Глава XXIV

Глава XXIV

Поступил приказ готовиться к операции. Это означало: увольнения прекратить, все личное походное имущество, снаряжение и оружие привести в порядок, получить боеприпасы, продовольствие.

По пайку, выданному на пять дней, по указанию насчет того, чтобы одеться налегке, каждый мог понять: поход предстоит не очень дальний и наверняка с высадкой на берег.

В одиннадцатом часу вечера 16 сентября на «малом охотнике» старшего лейтенанта Лысова полсотни разведчиков отряда пришли в бухту Озерко на Рыбачьем.

Выгрузились на жиденьком, срубленном на бревенчатых сваях причале. Темнота кругом непроглядная. Один споткнулся о незамеченный в ночном мраке ящик, другой угодил ногой в проломленную доску причальной обшивки, ушибся, пустив по этому поводу забористый оборот, адресованный неизвестно кому, то ли самому себе, то ли проломавшему доску, то ли всевышнему, напустившему на землю такую темень.

Спустились на дорогу и, меся ногами глину, побрели, чавкая сапогами, по некрутому подъему. Остановились у землянки, постояли, переминаясь с ноги на ногу, перекурили. Поступила команда располагаться на отдых. Посередине землянки на столе из грубо сколоченных неструганных досок стояла керосиновая лампа с отбитым до половины стеклом. Лампу, видно, давно никто не чистил, стекло закоптилось, едва разглядели, что вдоль стен устроены сплошные нары. Доски залоснились, отполированные солдатскими шинелями и полушубками. Улеглись вповалку, подсунув под головы рюкзаки. Немало, наверное, людей провело ночи на этих нарах. Землянка возле причала была вроде перевалочного пункта. Временным постояльцам полагалось самим напилить, наколоть дров, натопить железную бочку-печь да еще оставить запас тем, кто придет после них.

Утром никому отлучаться из землянки не разрешили. День провели в обычной матросской «травле». Об операции не говорили. И не только потому, что детали никому не были известны. В отряде утвердилось правило: не нашло нужным командование открыто обсудить план, провести разбор операции, тогда и не заикайся о ней, вопросов не задавай.

Командир с комиссаром куда-то ушли. Более опытные из разведчиков решили, что пошли они за заданием, но не в отдел, а к руководству оборонительного района.

Вечером к берегу потянулись бойцы в ватных брюках и фуфайках, за плечами оружие и тощие вещмешки. Расселись, выбирая место посуше, кому досталось каменное лбище, кому валун, кто-то успел занять бревно, многие стояли, дожидаясь очереди посидеть на сухом. Набралось роты две. С наступлением темноты разведчикам разрешили выйти на улицу, покурить возле дверей, подышать свежим воздухом.

Вечером, часов в девять, вернулись командир и комиссар, позвали к себе командиров взводов Шелавина и Кашутина, сообщили им о задании. Те собрали командиров отделений. Отделенные, сгрудив возле себя в кружок подчиненных, объявили, что в ночь отряд идет в десант на Мотовское побережье, надо по возможности скрытно захватить берег, обеспечить спокойную высадку соседям, которые сейчас копошатся возле землянки, довести до цели, потом помочь им разгромить опорный пункт и вернуться к месту высадки. На рассвете все должны возвратиться на Рыбачий. Операция рассчитана на одну ночь. Задача для отряда несложная: место высадки исхожено и зимой, и летом, и осенью, путь к опорному пункту истоптан отрядом туда и обратно, атаковать намечено большими силами, отряду остается лишь помочь десантникам.

Началась посадка. Расселись на том же катере, на котором пришли сюда, только на этот раз на верхней палубе.

Путь от причала до южного берега Мотовского залива недалек. На «малом охотнике» дошли за полчаса. Ровно в полночь приблизились к берегу. Навстречу раздались пулеметные очереди. Вскоре стали рваться мины, правда, огонь был неприцельный, с большим недолетом.

Командир катера приказал открыть огонь из орудия.

Снаряд разорвался там, откуда стрелял пулемет. Со второго катера, на котором недавно установили стартовые установки с реактивными снарядами, сделали несколько залпов. На верхушках прибрежных высот вспыхнуло непривычное ослепительно яркое пламя.

Катерники выбросили трапы, разведчики ссыпались на берег. У воды не задержались. Примерно на середине берегового увала остановились и залегли. По указанию Николаева дали сигнал, чтобы высаживались остальные десантники.

Левее того места, где выбросился отряд, подошли сторожевые катера, и с них спустился на берег основной десант: две роты морских пехотинцев и взвод саперов.

Отряд лежал на голом каменном скате в ожидании команды. Прошло десять минут, двадцать, тридцать. Шелавин и Кашутин пошли к Николаеву.

— Командир, лежим без дела, а время идет. Нам ведь надо к утру обернуться.

— Мы подчинены командиру сводной десантной группы капитану Буянову. Без его приказания нам двигаться нельзя, — ответил Николаев.

— Может, пошлем наших людей для связи? — предложил Шелавин.

