавать призывный рык и нетерпеливо ходить по клетке. Я ликую. Конечно, это еще но любовь, а попрошайничество. Пока положение наше уравнялось.

Свободное от этих монологов время я отдавал книгам, чтобы познать моих подопечных не только практически, но  теоретически, выискивал в них сведения о леопардах. О дрессировке написано ничтожно мало. Но зато о жизни их на воле много есть прекрасных рассказов у Брема, Бихнера, Зеленина и других известных натуралистов. Со временем я собрал хорошую библиотеку редких книг о животных.

То, что удалось узнать о леопардах, совсем не привело меня в восторг. Чему было радоваться, судите сами. Из всего семейства кошек лев внушает уважение своим величием. Тигр самый свирепый.

Однако львы и тигры уступают леопарду в красоте: ни один из них не может поспорить с ним ни стройностью сложения, ни роскошным мехом, а уж грация его движении — вне всякого сравнения. Но леопард — это как раз тот случай, когда форма не соответствует содержанию. При всей своей красоте и грации — это самый коварный и кровожадный зверь. Пожалуй, только ему одному среди животного мира свойственна «страсти к убийству». Другие хищники убивают от голода, так сказать, по необходимости. Он убивает часто просто так, как говорят люди, «из любви к искусству».

Природа щедро одарила леопарда и боевыми качествами. Он сильный, смелый, хитрый, умный, злой, свирепый, мстительный. По хитрости, коварству и храбрости он превосходит тигра. Ростом он меньше тигра, но лапы его необыкновенно сильны, когти могут соперничать с тигриными, а зубы — крепче львиных. Леопард лазает по деревьям и нападает неожиданно, сверху. У него очень длинные прыжки. Он даже переплывает большие реки.

Этот хищник неразборчив. Он умерщвляет всякое животное, которое может одолеть; ему все равно, велико оно или мало, защищается или отдается без сопротивления. Антилопы, козы, бараны, обезьяны — любимая его добыча, но он не брезгует мышами и лягушками. Нападает на лошадей и коров. Напав на стадо, устраивает настоящую бойню, убивая по тридцать-сорок баранов.

Леопард активен ночью и в сyмepках. Животные, за которыми он большей частью охотится, очень быстро бегают, днем их ему не догнать. А ночью он пугает их своим рычанием и они в страхе сами выскакивают под его клыки. У него острое зрение и слух, но плохое обоняние. Леопард обладает силой в течение короткого времени. На расстоянии до километра легко обгонит человека, но дальше выдыхается, — у него слабые легкие. В первые мгновения, чтобы его удержать, требуются усилия нескольких человек. Леопард может убить человека с одного удара, но быстро слабеет. При неудачной атаке он не повторяет нападения, и если не ранен и не раздражен, то отступает. Вид же убегающей добычи побуждает его к преследованию.

Леопард обладает изумительной способностью прятаться повсюду. Он увертливее остальных кошек. Голодный, он порой среди бела дня забегает в селения и уносит детей. Были случаи, когда он растерзывал целые семьи.

Родина леопардов — Африка и южная Азия. Но определенного дома у них нет, они рыскают в поисках добычи и, опустошив один из районов, перебираются в другой. По этому планомерная охота на них затруднительна.

Известны случаи, когда леопарды становились людоедами. Джим Корбет в своей книге «Леопард из Рудрапраяга» рассказывает, что он смог застрелить леопарда-людоеда после того, как тот съел сто двадцать шестого человек. Два кумаонских леопарда-людоеда в 1918 году убили двадцать пять человек. Однако по всем источникам видно, что леопарды-людоеды — явление редкое, их вынуждают к этому чрезвычайные обстоятельства, когда звери получают ранение или становятся старыми.

У нас в стране леопарды раньше водились в районе Грозного — Сочи. Бой Мцыри с барсом — не вольная фантазия М. Ю. Лермонтова. Сейчас в этом районе все леопарды истреблены.

При нападении, леопард стремится схватить человека за лицо, раздирая при этом живот и ноги задними лапами. Его язык, шероховатый, как напильник, может «слизать» кожу.

Но как ни хитер, как ни ловок этот лютый хищник, охотники справляются с ним без особого труда. И даже абиссинцы, вооруженные легким луком или копьем, выходят на борьбу с ним. Его часто ловят в западни, сходные по своему устройству с обыкновенными мышеловками.

