СНОВА СРЕДИ ЧЕРНЫХ ДРУЗЕЙ

СНОВА СРЕДИ ЧЕРНЫХ ДРУЗЕЙ

27 июня 1876 года шхуна «Sea Bird» бросила якорь в заливе Астролябия у берега Маклая. Увидав своего друга, папуасы были крайне обрадованы, но не изумлены. Они привыкли верить каждому слову русского ученого и терпеливо ожидали его возвращения.

Едва только Миклуха-Маклай ступил на берег у деревни Горенду, как слух о его приезде распространился по побережью, и приветствовать его сбежались все жители ближайших деревень, включая женщин и детей. Многие плакали от радости; возбуждение было всеобщее.

Хотя прошло всего только около четырех лет со дня отъезда русского путешественника, многое на берегу Маклая изменилось. Путешественник не досчитался нескольких стариков, умерших за эти годы; а мальчики и девочки, которых он знал тогда, превратились во взрослых мужчин и женщин, и у некоторых уже были свои дети.

Несмотря на просьбы туземцев поселиться среди них, Миклуха-Маклай и на этот раз остался верным своему правилу никого не стеснять. Он привез с собой в разобранном виде домик, специально купленный в Сингапуре. Чтобы собрать его, не требовалось больших усилий. Ученый решил не селиться на старом месте, в Гарагасси, а выбрал более здоровое и удобное место около деревни Бонгу.

В это второе свое посещение путешественник прожил среди папуасов берега Маклая семнадцать месяцев, по контракту с капитаном шхуны «Sea Bird» за ним должны были вернуться ровно через шесть месяцев, но это условие осталось невыполненным. Очевидно, капитан шхуны нашел для себя более удобным «забыть» свои обязательства, и Миклуха-Маклай никогда его больше не видел.

Мальчик-папуас Папуаним (рис. М.-Маклая).

Впрочем, Миклуха-Маклай не тяготился столь длительным пребыванием среди папуасов. Его время было заполнено многочисленными экскурсиями вдоль берега и в глубь острова, где он изучал горную цепь Финистер. Его друзья папуасы относились к нему с полным доверием, не прятали от него ни жен, ни детей и не скрывали никаких подробностей своей жизни. Он был для них старшим товарищем, надежным другом и верным руководителем в самых трудных обстоятельствах их жизни. Он присутствовал на похоронах, на свадьбах и на всех празднествах туземцев. Ни одна черта их общественного и семейного быта теперь не оставалась ему неизвестной.

Как-то несколько мальчиков прибежали к нему сказать, что в Горенду привели невесту и сейчас должен начаться свадебный обряд. Миклуха-Маклай, никогда раньше не видавший этой церемонии у папуасов, немедленно отправился В Горенду. Там уже находилось несколько гостей из Гумбу и Бонгу, пришедших вместе с невестой. Они сидели и курили, пока двое молодых людей занимались туалетом невесты.

Невеста была из рода Гумбу, звали ее Ло. Это была стройная, здоровая девушка лет шестнадцати. Около вертелись три девочки восьми-двенадцати лет, которые должны были проводить невесту до хижины ее будущего мужа. Но собственно туалетом невесты занимались молодые люди. Они вымазали ее, начиная с волос головы и до пальцев ног, красной краской «сургу». Потом невесте провели три прямые линии белой краской поперек, лица, а также линию вдоль носа, и навесили много ожерелий из собачьих зубов. За браслеты на руках воткнули тонкие гибкие отрезки пальмового листа, к концу которых прикрепили по разрисованному листику. На руках от этого образовались как бы зеленые густые букеты. Невеста подчинялась всем этим манипуляциям с удивительным терпением, выставляя поочередно ту часть тела, которая подвергалась украшению. Остатками краски «сурту» вымазали девочек, сопровождавших невесту. Затем на головы их положили большие мешки «гун», в которых женщины обычно носят тяжести. Ло положила обе руки на плечи девочек, и вся процессия двинулась к центру деревни медленно, с опущенными головами, не глядя по сторонам. Гости из Гумбу и Бонгу гуськом следовали сзади.

Девушка-папуаска берега Маклая.

