14. Начало конца

14. Начало конца

Ночь как ночь. Я иду незнакомой тропой в призрачном мраке среди развалин. Они не видны, но я чувствую каждую глыбу, каждую изогнутую огнем балку.

Тишина. Тяжелая, весомая, гнетущая. Мои нервы напряжены. Яркая вспышка прорезала полнеба. Все смешалось, стало дыбом: и город, и море, и небо. Бомбы и артиллерия бессмысленно перемалывали заново уже давно разрушенный город.

Враг бросился на последний приступ. В течение восемнадцати суток, начиная с 20 мая, сила артиллерийского огня и авиаударов нарастала с каждым днем. Ежедневно истерзанный город вспахивали от 2500 до 6000 бомб.

Защитники города дали клятву стоять насмерть до последней капли крови, до последнего патрона.

Да, патроны и боезапасы подходили к концу.

Главный удар враг направлял через Сапун-гору на юго-восточную окраину города.

С рассветом немецкая пехота пошла на штурм истощенного, смертельно измученного севастопольского гарнизона.

Атака была стремительной, злой и упорной, но городом овладеть врагу не удалось. Огромные потери в живой силе и технике не стоили незначительного позиционного продвижения.

Уж несколько ночей после того, как была разрушена гостиница «Северная», мы с Левинсоном и Петром не имели постоянного ночлега. Сначала нам удавалось хорошо выспаться на передовой — в окопах хозяйства полковника Горпищенко, но когда немцы продвинулись вперед, нам пришлось искать другой ночлег. Им оказалась небольшая зеленая балочка недалеко от полевого аэродрома. Несколько раз Петро отвозил нас туда на ночевку, и мы имели возможность передохнуть до восхода солнца.

Но так продолжалось недолго. Вчера балочку заняла воинская минометная часть, а мы получили официальное предписание от командования расположиться в штольне под скалой на Минной, против Сухарной балки.

— Там веселей, мы снова будем в компании журналистов «Красного черноморца». Они уже дней десять, как переехали, — успокаивал нас Левинсон.

Обстановка под землей оказалась просто невыносимой.

Огромный тоннель был наполнен людьми — бледными, худыми, истощенными. Одни работали у станков, другие — сменщики, утомленные и обессиленные непрерывным и тяжким трудом, — спали тут же рядом у выточенных снарядов и мин. Неподалеку редакция севастопольской газеты «Красный черноморец» трудилась над выпуском очередного номера. А немного в стороне пробивали второй ход сквозь скалу — запасной выход из штольни. Немцы прорвали участок обороны на Северной стороне и со дня на день могли выйти к Сухарной балке. Тогда старый выход из штольни на Минную пристань будет блокирован прямой наводкой через залив.

В сумерках, перед тем как отправиться в штольню спать, мы с тревогой наблюдали за нашими истребителями. Они штурмовали немецкую пехоту, прорвавшуюся на Северную сторону. Нас отделяла от немцев только полоска морской воды.

Спали мы первую ночь в штольне плохо, хотя у каждого была своя матросская койка. Все время нам казалось, что немцы закроют выход из штольни и мы останемся погребенными под землей. Было душно, и очень хотелось выбраться на волю.

— Ну что, не спится? Немцев боитесь или душно вам здесь, а? Не привыкли к могильной тишине? — К нам подошел старый знакомый, лейтенант Клебанов.

— Так, так… Звезды привыкли считать, слушать пение птичек, а тут даже лампочки вполнакала и то редко горят.

— Брось, Семен…

— Да! Положение, друзья, тяжелое. Вам надо, пока еще не поздно, подаваться на Кавказ. Я пришел предупредить вас: готовьте снятую пленку. Наша редакция через несколько часов садится на тральщик и уходит в Сочи. Вот такая команда поступила. Даже как-то неудобно: вы остаетесь, а мы должны уходить… — Семен присел на мою койку, и лицо его, всегда улыбчивое, веселое, погрустнело.

— Снятой пленки не так много, но если не довезешь ее, сам понимаешь, вся наша жизнь была вроде ни к чему… Тебе ясно?

Через два часа мы расстались с друзьями. Они уходили из Севастополя.

Так нам и не удалось в эту ночь сомкнуть глаз.

На следующий день, на заре, пришла с Большой земли с пополнением хорошо знакомая «Абхазия». Она ошвартовалась под крутым боком Сухарной балки. С нее выгружали боеприпасы и одновременно грузили раненых. «Абхазию» все время окуривали густой дымовой завесой. Только изредка в коротких просветах можно было увидеть прижавшийся к крутому обрыву теплоход. Над городом непрерывно рыскали одиночные юркие «мессеры» и многочисленные эскадрильи «юнкерсов». Они ходили над бухтами нахально, не боясь зенитного огня, очевидно зная, что боезапас сберегался для стрельбы прямой наводкой по живой силе. Команда «Абхазии» лихорадочно разгружала трюм, надеясь успеть до наступления темноты закончить одновременно и погрузку раненых. Под покровом ночи корабль снова должен был прорваться на Большую землю.