При надлежащем уходе в зверинцах леопард хорошо переносит неволю, долго живет и даже размножается.

«Общение» человека с леопардом началось давно. Еще древние римляне выпускали леопардов на звериные бои. В те времена эти звери были обыкновеннее, чем теперь. Так что некий Целий мог писать Цицерону, губернатору Киликии: «Если я не показываю в цирке целых стад леопардов, то вина за это падает на тебя. Скавр прислал 150, Помпей доставил 410, а Август 420 леопардов».[2]

В детстве леопарды кротки, ласковы и легко становятся ручными. Но надо быть всегда начеку, их нрав время от времени проглядывает, а коварство всегда заставляет опасаться какой-нибудь проделки.

С убитого леопарда используют только пестро окрашенную шкуру, которая ценится за красоту. В Судане шкуры употребляют как ковры и преподносят в знак победы. В стране кафров на охотника, который убил леопарда, смотрят с почтением. Он гордо носит свой трофей. Ожерелье из зубов леопарда украшает шею победителя. Ногти тоже служат украшением. Хвосты обвивают вокруг тела. И если у кафра их висит штук восемь, то он имеет полное право считать себя самым сильным и презрительно посматривать на своих собратьев, которые носят только хвосты обезьян.

В настоящее время леопарды в Африке находятся под охраной в заповедниках…

Прочитал я все это и почувствовал себя в царстве когтей и зубов. Так вот каковы мои партнеры! Так вот с кем мне придется выступать на арене! Откровенно признаюсь что, когда я только принимался за чтение, очень хотелось чтобы они и внутренне оказались такими же красивыми и благородными зверями, как выглядели внешне. А они вот что — убийцы! Просто бандиты какие-то!

Вот тогда-то, может быть, впервые я почувствовал всю серьезность положения. Быть бдительным, не пренебрегая ни какими мелочами, ни на миг не отвлекаться посторонними мыслями — такой зарок дал я себе. От выполнения его зависели моя жизнь и мое здоровье. Да и действительно, ведь я взялся за это дело не для того, чтобы быть съеденным заживо или валяться в больнице и залечивать раны. Взялся, чтобы победить их, поэтому и должен вести себя, как на войне. А известно, что на войне — как на войне. Могут быть и потери. Раны же, полученные в борьбе, всегда почетны. Будем бороться!

И еще я понял: быть дрессировщиком леопардов — значит отдать себя этому делу всего без остатка. Отныне я живу среди зверей и для зверей. Все остальное — семья, друзья, успех — все подчинилось им. Жизнь моя усложнилась, возникло такое ощущение, будто наша семья вдруг разрослась и в ней появились существа, которые требуют постоянного наблюдения, забот, ухода, сердечного тепла, кропотливого, осторожного воспитания.

Раньше как было? Прорепетировал, проверил реквизит — и свободен. Отработал вечером — и снова свободен. Мертвый инвентарь требует только внимания, и умелых рук. Живой — требует твоей души. Свободного времени у меня теперь уже не было. Если не кормлю, то убираю, если не убираю, то наблюдаю. Ведь для будущей работы важен любой штрих. Сделал сегодня зверь что-то интересное, назавтра сижу и жду, не повторит ли он свое движение. Если повторил, надо понять, почему, для чего, нельзя ли использовать для нового трюка. А может быть, в, этом кроется какая-то неприятность или опасность для меня. Одним словом, и думать ни о чем другом, кроме леопардов, не могу, да и не хочу — захватили они меня всего целиком.

На девятый день, а день-то кажется почти с год, я заметил у них ответные знаки внимания. Это меня подбодрило, и я с удвоенной энергией принялся за обычные манипуляции — убирал, кормил, перегонял из фургона в фургон. Эти простые действия вырабатывали во мне привычку управлять зверями, а у них — привычку подчиняться, приноравливаться ко мне, сообразуясь с моим характером и моими требованиями.