Процессия остановилась у дверей хижины жениха. Здесь сидели женщины Бонгу и готовили «инги» — еду. Несколько минут все молчали. Затем к невесте подошел старый папуас и, положив на гун, закрывавший ее голову, новый «маль» — передник, произнес речь. Старика сменил другой папуас, который также произнес короткую речь и положил на гун невесте новый «табир» — блюдо. После этого одна из женщин Гумбу сняла с головы невесты табир, маль и гун и сложила у ее ног. За этой женщиной последовал целый ряд жителей Бонгу, приносившее один за другим разные вещи: табиры, большое число мужских и женских маль, разные мужские и женские гун и т. д. Двое туземцев принесли по новому копью, называемому «ходжа-нангор». При этом некоторые туземцы произносили речи, другие же клали свои приношения около невесты молча и так же молча отходили в сторону. Женщины Гумбу поочередно подходили к невесте, снимали с ее головы подарки и клали их рядом с ней. Когда последний табир был снят, подруги Ло отошли от нее и занялись разборкой даров, после чего присоединились к группе женщин Гумбу, и опять воцарилось общее молчание.

Один из старых туземцев (тамо-боро), опираясь на копье, подошел к невесте, сидевшей на земле, и, обвив вокруг пальца пук ее волос, начал речь, специально обращаясь к ней. По временам, как бы для того, чтобы подчеркнуть сказанное и обратить особенное внимание Ло, он сильно дергал ее за волосы. Было ясно, что он говорил о новых ее обязанностях как жены. Его место занял другой старик, который также предварительно навернул на палец прядь волос Ло и при некоторых наставлениях дергал их столь усердно, что девушка привскакивала на месте, ежилась и тихо всхлипывала. Все шло, как по за ученной программе; видно было, что каждый твердо знал свою роль в установившемся обычае.

В продолжение церемонии присутствовавшие сохраняли глубокое молчание, так что речи, произносившиеся не очень громко, можно было хорошо слышать. Любопытно, что невеста и жених все время оставались на втором плане; один из стариков, поучавших невесту, даже обратился к присутствующим и спросил имя ее жениха, что вызвало общий веселый хохот. Отец и мать невесты также не принимали никакого особенного участия в церемонии.

Деревня Гумбу (рис. М.-Маклая).

После того как старики произнесли свои поучения, основ^ательно надергав волосы бедной девушки, отчего она под конец расплакалась, церемония кончилась. Пришедшие с невестой туземцы из Гумбу начали собираться домой. Женщины забрала все дары, сложенные около невесты, распределив их по своим мешкам, и стали прощаться с новобрачной, пожимая ей руку ниже локтя и гладя ее по спине и вдоль рук. Невеста, все еще всхлипывая, осталась в том же положении ожидать прихода своего будущего мужа.

Вещи, послужившие для покупки Ло, были розданы не только ее родственникам, но и всем членам рода Гумбу. Миклуха-Маклай легко мог сделать из этого заключение, что родовые отношения в семейном быту папуасов берега Маклая еще сохраняли свою силу.

Несколько позже Миклуха-Маклай наблюдал другой вид свадьбы — похищение девушки силой. Но похищение это было лишь инсценировкой, так как невеста и жених условились обо всем заранее. «Кража» произошла следующий образом. Днем часа в два или три в Бонгу послышался барум, призывавший к оружию. В деревню прибежал мальчик с известием, что несколько вооруженных людей из Каликум-Мана неожиданно явились на плантацию, где работали женщины Бонгу, и увели с собой одну девушку. Несколько молодых людей Бонгу отправились в погоню за похитителями. Произошла стычка, но также только для виду, после чего все отправились в Каликум-Мана, где было приготовлено общее угощение. Между людьми, принимавшими участие в погоне, находились отец и дядя уведенной девушки. Из Каликум-Мана все вернулись с подарками и очень довольные. Похищенная девушка, разумеется осталась женой похитителя.

Папуас из деревни Бонгу, играющий на флейте.