Когда взошло солнце, ветер вздохнул последний раз и затих. Дымовая завеса поднялась столбом к небу, и «Абхазия» оказалась открытой.

Мы с Левинсоном стояли на берегу Минной. Я держал «аймо» наготове и следил за «юнкерсами».

— Увидели, гады! Ну, пропала, пропала «Абхазия»! Смотри! Выходят на цель, сволочи!.. — Левинсон не говорил, а кричал. — Снимай! Снимай! Пусть все увидят! Пикируют на беззащитный транспорт с ранеными!..

Рев пикирующих самолетов и рокот работающей камеры заглушали слова Левинсона. Снимая, я не сводил глаз с черной стаи — раз, два, три, четыре, пять… Они заходили со стороны ГЭС — 13, 14, 15, 16… Дальше считать было невозможно. В визире не помещалась вся эскадрилья. Вот, сделав поворот через крыло, «Ю-87» пошли в вертикальное пике. Я видел, как оторвались бомбы у первых трех «козлов». Вздыбилось море. Стена воды закрыла собой «Абхазию», а пикировщики у самого моря, ревя от натуги, круто уходили в небо. Казалось, время замерло и остановило в воздухе стену воды. Наконец брызги упали.

— Урра! — заорал Левинсон. — Промазали, промазали!

К теплоходу подходил небольшой портовый буксир.

— Ложись! Ложись! В душу мать!.. — Я увидел, как прямо на нас пикировал «Ю-88». Было видно, с ним вместе, немного впереди, летели две большие бомбы.

— Ну, вот и все! Прощай, Владик! — Левинсон успел протянуть мне руку. То ли крепкое рукопожатие отвлекло, то ли нервы были перенапряжены, но свиста бомб и близкого разрыва я не услышал. Меня приподняло и сильно ударило о землю — так, что я не мог вздохнуть. «Пропали легкие», — мелькнуло в голове, и я стал задыхаться. Черный дым закрыл все вокруг.

— Владик! Владик! Ты жив?

— Жив, кажется…

Совсем рядом курилась желтоватым дымком большая воронка. Вокруг присыпанные землей убитые и умирающие. Слава богу, глаза целы, только в ушах стоит колокольный звон. Да, но почему же я сижу? Где же камера?

— Ты что сидишь? Ранен? — подбежал ко мне Левинсон.

— Где «аймо»?

— Ты с ума сошел или дурака валяешь? В руках! Да нет! В твоих, Владик! Владик! — Левинсон помог мне встать на ноги. — Смотри, опять идут. Много их, бог ты мой, сколько…

Я увидел большую эскадрилью. «Ю-88» шли теперь прямо через Минную. «Абхазия» стояла голенькая.

— Где же эта дурацкая дымзавеса? Как много их — в кадр не лезут, сволочи!

Камера работала. Только бы не отказала! Только бы хватило завода. Больше, кажется, ничего на свете меня не интересовало. Снять во что бы то ни стало. Снять! Я через голову вел панораму. Было очень неудобно сохранять равновесие, и я боялся завалиться назад. Это почувствовал Левинсон и вовремя поддержал меня за плечи.

Я увидел в визир «аймо», как не то первые бомбы попали в буксир, проходивший в этот момент под боком «Абхазии», не то закрыла его вздыбленная вода, только он вдруг стремительно исчез под водой. Следующая, еще более густая партия бомб задела бак корабля. Я увидел, как взлетела вверх крестовина мачты и долго, как мне показалось, висела в синеве неба. Над «Абхазией» взвилось яркое пламя, и все вокруг смешалось с новым высоким каскадом вздыбленного моря.

Камера остановилась. Заведя пружину, я побежал вперед, но тут же с размаху упал. Держа камеру на весу — инстинктивно оберегая ее, — я сильно ударился плечом и головой о землю.

— Тонет! Снимай, снимай скорее! Что с тобой? Ты ранен?

Я ничего не понял, не успел ответить другу — вскочил на ноги и увидел, как, накренившись на правый борт, тонет «Абхазия». Не сходя с места и отсняв весь завод, я двинулся вперед, но снова упал и ударился еще больнее.

— Ты все же ранен. Давай посмотрим. — Левинсон наклонился надо мной, а я залез руками в черный мешок и стал перезаряжать аппарат.

— Странно, брюки пробиты, а крови нигде нет. Болит нога? А эта?

Мы вместе осмотрели обе ноги, но ни одна не болела.

— Сними китель! Смотри!

На спине у поясницы просвечивали два рваных отверстия.

— Ты в рубашке родился, — развел руками Левинсон.

Я оделся и при помощи Левинсона попытался встать на ноги. Но правая нога отказалась повиноваться.

— Неужели контузия? В такой напряженный момент только контузии не хватало. Надо снимать, а тут эта чертовщина…

— Пошли в штольню. — Левинсон взял меня под руки, как ребенка.

— Подожди, дай хоть доснять пленку.

Я снял полузатонувшую «Абхазию», воздушный бой перед нами над бухтой, но, когда кончилась пленка, Левинсон утащил меня в штольню.