— Пошлите. Но пусть далеко не ходят. Десантники должны быть где-то близко.

Посыльные вернулись ни с чем.

Пролежали час, пошел второй.

На исходе второго часа Николаев согласился с Шелавиным и Кашутиным, что надо двигаться к цели самостоятельно, без десантных рот.

Шли по намеченному маршруту около часа. Боковой дозор отряда сначала услышал, а затем и разглядел колонну. Там оказался капитан Буянов с ротой десантников.

— Почему задержались на берегу? — спросил Николаев.

— Нас высадили не там, где намечалось. Головная группа взяла ошибочное направление, пока разобрались, прошло время. Искали вторую роту, но связь с ней так и не установили. Я отправился к цели с одной ротой.

— Ведь это почти половина людей?

— Что поделаешь? Пойдем одни. Поспешим, может, до рассвета успеем.

Шел четвертый час утра.

На переходе Кашутин подошел к Николаеву, спросил, куда они идут.

— К Могильному, — ответил Николаев.

— Но ведь опорный пункт выше, на сопке. Это ясно как дважды два, — сказал Кашутин. — Его мы уже не раз разведывали, весной Тарашнин с группой ходил. Я с ним только что говорил. Надо идти левее, вон на те высоты.

— Но в задании сказано: разгромить опорный пункт на полуострове Могильном, — твердил Николаев.

— На полуострове только боевое охранение опорного пункта. Вы говорили об этом командиру десанта?

— Говорил, когда ставили задачу. Но в задании черным по белому записано: окружить и уничтожить опорный пункт в районе полуострова Могильный.

— Как его окружить? Он же на самом кончике полуострова. С трех сторон вода!

— Нам сейчас не рассуждать, а выполнять боевой приказ надо, — начал кипятиться Николаев. — Командир сводного отряда капитан Буянов ведет людей так, как указано на карте.

«Приказ есть приказ. Начальству виднее, — подумал Кашутин. — Только странно, зачем идем сюда такими силами. Проход очень узкий. В самый раз идти по одному — по двое в ряд. А тут скопище людей. Хватим мы горя!»

Начинало светать, небо прояснилось. Капитан Буянов сказал Николаеву:

— Времени мало, предварительную разведку проводить не будем, перестраиваться не станем, атакуем с ходу. Ваш отряд идет в голове до губы Кислая, а потом сразу разворачивается на север и широкой цепью наступает в сторону опорного пункта. Первая рота десанта пойдет правее, возле восточного берега Могильного. Я пойду с ней. Позади меня мой резерв — тридцать человек.

Из-за сопок за спиной разведчиков появилось солнце. Мотовский залив лежал как на ладони.

Отряд развернулся и по пологому скату стал спускаться в долину, которая начиналась у самого основания Могильного. Восточный ее край был чуть-чуть повыше и круто падал в залив. Впереди за двумя невысокими бугорками и узенькими перешейками между ними вытянулась с запада на восток оконечность Могильного. Она прилепилась к перешейку как широкая и толстая шляпка гвоздя.

Цепь разведчиков прошла по лощине около ста метров.

Лощина упиралась концами в западный и восточный берега полуострова. Западный берег омывала губа Кислая, восточный — губа Сеннуха. Рота десантников с пулеметами должна была вот-вот появиться в лощине.

Шли молча. Как-то неловко было нарушать утреннюю тишину сопок, окрашенных солнечной позолотой.

Вдруг как гром среди ясного неба начали рваться мины, затрещали пулеметы.

Огонь накрыл сразу несколько человек. Головная группа, что шла ближе к берегу Кислой, успела пробежать еще метров пятьдесят-семьдесят и укрыться за небольшим бугорком. Те, кого прижало пулеметным огнем на середине лощины, не поднимались. Оттуда слышался голос Васи Кашутина:

— Прикройте огнем!

По бугру у Сеннухи тоже залегли разведчики. Оттуда из винтовок стреляли по оконечности мыса.

Немецкие пулеметы с горбатого наконечника мыса выплескивали свинец без передышки, но мины рвались реже. Минут через пятнадцать-двадцать над Могильным повисла тишина.

Что-то кричал Вася Кашутин, но что — понять было трудно. Он лежал в самом опасном месте. Немецкие пули, врезаясь в камни, взвизгивали, высекали искры. За бугорком, возле уреза воды, куда пока не залетали мины, укрылось отделение старшины I статьи Виктора Леонова.

«Ходу назад нам нет, — соображал Леонов, — мы оказались впереди всех. Бугорок — наше спасение. Займем оборону. Выложим из камней укрытия, стрелять по немцам на мысу лучше всего прицельно».

— Федор, — обратился он к Курносенко, — ты с пулеметом ляжешь ближе к воде, где скорее всего могут появиться немцы.

— Надолго эта мышеловка? — спросил Леонова Алексей Каштанов.

Каштанов — парень грамотный, окончил десятилетку, в школе учил немецкий, может немножко переводить. Леонов держит Каштанова под рукой, чтобы, если понадобится, можно было бы быстро допросить пленного.