Изучая леопардов и пробуя их на деле, я думал, и о том, каким станет наш будущий номер. Вспоминая виденных ранее дрессировщиков, я представлял себя в том или другом номере. Гастролировавшие у нас в 20-х и 30-х годах иностранные укротители были большими, мастерами своего дела. Кого из них взять за образец? Не сделать ли мне номер в подражание тому, как работали 3.Жаксон, Maдраго, Бендикс, Петерсон, Эрнест Шу? Номера этих дрессировщиков были похожи и по трюкам и по стилю исполнения. В их работе классическая немецкая школа с ее статичностью, и неподвижностью в трюках была представлена очень хорошо. Но, на мой вкус, номерам не хватало огня, темперамента. Нет, наверно, лучше сделать пантомиму, как у Анри Мартена. Он ведь был первым в мире дрессировщиком тигров, и именно он положил начало французскому стилю дрессировки. Но тут же в памяти всплывал яркий, темпераментный, обаятельный To-Гаре в костюме героя нашумевшего тогда фильма «Багдадский вор». Вот кто умел показывать себя и зверей!

А полной противоположностью То-Гаре был Косми, который в 1933 году привез к нам впервые номер «Тигр на лошади». Вначале он показывал группу львов, таких флегматичных и ленивых, что, глядя на них, хотелось зевать. Порой казалось, что на манеже не цари зверей, а коровушки, которых фермер гонит с пастбища маленьким прутиком. Это как-то не очень вязалось с его солидным видом и салонным костюмом. Но, когда на манеж выскакивала лошадь, оседланная тигром, все это забывалось. Красивый тигр усиливал величественную картину. Все восхищались лошадью, которая поборола в себе чувство страха перед таким седоком, и тигром, подавившим свои кровожадные наклонности.

И уж на кого совсем не хотелось быть похожим, так, это на укротителя тигров Франца Тальмана. После представления я спросил своего приятеля:

— Кто здесь зверь? Тигр или человек?

— Этот человек — зверь, — ответил приятель.

На эту грубую, бестактную работу было противно смотреть. Ни о какой психологической дрессировке здесь и речи быть не могло. Порой казалось, что сейчас звери будут укрощать укротителя.

Не нравились мне также Лаци Кайтер и Шауэр. Их бесконечные пирамиды не имели законченной скульптурной четкости и походили одна на другую. Построения эти были так статичны, что в них пропадала красота движений и мощь зверей. Сольные трюки отсутствовали вовсе. Одним словом — скука.

Нет, такой «стиль» совсем был не по мне.

Архитектор но профессии, капитан А. Шнейдер, как он именовал себя, выпускал на манеж сто львов. Он так и писал на афише «100 львов Капитана Шнейдера».

Хотя на манеж выпускали не сто львов, а шестьдесят от силы, но было так тесно, что, как говорится, яблоку упасть было негде, несмотря на то, что центральная клетка уславливалась за барьером манежа.

Никакой дрессировки, никаких трюков капитан не показывал. Соль была не в этом. Шнейдер расхаживал среди зверей, ласкал, давал дружеские шлепки, таскал лежащих львов за хвосты или гривы, бросал большие куски мяса им прямо в пасти. Иногда звери затевали драку, укротитель вмёшивался и устанавливал мир и спокойствие. Весь эффект был в том, что львы не трогали человека, а, наоборот, ласкались к нему.

Зрителей поражала красота и внушительность львиного стада, пасущегося как бы на свободе. Но это было скорее обозрение, а не номер цирковой дрессировки.

Свое пребывание в клетке Шнейдер сопровождал остротами и шутками. Лев зарычит, он говорит ему: «Замолчи! Разговаривать здесь могу только я». Лев ворчит, а дрессировщик ему: «Ну что? Ты опять поссорился с тещей?» дальше все в таком духе. (Как видите, пресловутая «теща» уже давно обслуживает человечество.)

Однажды, когда Шнейдер был еще в клетке, в цирк погас свет. Публика взволновалась. Еще бы! Оказаться в стаде львов, пусть и ласковых. Шнейдер крикнул:

— Спокойно, господа! С вами ничего не может случиться. Подождите минуточку, сейчас зажжется свет, и вы увидите, жив я или нет.

Завидное самообладание!

Не менее интересным было и выступление То-Рама.

Австриец по происхождению, инженер-химик по профессии, в одно прекрасное время он сделался гипнотизером животных. Он построил свой номер как бы на черной магии, он был не то факир, не то гипнотизер. Впрочем, возможно, что он делал это без всякого юмора, на полном серьезе. Ведь недаром же на афише сообщалось о его научных экспериментах.