Миклуха-Маклай был не простым наблюдателем жизни папуасов, оставившим правдивые научные и художественные описания их общественных и семейно-бытовых отношений; он боролся с суевериями и дикостью, когда это грозило им большими несчастьями. Эта роль русского ученого особенно ярко сказалась в следующем случае. Один молодой туземец из деревни Горенду, по имени Вангум, здоровый и крепкий малый лет двадцати пяти, внезапно заболел и через два-три дня умер. Родственники умершего, не понимая причины его смерти, решили, что тут действует колдовство жителей одной из соседних деревень, с которыми у них уже давно были натянутые отношения. Так как они не могли установить точно, которая именно деревня повинна в колдовстве, то думали сначала напасть на одну из них, а потом на другую. К Миклухе-Маклаю явилась депутация папуасов с просьбой помочь им в войне. Ученый категорически отказался. Это произвело должное впечатление, и разговоры о войне на некоторое время прекратились.

Но через несколько дней произошел новый инцидент. Маленький брат Вангума, отправившийся с отцом и другими жителями Горенду на рыбную ловлю, был ужален в палец ядовитой змеей. Яд подействовал так быстро, что мальчик умер, как только его принесли в деревню. Теперь уже папуасы не сомневались, что против них действуют козни их врагов. Эта вторая смерть, случившаяся в той же деревне, даже в той же семье, произвела на туземцев; самое удручающее впечатление. Все они были крайне возбуждены от горя и страха, что могут последовать дальнейшие несчастья. Папуасы Горенду жаждали мести и единодушно утверждали, что, если они не начнут немедленно войну против деревень, откуда идет колдовство, их всех ждет неминуемая гибель.

Так как папуасы уже знали отрицательное отношение Миклухи-Маклая к войне, то решили ничего не говорить ему о своем намерении немедленно напасть на соседние деревни. Однако скрыть свои приготовления к войне они не могли, и Миклуха-Маклай сразу все понял. Он знал, что войны туземцев продолжаются чрезвычайно долго, принимая форму частных вендетт, то есть мести родственников за убитых. Во время таких войн на долгие годы прекращается всякое общение между деревнями, и цветущий мирный край превращается в страшную глухомань, где каждый житель ежеминутно может быть убитым. Кроме того, поскольку отрицательное отношение Миклухи-Маклая к войне было известно туземцам, он уже не мог молча ждать развития событий. Иначе папуасы перестали бы слепо верить каждому его слову, как это было до сих пор. Поэтому, несмотря на нежелание оказывать какое-либо давление на туземцев, он решил воспрепятствовать этой войне во что бы то ни стало. Сильному впечатлению, произведенному на туземцев смертью двух молодых людей следовало противопоставить другое впечатление, еще более сильное.

Папуас деревни Бонгу в праздничном наряде.

С этой целью ученый явился в обычное время в Горенду, делая вид, что ничего не знает о приготовлениях туземцев. Сейчас же начались разговоры о смерти двух братьев. Миклуха-Маклай понимал, что это делается умышленно, и что туземцы жаждут выслушать его мнение. Он не заставил долго ждать этого.

— Вангум и его брат, — сказал Миклуха-Маклай, — были молоды и здоровы. Старик-отец их остался теперь один. И все-таки я скажу то же, что говорил после смерти Вангума: войне не быть!

Столь категорическое запрещение немедленно вызвало общий ропот. Возле хижины, где сидел ученый, мгновенно собралась большая толпа. Все хотели лично убедиться, Что Маклай действительно запрещает войну. Из толпы выделилось несколько наиболее уважаемых стариков, они приблизились к русскому ученому и стали доказывать, почему война необходима. Он слушал очень внимательно и даже не пытался возражать. Он понимал, что при недостаточном знании языка его опровержения могут быть неправильно поняты и это приведет, пожалуй, к серьезным недоразумениям. Поэтому он терпеливо ждал, пока все старики выскажутся, а потом встал и сказал спокойным голосом, резко контрастировавшим с возбужденным говором толпы:

— Я сказал: войны не будет. Если же вы отправитесь в поход, с вами со всеми случится несчастье.

Наступило полное молчание, затем посыпались вопросы: «Что случится?», «Что будет?», «Что Маклай сделает? Для большего впечатления Миклуха-Маклай решил ничего не объяснять им, полагая, что в таком случае их воображение будет работать еще больше. Он только кратко сказал:

— Сами увидите, если пойдете.

Этот ответ был наилучшим. Решимость папуасов была парализована. Они терялись в догадках, что произойдет с ними в случае войны, но были уверены, что произойдет что-то страшное.