О мышеловке старшина ничего не мог сказать молодому разведчику, но он понимал, что отделение занимает хорошую позицию для обороны, еще бы поддержали огнем, тогда немцы их голыми руками не возьмут.

Послышался крик:

— Ребята, я ранен!

Все узнали голос Федора Шелавина.

Двое поползли к нему на выручку. Сразу же застрекотали два немецких пулемета, преграждая путь к раненому.

— Федя, потерпи! — прокричал Леонов. — Что-нибудь придумаем!

— Веревку мне бросьте, я ухвачусь, вытяните.

— Нет ее у нас.

С поляны и вершины холма никто не появился. Подкрепление где-то застряло. Разведчики изредка стреляли по оконечности мыса, где находились немцы, иногда из-за каменных брустверов показывались каски: фашисты делали перебежки по просматриваемым прогалинам. На одиночные выстрелы разведчиков враг отвечал пулеметными очередями и минометным огнем.

Леонов приказал не стрелять: огонь из минометов был опаснее всего.

Ближе к берегу Кислой будто в помощь разведчикам природа нагромоздила несколько валунов в человеческий рост. Были эти валуны какие-то угловатые, граненые. Лежали не вплотную один к другому. Из этих валунов неожиданно змеем выполз Женя Уленков.

— Ты как сюда пробрался?

— Очень просто! Полз, можно сказать, носом землю рыл.

— Твоим носом можно канавы копать, — пошутил Барышев.

— Канава не канава, а царапина будет, — ответил Уленков, не лишенный чувства юмора.

— Что там? — спросил Леонов. — Где отряд?

— Всего не знаю, но худо дело. Николаев ранен. Его Мотовилин и Хабалов вытащили на обратный скат. Много убитых и раненых. Услышал, что кто-то рядом стреляет по немцам. Думаю, проползу, узнаю что к чему.

— А веревка у тебя зачем? — спросил Агафонов разглядев перекинутый через плечо моток толстого линя.

— Я с ней в операцию шел. Комвзвод так распорядился.

— Молодец, Женя!

Веревку размотали и как аркан швырнули туда, где слышался голос Шелавина. Верёвка натянулась. Ее осторожно потянули на себя.

Шелавин, оказывается, был рядом, за пригорком. Все радостно вздохнули, а Барышев подсел к Федору, достал индивидуальный пакет и начал перевязку.

— Спасибо, ребята, — сказал Шелавин и только сейчас сунул пистолет в кобуру. — Я его держал на крайний случай.

Пули угодили Шелавину в ноги. К счастью, кости не повредило. Кровь запеклась. Перевязали. Подыскали прогалинку между камнями, наскребли немного мха, расстелили плащ-палатку и уложили на нее младшего лейтенанта. В группе теперь оказался командир взвода. Шелавин сказал старшине Леонову:

— Виктор, ты командуй. Видишь, я какой. За советом обращайся.

— Я пошел, ребята, — сказал Женя Уленков, — постараюсь привести к вам выручку.

— Давай, Женя, будем ждать. Удачи.

И Уленков опять пополз к камням.

С мысочка затарахтел пулемет, пули цокали по краю лощинки за камнями, чиркали по воде. Пулеметчик, видно, водил стволом, поднимал и опускал его, нащупывая цель. Несколько минут было тихо, а затем пулемет разразился длинной очередью.

…Уленков эту полосу не одолел, рубеж оказался непроходимым. Этого прижатые за пригорком разведчики еще не знали.

— Командир, смотри, он с ума сошел… Куда прет… — Зиновий Рыжечкин указал Леонову на разведчика, который пополз к Кашутину.

— Ты куда, мухобой? Давай назад. Сейчас прибьет, — кричал вдогонку Леонов.

— Может, думает, что Вася живой, — предположил Михеев, поморщившись от боли. Утром ему прострелило руку.

— Вернется, я ему всыплю, — пообещал Леонов.

Самовольщик еще какое-то время лежал, потом медленно-медленно пополз обратно. Последние метры он преодолел на четвереньках.

— Зачем ты? — выдохнул Леонов. Гнев его уже прошел. — Чего лезть на рожон, под пули?

— Убит он, уже холодный. Кровь пропиталась сквозь фуфайку. Вот возьми, старшина.

В руках Леонова оказался морской командирский кортик.

Вернувшийся сел, руки его дрожали, на лице не было ни кровинки.

После ухода Уленкова прошло часа полтора, разведчики поняли, что пока помощи ждать неоткуда.

Леонов сказал:

— Выходит, нам надо держаться до темноты. Тогда или нас вызволят, или сами прорвемся. Сейчас соваться нельзя, всех покосят. Давайте подсчитаем наши боеприпасы, распределим между собой. За каждым сектор, держать его даже раненым. Немцы с мыса на прорыв едва ли пойдут, им оставлять укрепления наверняка запрещено, да и знают, что мы их поколотим. Будут ждать выручку. Все дело в том, к кому она раньше придет: к ним или к нам.