Гипнотизируя птиц, кроликов, львов и крокодилов, То-Рама доводил их до состояния каталепсии. Загипнотизировав льва, он дразнил его куском мяса, поднося к пасти, лев же, как бы утратив способность обоняния, был неподвижен.

Приведя в такое же состояние крокодила, он широко открывал животному пасть и оставлял его в этом положении долго, до следующей манипуляции.

Это представление было довольно любопытно, но к подлинному искусству не имело отношения. Впоследствии То-Рама оставил зверей и открыл парикмахерскую.

Конкурировали с мужчинами в дрессировке хищников женщины. Они проявляли смелость и отвагу, что не мешало порой заканчиваться их номерам трагическим исходом.

Больше всего, пожалуй, мне понравился Карл Зембах.

Высокий, статный, спокойный, он демонстрировал сильную дрессировку, в которой львы были по-настоящему «царями зверей». Он возбуждал хищников, умело дразнил их звериные инстинкты. Надо быть очень сильным, смелым и самоуверенным человеком, чтобы не побояться довести зверей до такой ярости и не сомневаться, что сможешь, привести их в спокойное состояние.

Перебрав в памяти всех известных мне дрессировщиков, я не захотел кому подражать. Ни один номер в целом не удовлетворял меня.

Я решил, что лучше всего пойти своим путем, как делал в своих прежних номерах. Быть может, мне посчастливится найти свою поэзию и романтику, свой стиль в дрессировке хищников.

Как только обнаружилась «взаимность» леопардов, я начал с ними заниматься. Заключались занятия в следующем.

Половина положенной порции мяса нарезалась на маленькие кусочки. Подцепив на в вилку, я просовывал их через прутья, но отдавал не просто, а как вознаграждение: леопард должен был проделать нужное движение, то пойти за мясом вправо, то влево, то подняться на задние лапы. Их пассажи я сопровождал ласковыми, поощрительными приговорами. Но иногда, чтобы напомнить о своей власти, переходил и на повелительно-приказывающий тон.

Так постепенно, я обходил всех. Теперь они уже не были ли для меня все «на одно лицо», я легко различал на их мордах свойственные каждому особенности в выражении чувств.

Вторую половину порции я скармливал им целиком после урока. Каждый поедал ее в соответствии со своим характером. В общем-то, к мясу они относились спокойно, за исключением Фифи, которая почему-то обязательно с яростью набрасывалась на кусок, подминала его под себя, занимала угрожающе-оборонительное положение и рычала на меня и служителя. Мы отходили в Сторону, она успокаивалась и принималась за свою трапезу. После обеда я да вал им пить в неограниченном  количестве. Надо сказать, что леопарды пьют мало, только в жаркие дни приходится давать воду четыре-пять раз.

Напившись, они с удовольствием приступают к своему туалету. Закончив прихорашиваться, принимают самые удобные и вольные позы и крепко засыпают. Урок и кормление длятся три часа. Днем урок повторяется без мяса, вечером тоже, но с угощением.

Я приходил к своим подопечным и ночью, из любопытства: а что звери делают по ночам. Мне казалось, что ночью они ведут себя по-другому, чем днем. Но ночью звери спали, их природный инстинкт притупился в неволе, и они приспособились к новому распорядку дня. Не скрою, что наблюдать спящих в причудливых позах животных доставляло мне истинное наслаждение.

В такие спокойные минуты хорошо думалось. И я снова и снова перебирал поступки свои и зверей, стараясь нащупать правильную линию поведения. Я чувствовал, что все у меня получается еще, непрофессионально, неловко, некрасиво. Начну сыпать опилки, — половину растеряю около клетки; хочу поддеть, вилкой мясо — вилка не втыкается; протягиваю мясо зверю — ему неудобно взять; воду ставлю — проливаю на себя и в клетку; опускаю шибр[3] — заедает; близко к клеткам подходить не решаюсь, боюсь, оцарапают. И весь я какой-то скованный.

Все эти, казалось бы, мелочи имеют большое значение для будущей работы. Вспоминался мне при этом униформист Бакинского цирка А. Золотарев. Приводя в порядок манеж после конных номеров, он делал это так ловко, быстро и красиво, что всегда срывал аплодисменты. Он работал словно под музыку. А может быть, музыка и действительно звучала у него в душе.