Пересчитали патроны, гранаты. Обнаружили две лишние винтовки, их, видимо, впопыхах утром кто-то уронил. В запасе остался и автомат Кашутина. Зарядили до отказа все диски, магазины, пулеметную ленту.

По верхушке холмика выложили из камней небольшие ячейки-брустверы, через них наблюдали за оконечностью мыса. Немцы без дела не сидели, тоже укреплялись, сдаваться не собирались.

Наблюдали за мысочком по двое, по трое. Остальные спускались вниз перекурить, согреться, размять затекшие руки и ноги. Леонов, Агафонов и Барышев чаще других подходили к Шелавину.

А на высоте, с которой отряд скатился рано утром в лощину для атаки, никого уже не было.

Командира отряда Николаева ранило дважды, нетяжело, однако идти он мог, лишь опираясь на плечи моряков. Он спрашивал, где комиссар, командиры взводов, где Буянов с ротой.

— Комиссар шел правее нас. После первых залпов я видел, он повернул к берегу. С ним было примерно отделение, — сказал Радышевцев.

— Шелавина и Кашутина, как только рванули мины, я из виду потерял. Слышал голос Кашутина. Флоринский и Шерстобитов едва ли живы, — говорил Мотовилин.

Николаев приказал выделить двух-трех человек для поиска капитана Буянова.

Ждали полчаса. Радышевцев, которого Николаев послал в разведку, не появлялся.

Мотовилин предложил возвращаться на исходные позиции. Николаев согласился: другого выхода не было.

От потери крови он обессилел. Мотовилин и Хабалов понесли командира.

На берегу Сеннухи старшим из командиров оказался Никандров. Он собрал моряков из разных отделений, велел им залечь по прибрежному невысокому гребешку и стрелять по немцам, что прятались в каменных ячейках на оконечности мыса.

Никандров видел, как впереди, ближе к другому берегу полуостровка, за невысокой грядкой, укрылось десятка полтора разведчиков. На поляне, где моряков настиг залп, лежат погибшие и раненые, но скрытно к ним никак не подойти. Пробовали выручать товарищей, но огонь немецких пулеметов преграждал дорогу к поляне.

На оконечности мыса Никандров разглядел землянку. Дали туда очередь, но только раздразнили врага. В ответ завыли мины.

Никандрову почудилось, будто кто-то поет «Интернационал». Песня слышалась справа, ближе к оконечности мыса. Пополз в ту сторону и наткнулся на Бориса Абрамова. Левая нога у него была перебита, осколок мины повредил позвоночник. Борис на локтях полз к немцам, волочил непослушные ноги, в обеих руках держал гранаты.

— Саша, ты? — обрадовался Абрамов. — На локтях ползу к фрицам, метну гранаты, а потом зубами… Глядишь, открою путь к своим.

— Держись, Боря, руками за шею, я вынесу тебя.

Неведомо, как хватило сил, как его не покосили немцы, но Никандров добрался до берега залива. Осенняя вода, словно льдом, резанула по телу, он скрипнул зубами. Вылез на отлогий берег, нашел среди валунов ровное место, поросшее карликовыми кустиками, положил раненого.

— Все, Саша, отходил я свое. Отбили мои мотыли. Не махать мне ими ни на лыжах, ни в походах, — с тоской сказал Абрамов.

Никандров не отвечал. Что можно было сказать Борису? Еще совсем недавно он видел его в красной шелковой рубахе чемпиона, шагавшего перед тысячами мурманчан…

— Ты, Боря, полежи, — сказал, пытаясь не выдать своей горечи, Никандров. — Там еще кто-то стонет. Схожу, потом приду к тебе. Покличу ребят, они помогут отнести тебя к катерам.

Когда старшина со всей своей группой вернулся на поляну, где оставил Абрамова, тот лежал без сознания, жизнь его угасала. Никандров решил вести людей к месту высадки…

Днем на берегу стали рваться тяжелые снаряды. Летели они через Мотовский залив с Рыбачьего. Для поддержки десанта огнем было выделено пять батарей пушечного полка. По расчетному времени на Могильном, никого из своих не должно было оставаться. За этими разрывами снарядов своих орудий с содроганием наблюдали бойцы крохотной группы Леонова. Орудия выпустили около четырехсот снарядов. Ни один снаряд не попал на мыс, где находились немцы.

— Нам бы рацию, мы бы показали, куда стрелять.

— Были бы катера поближе, можно и флажками бы написать, где укрепился враг. Ведь мы сидим в таком месте, что лучшего поста для корректировки огня не бывает.

Умолкли батареи с Рыбачьего, и тут же заголосили орудия из-под Титовки. Гул от разрывов висел над округой. Разведчики лежали. Только один наблюдатель следил за оконечностью мыса.

В какую-то из пауз раздался взрыв гранаты. Все вздрогнули, плащ-палатку, под которой лежал разведчик Жданов, откинуло, а самого его перевернуло. Граната разорвала Николаю грудь, оторвала кисти рук.

Жданов пришел в отряд с подводной лодки. В первой же операции обрушилось на него немыслимо тяжкое испытание. Нервы не выдержали. И он выдернул кольцо гранаты, прижав ее к груди… Еще одним разведчиком стало меньше.