Я нетерпелив до своему характеру, но леопардам, видимо, торопиться было некуда; работать им надоело, и трудового энтузиазма они не испытывали. Это очень угнетало. Я думал, что и звери так же рьяно примутся за, работу. Но не тут-то было! Зато, когда они проявляли хоть малейшую активность, это меня необыкновенно подбадривало.

Снова и снова я вспоминал свой армейский опыт. Ох, и как же он помогает мне все время! Вспоминал, как выезжал диких калмыцких лошадей. Ведь выучить лещадь премудростям высшей школы верховой езды ничуть не легче, чем выдрессировать хищного зверя. Разница лишь в степени опасности.

Я должен научится определять намерение леопарда еще до того, как он, сам осознает его. Нужно сделать что-то такое, чтобы он и думать не смел на меня нападать. Показать, что я сильнее его? Что я неуязвим? Пожалуй это верно, но как это сделать?

Что побоями не достигнешь цели — это я уж понял, наблюдая за Куном. Значит, надо гуманными средствами его заставить покориться мне, внушить, что я — высшее существо, что со мной лучше жить в мире.

Такие мысли невольно поднимали меня в собственном мнении, и впрямь начинало казаться, что я почти их властелин. Правда, этот властелин не знал еще, с какой стороны подступиться к зверям, хотя кое-что уже понимал. Очень важно, например, соблюдать чувство меры в своей настойчивости. Если сразу на них слишком нажать, можно нарушить едва установившуюся и еде заметную связь между нами. Леопарды замкнутся в своем недоверни и пере станут выполнять мои требования. А может случиться так, что кто-нибудь из них «не простит» мне промаха, и тогда уж наверняка придется выводить строптивца из труппы. А это будет значить в чужих глазах, да и в моих собственных, что я с ними не справился. Вот позор-то!

Так ночами я подковывался теоретически. Но правильны ли мои рассуждения или ошибочны — проверить можно только при непосредственно встрече со зверями, когда нас не будет разделять клетка. А до этого ох как еще далеко!

В таких размышлениях просидишь иной раз до рассвета и очнешься только от звуков пробудившегося цирка: ржания лошадей, лая собак, рычания моих леопардов, которые энергично прохаживаются по своим клеткам. И люблю же я эту звериную симфонию!

Лошадей уже готовят к репетиции — слышен стук копыт. Ветеринарный врач осматривает захворавших и назначает лечебные процедуры. Наводится чистота в стойлах и клетках, служители чистят животных. Те волнуются, торопятся, боятся, чтобы их не обделили, не забыли, не прошли мимо, привлекают внимание к себе всеми способами.

Интересное все-таки это зрелище — общение зверя с человеком. В 20-0 годы любой цирковой зритель в антракте мог пройти за кулисы. На дневных представлениях конюшни заполнялись детьми, которым интересно было вблизи посмотреть на тех лошадей, которые только что радовали их своим искусством на манеже. К таким визитам зрителей конюхи готовились заранее. Помещение было вычищено до блеска и проветрено, а сами они стояли около лошадей в расшитых бранденбургских ливреях, в белых перчатках, чисто выбритые, держа в руках подносы с аккуратно нарезанной морковью. Положив на поднос монетку, можно было угостить понравившуюся вам лошадь. Над каждым станком были написаны кличка и возраст лошади. Берейтор отвечал на все вопросы зрителей. Так же оживлено было и возле клеток с другими животными.

Я тоже любил ходить за кулисы смотреть четвероногих артистов. Но тогда я не замечал парадоксальности закулисной жизни цирковых животных. Не странно ли — миниатюрная обезьянка с пискливым голосом и громадный слон, гудящий, как иерихонская труба, живут рядом. Маленькая козочка, в первый раз увидев тигра, обмерла от страха, а теперь привыкла и спокойно жует сено по соседству со своим извечным врагом.

Бегающая между клеток собачонка не только не пугается львов, но еще и с удовольствием потявкивает на них, может быть, выговаривая за то, что они своим ревом не дали ей выспаться. И даже пугливый ослик жует спокойно, не тревожась.