Все понимали, что надежд на спасение почти нет, но все же Коля поторопился.

Прилетел «фокке-вульф», на малой высоте прошелся туда-сюда, покрутился над полуостровом.

Леонов стрелять по самолету запретил, сказал, чтобы затаились, замерли под плащ-палатками.

Воздушный наблюдатель, наверное, передал своим, где держится горсточка русских, так как вскоре возобновился минометный обстрел. Теперь мины падали возле бугра.

Бугорок этот, ровный, поросший мхом и травой, заканчивался каменным столпотворением у воды. Остроугольные камни лежали на берегу, торчали из воды. Между ними вилась тропка, по которой ходили на оконечность мыса. Тут в расщелинах немцев стерег Зиновий Рыжечкин. Когда обстрел утих, окликнули парня, тот не ответил. Подошли поближе. Возле Зиновия лежал разбитый автомат. Рыжечкин еще был в сознании, но говорить не мог. Его перенесли под бугорок, положили на плащ-палатку. Он посмотрел на товарищей, попросил умыть и напоить. Во флягах воды ни у кого уже не было. В торфянике выкопали маленькую ямку, набрали воды. Он обвел ребят глазами, попытался что-то сказать, но не мог. Через несколько минут лицо Зиновия накрыли плащ-палаткой.

День клонился к вечеру, стало смеркаться. Леонов приказал готовиться к прорыву: собрать имущество, одеть рюкзаки, подобрать оружие. Барышев и Каштанов понесут Шелавина.

Комвзвода лежал на плащ-палатке, пистолет в кобуру не вложил, держал в руке. Михеев попросил гранату, так как стрелять он не может, а метнуть, когда надо, сумеет.

Федор Курносенко остался на позиции прикрывать отход товарищей.

Агафонов выдвинулся вперед, добрался до камней у воды, чтобы оттуда подать сигнал своим. Барышев и Каштанов подняли Шелавина.

На берегу возле камней возник силуэт. На фоне воды он смотрелся как на экране.

— Наши пришли, — радостно крикнул кто-то из разведчиков.

С берега протарахтела очередь. Разведчики резанули из автоматов. Человек либо упал, либо залег.

— Федор, крой с пулеметом ко мне, — крикнул Леонов Курносенко. — Немцы подошли с материка. Одного сейчас ссадили. Цель на камни, там Агафонов. Прикрой его.

Курносенко дал очередь. Агафонов успел добежать до большого камня и притаился за ним.

Немецкий пулеметчик затаился с другой стороны валуна. Семен приготовил две гранаты, стоял не шевелясь. Пулемет изрыгнул пламя. Агафонов бросил гранаты, плюхнулся плашмя. За камнем рвануло. Из-за камня вывернулся солдат. Семен скосил его очередью и дал сигнал товарищам — можно идти к берегу. Разведчики были уже у камней, когда заработал немецкий пулемет, приткнувшийся чуть выше по склону.

Агафонову обожгло руку. В небе загорелась осветительная ракета, за ней другая. Они взлетели рядом с немецким пулеметом.

— Я доберусь до вас, гады, — сказал Михеев.

Он полз, волоча раненую руку. Одна осветительная ракета сменяла другую. Для броска гранаты лежа далеко. Ракеты заставляли его на время замирать. И все же он выбрал момент, бросил с колена. Пулеметная струя прошлась по нему наискосок от плеча к поясу. Пулемет замолк, ракеты больше не светили.

Разведчики нырнули в темноту. Никто за ними не гнался. Еще не верилось, что вырвались из ловушки. Шагали осторожно, молча, вслушивались в каждый шорох.

Шелавина несли попеременно.

На всех навалилась непомерная усталость. Колени подгибались, клонило в сон. Только споткнувшись о камень, о хворостину или о корневище, то один, то другой вздрагивал и просыпался.

— Ребята, милые, не уроните меня, — шепотом умолял носильщиков Шелавин.

Он не стонал, не жаловался, молча переносил боль. В душе был безмерно благодарен друзьям, что вытащили его из пекла, но он ясно понимал, что это не конец испытаниям. Они еще не на корабле, не на своем берегу.

После короткого привала, когда нести Шелавина взялась очередная пара, заметили, что в общей цепочке нет Агафонова. Покричали, Семен не отзывался. Остановились. Осмотрели все справа и слева от себя. Двое вернулись немного назад. Был парень, и нет его, будто испарился.

Перед утром пошел снег. Разведчики торопились поскорее добраться до места.

Начало светать, когда вышли на берег примерно в том месте, где высаживались прошлой ночью. Ни у берега, ни вдали катеров не было. Только холодные волны катились одна за другой. Свежевыпавший снег резко очерчивал границу между морем и землей.

Берега ручейка, возле которого остановились, поросли низеньким кустарничком. В нем и залегли, закопавшись в снег.

Около полудня на прибрежном скате появился человек. Постоял, осмотрелся, выстрелил. Разведчики видели человека, но не поднялись, не дали о себе знать.

Кто-то крикнул:

— Это ж Агафонов, это же наш Семен!

— Ты где бродил, Пушлахта? — спросил Барышев.

Так по имени родной беломорской деревеньки звал он Семена.

— Ночью, после привала, я где-то откололся от вас. Наверно, задремал на ходу и утопал в сторону. Когда очухался и не увидел вас, несколько раз покричал, вы не отозвались. Пошел, как помнил эти места по прошлым походам. Ныла рана. Временами лежал, сам не пойму — засыпал или терял сознание. Побоялся, что усну, в плен угожу. Встал на колени, поползал, опираясь на здоровую руку, поразмялся, поднялся на ноги. Опять пошел. Нигде и никого. Даже мертвые и те не попадались, может, снежком их запорошило. Перед глазами ходили круги, сознание мутилось. Достал из-за пазухи пистолет, выстрелил. Думаю, услышат немцы, прибегут, столкнусь с ними, перед смертью отправлю на тот свет еще хоть одного фрица.

Агафонова накормили, уложили между ребятами, спина к спине, все задремали.

Часового встревожил стон. Человек даже не стонал, а выл, выкарабкиваясь из снега, он не разгребал его руками, а как-то по-змеиному извивался.

Курносенко первым разобрался, кто крутится и подвывает.

— Ты что, Паша? — спросил он Барышева.

— Свело меня судорогой, не могу распрямить ни руки, ни ноги. Братцы, таким уродом, косым да горбатым, и останусь… Квазимодо… Ходить не смогу, носить будут или на колясочке возить.

— Раньше срока не отпевай себя, — прикрикнул Леонов, — сейчас будем править твои мослы.

— Его бы сейчас в баньку… На худой конец — на печку.

— Сразу в тепло нельзя, хуже будет, — сказал Леонов. — У кого есть во фляге водка?

Нашлась и водка.

Барышева раздели до пояса, стали растирать. Двое в четыре руки мяли спину, поясницу, массировали руки.

Минут через пять Барышев разогнул руки в локтях, пошевелил пальцами, мышцы на спине заходили желваками.

— Оживили! — чуть не кричал от радости Барышев. — Вовек не забуду! С того света вернули.

День вылежали в снегу. Обошлось без встречи с вражескими дозорами и патрулями. Они, скорее всего, не рисковали выходить к кромке берега.

— Надо соображать, как перебраться на Рыбачий, — сказал Леонов. — Двоим следить за морем, не подойдет ли какой-нибудь катер или бот, остальным пройтись по берегу, нет ли на обсушке бревен, досок. Не придут катера — свяжем плот, поплывем в Озерко.

Разошлись в разные стороны, прошагали примерно по километру.

— Катер, катер! — оповестили наблюдатели.

Фонарем попытались писать морзянку. Но батарея дышала на ладан. Лампочка чуть-чуть покраснела, а вскоре и вовсе перестала накаливаться. У кого-то в кармане нашелся фонарь-жужжалка. Второпях сильно нажали на пружину, которая тут же лопнула.

Оставалось жечь спички. Увидят ли эти слабые всплески за пять-шесть километров?

— Нас заметили! Катер повернул к берегу! — оповестил Алексей Каштанов.

Катер действительно изменил курс в сторону южного берега Мотовского залива. Все сгрудились на берегу. Принесли поближе к воде Шелавина. Пытались кричать. Катер подходил все ближе и ближе. Вдруг он резко развернулся и полным ходом пошел к Рыбачьему.

Ребята сокрушались:

— Видно, не разглядели сигнала.

— А может, решили, что провокация. Ведь сигналы-то давали не условные.

— Не разглядели, решили! Какая разница. Нам от этого не легче. Был катер, да сплыл! — горевал Каштанов.

Снова с надеждой смотрели через залив. Томительное ожидание тянулось около часа. От Озерко, из губы Мотка, показались два катера. Шли они к южному берегу. Потом круто повернули вправо.

— Что они делают! Что им надо у Могильного? — вслух спрашивал Барышев.

Один катер поставил дымовую завесу, другой подошел к берегу и сразу отработал задний ход. Завесу отнесло ветром. Катера повернули вдоль берега на восток. Прошли мимо разведчиков, удалились еще на километр-полтора за небольшой мыс. Опять повесили дымзавесу.

Радость — и тут же отчаяние. Такого даже не придумаешь. Леонов приказал подпалить последнюю коробку спичек. Она вспыхнула как магний.

Катер повернул к этой группе.

Сгрудились у самой воды. Размахивали руками, оружием.

«Малый охотник» приткнулся к берегу, моторы не глушил. Они работали на сниженных оборотах, удерживая корабль на береговой отмели. Моряки скинули сходню, она не дотянулась до суши метра три. Разведчики кинулись в воду, которая в первый момент показалась теплой. Вцепились в дощатую сходню мертвой хваткой так, что ее можно было оторвать только с руками.

С катера спросили:

— Кто здесь?

По голосу узнали комиссара отряда Дубровского.

— Леонов с отделением. С нами комвзвода Шелавин.

В первую очередь внесли на катер Шелавина, затем забрались остальные. (Шелавина после лечения в госпитале в отряд не вернули, перевели на другой участок оперативной работы. В ноябре 1948 года капитан III ранга Шелавин погиб в автомобильной катастрофе.)

— Больше никого нет? — спросили Дубровский и командир катера.

— Из нашей группы все.

Катер отвалил от берега, развернулся кругом на восток. Все сгрудились по правому борту, прощупывали глазами каждый метр. Шли с полчаса, ни вспышки, ни луча от фонаря, ни малейшего призыва.

— Спуститесь в кубрик, грейтесь и отдыхайте. Идем в Полярное, — сказал командир катера.

Внизу увиделись с Никандровым. Его группу катер снял, когда второй раз ставил дымзавесу. А под прикрытием первой вызволил несколько бойцов из роты морской пехоты.

Спросили комиссара Дубровского, что с отрядом.

— Подробностей еще не знаем. Первыми залпами отряд рассекли на несколько групп. Связь нарушилась. Николаева вскоре ранило, потом еще раз. Его унесли к берегу, на катере переправили на Рыбачий. Возле меня собралось отделение из разных взводов. Держались какое-то время на гребне. Потом на берегу у катерников узнали, что десантники переправились на Рыбачий, что переправили на материк и командира отряда. Так собралась вся эта команда, — сказал Дубровский, показав на десяток разведчиков. — Раненые в госпитале. Катер собрался идти в Полярное. На нем начальник штаба оборонительного района отправлялся докладывать в штаб флота о результатах всей операции. Его попросили взять и нас. Когда выходили из губы Мотки, мы все уставились в южный берег. И не одному мне, но и другим показалось, что там вспыхивают слабенькие огоньки. Я попросил командира катера лейтенанта Ляха изменить курс, подойти к берегу, проверить. Он не обязан был это делать, так как шел с заданием доставить начальника штаба в Полярное. И все же катер повернул к берегу. Огоньки загорались в нескольких местах. Похоже, что немцы заманивают в ловушку, устраивают засаду.

Вернулись на Рыбачий, взяли второй катер, командир которого не имел прямого задания на переход. Здравый смысл возобладал. Так и появились два катера. Так была поставлена дымзавеса. А дальше вы все знаете.

Леонов и Никандров доложили комиссару Дубровскому о гибели Кашутина, Абрамова, Флоринского, Шерстобитова, Рыжечкина, Михеева… Едва ли остался жив Уленков.

В кубрик спустился командир катера лейтенант Лях.

— Прошли Пикшуев. Теперь опасность меньше, оставил на вахте помощника, думаю, схожу, посмотрю на ребят, послушаю.

— Мы теперь как крестники, — выдавил оживший Барышев.

— Повезло нам с вами, случись иначе, попади мы в засаду, ой, лышенько было бы мени, — перешел на свой родной язык лейтенант Лях.

— За что же лышенько, за спасение? — переспросил Манин.

— Я ведь поступил самовольно, когда пошел за вами к берегу. Приказано было идти в Полярное, не отвлекаться от курса. Но ваш комиссар так доказывал, что там скорее всего наши люди, что нельзя их бросать на произвол судьбы, и я повернул к берегу. Сам видел, что кто-то зовет на помощь. Но все точил червяк сомнения: а вдруг мышеловка. Сходил за напарником. Это я сейчас так по порядку рассказываю, а тогда все было не так гладко. Мне не положено было идти за вторым катером.

— Как так не положено? — чуть не подпрыгнули от удивления разведчики.

— У меня было другое задание. Начальник штаба района как узнал, что я отклонился от курса, сам поднялся на мостик, потребовал, чтобы я шел в Полярное. Мы крепко, не по-уставному объяснились.

— Ты расскажи, Борис Митрофанович, подробнее, — попросил Ляха Дубровский.

— Не могу, слова я произносил такие, что повторять их как-то неудобно, — сказал лейтенант.

Дубровский более деликатно рассказал о том, как поступил лейтенант. «Я здесь командир, — сказал лейтенант, — а вы, товарищ полковник, — пассажир. Спуститесь в каюту, там вам ужин приготовлен».

Полковник ответил, что лейтенант поплатится за нарушение приказа, но в каюту с мостика ушел.

— Теперь, когда спасли столько людей, о каком наказании может идти речь, — закончил за Ляха Дубровский.

Лях своим катером снял восемнадцать человек, из них пять раненых. Позднее за разумную инициативу, смелость и умелые действия его наградили орденом.

Никто не заметил, как молниеносно прошло время в пути. Глубокой ночью ошвартовались у причала Полярного.

В разведотряд приехал член Военного совета флота дивизионный комиссар Николаев. Он попросил разведчиков рассказать обо всем без утайки.

И потекла беседа, прерываемая иногда вопросами дивизионного комиссара.

— Командующий флотом, — сказал член Военного совета, — просил передать вам, разведчикам, благодарность за мужество, за честное и полное исполнение воинского долга. Весь флот будет знать о героях!

Через несколько дней начальник штаба флота Кучеров и начальник оперативного отдела Румянцев представили Военному совету заключение штаба флота по операции.

Состоялось заседание Военного совета.

Операция была задумана и проведена в такое время, когда Северный флот имел перевес в силах над противником, занимавшим южное побережье Мотовского залива.

По предложению штаба флота командующий вице-адмирал Головко своим боевым приказом предписал Северному оборонительному району и командованию береговой обороны главной базы провести операции по уничтожению опорных пунктов противника в районе Могильный, а также «Обергоф» и «Фишерштейн», чтобы улучшить условия плавания судов и кораблей через Мотовский залив на Рыбачий.

Разгром опорного пункта в районе Могильный и «Обергоф» командующий возложил на Северный оборонительный район, а «Фишерштейн» должны были ликвидировать части береговой обороны главной базы. Каждая операция проводилась самостоятельно и независимо одна от другой.

Боевую задачу выполнила только группа майора Боровикова из 12-й бригады морской пехоты. Опорный пункт «Обергоф» подвергся основательному разгрому, разрушено до двадцати дзотов, много землянок, складов боеприпасов.

Группа майора Людена из батальона береговой обороны после высадки потеряла связь с головным дозором, его не нашла, повернула к месту высадки и возвратилась в базу. Боевого успеха не достигла, да его и не искала.

Хуже всего выполняла боевой приказ группа капитана Буянова, в которой отправилось на задание четыреста человек.

Одна рота блуждала по берегу, в операции вовсе не участвовала и переправилась обратно на Рыбачий. Командир и политрук роты потеряли своих подчиненных и встретились с ними после боя.

Рота, с которой шел капитан Буянов, вышла на прямой контакт со своим авангардом — отрядом разведчиков — спустя три часа после высадки, когда время, предназначенное на операцию, кончалось.

Как только раздались первые залпы минометов и обрушился огонь немецких пулеметов, рота самовольно, без приказа повернула назад. Капитан Буянов отход группы, саперов и личного резерва не только не остановил, но покинул поле боя первым. На берегу сигналами ракет вызвал катера, сел на первый катер и ушел на Рыбачий. Последующие группы бойцов переправлялись без командира. Часть бойцов была брошена на вражеском берегу и снята только через тридцать шесть часов.

Штаб бригады непосредственное руководство операцией не осуществлял. Заброшенные на чужой берег подразделения остались без связи, никто не руководил съемкой десантников. Корабли и суда, которые были оперативно подчинены штабу бригады морской пехоты, в нарушение порядка ходили по заливу без связи, а когда потребовалось снимать десантников, горючего не осталось.

Командование бригады морской пехоты пошло на прямое отклонение от указания командующего флотом и командования оборонительного района. Ему предписывалось операцию закончить к рассвету и, если все задачи не будут выполнены, свернуть ее, а десантников снять. Командиры, участвовавшие в операции, получили совершенно другую установку — проводить операцию до полного выполнения, несмотря на время суток.

Командование бригады морской пехоты пренебрегло ранее добытыми разведкой сведениями и выбросило десант не в охват опорного пункта, а прямо в лоб.

Сводные десантные отряды были сколочены из разных частей и переподчинены командованию других соединений. Перетасовка проведена незадолго до операции. Командный состав не только не успел совместно проработать и проиграть исполнение задания, но не имел возможности пообщаться. Более половины бойцов и командиров не имели боевого опыта, ни разу не ходили в десант.

В операцию назначили непроверенных в деле командиров. Особенно отрицательно показал себя капитан Буянов. Он с самого начала утратил управление группой, допустил срыв всей операции, проявил трусость и, по существу, бежал с поля боя. Это привело к большим жертвам. Военный совет флота предал его суду военного трибунала.

Для поддержки десантников было выделено вполне достаточное количество артиллерийских средств — пять батарей крупнокалиберных пушек и корабельная артиллерия. Однако корректировку стрельбы не отладили, корректировщики оказались без радиосвязи, огонь велся по площадям. Часть снарядов рвалась в расположении своих войск.

Главная причина всего случившегося — неудовлетворительная организация и подготовка операции командованием и штабами оборонительного района и береговой обороны. Все время, отведенное на подготовку частей к операции, взяли себе штабы.

Таковы были выводы и оценки, сделанные штабом Северного флота. Такова была суровая правда о том, какие тяжелые испытания выпали в те дни на долю рядовых моряков.

В разведотряде дали команду на построение. Какое-то необычное напряжение чувствовали бойцы и командиры.

Комиссар отряда Дубровский по поручению командования и политотдела зачитал приказ народного комиссара обороны И. В. Сталина.

В приказе говорилось, что дальше отходить нельзя, что мы утрачиваем наши преимущества, а это грозит тяжкими последствиями. Приказывалось изучать опыт войны, наводить порядок и дисциплину, проявлять стойкость в боях и самопожертвование.

Это было необычное по словам, но очень веское предупреждение и напутствие. Оно касалось всех. Пришла пора овладевать наукой побеждать.