Буамрамра — общественная хижина.

Через несколько дней к Миклухе-Маклаю, нарочно не выходившему теперь из своего дома, пришел его старый приятель Туй и сообщил, что все жители Горенду решили выселиться навсегда из своей деревни.

— Что так? — с удивлением спросил Миклуха-Маклай.

—- Да мы все боимся жить там, — ответил Туй. — Останемся в Горенду — все умрем один за другим. Двое уже умерли, так и другие умрут. Не только люди умирают, но и кокосовые пальмы больны. Листья у всех стали красные и они все умрут. Мана-тамо зарыли в Горенду оним — вот и кокосовые пальмы умирают. Хотели мы побить этих Мана-тамо, да нельзя, — Маклай не хочет, говорит: случится беда... Вот мы и хотим разойтись в разные стороны.

Хотя Миклухе-Маклаю было очень жаль жителей деревни Горенду, готовившихся покинуть родные места, но он не изменил своего решения. Если нельзя было рассеять суеверных страхов, то лучше было допустить мирное переселение папуасов в новые места, чем подвергать берег Маклая разрушениям и бедствиям затяжной, мстительной, кровопролитной войны.

Авторитет русского ученого, завоеванный у папуасов, оказался достаточным, чтобы одним его словом была предотвращена неизбежная война и мир на долгие годы сохранился на берегу Маклая.

Спустя некоторое время произошел новый эпизод, характеризующий изумительную выдержку и непоколебимую прямоту русского путешественника.

Как-то, часу в шестом вечера, он отправился к своим соседям в деревню Бонгу. Там он надеялся встретить и жителей деревень Били-Били и Богатим, которых ожидали. Придя в деревню, он вошел в буамрамру (общественную хижину), где происходил громкий оживленный разговор; при его появлении разговор оборвался. Миклуха-Маклай догадался, что туземцы говорили или о нем самом, или о том, что хотели скрыть от него.

Заходящее экваториальное солнце красноватыми лучами освещало внутренность буамрамры и возбужденные лица жителей Бонгу, Били-Били и Богатим. Сборище папуасов было очень большое.

Миклуха-Маклай сел. Все продолжали молчать. Стало ясно, что он помешал их совещанию. Тогда старый папуас по имени Саул, подошел к нему и, дружески положив руку на плечо путешественника, спросил, заглядывая в глаза:

— Маклай, скажи, можешь ты умереть? Быть мертвый как люди Бонгу, Богатим, Били-Били?

Вопрос Саула удивил Миклуху-Маклая своей неожиданностью и торжественным, хотя и просительным тоном. Выражение физиономий окружающих папуасов говорило, что не один только Саул ожидает его ответа с крайне напряженным интересом. Так вот о чем совещались папуасы перед его приходом!

На простой вопрос надо было дать простой ответ, но его следовало прежде обдумать. Миклуха-Маклай знал, что туземцы ему безгранично верят, у них даже образовалась поговорка «баллал Маклай худа» — слово Маклая одно.

Постройка буамрамры.

Обманывать их даже в этом случае он не хотел. Да и что пользы сказать «нет», если любая случайность завтра или через несколько дней могла показать папуасам, что Маклай сказал неправду. Тогда навсегда было бы поколеблено их доверие к нему. Но и сказать «да» он не хотел, Потому что еще было свежо воспоминание о запрещении им войны, а сознание, что Маклай так же смертен, как и они все, могло толкнуть их на непослушание. Все эти соображения с быстротой молнии пронеслись в его голове.

Чтобы иметь время обдумать свой ответ, он встал и нарочно медленно прошел вдоль буамрамры, смотря вверх как бы ища чего-то. Косые лучи солнца освещали различные мелкие предметы, висевшие под крышей. От черепов рыб и челюстей свиней его взгляд невольно перешел к коллекции разного оружия. Там были луки, стрелы и несколько копий разной формы... Ответ был найден.

Сняв тяжелое и хорошо заостренное копье, удар которого должен был причинить неминуемую смерть, Миклухо-Маклай подошел к Саулу, стоявшему посреди буамрамры и следившему за всеми его движениями. Путешественник подал копье Саулу и, отойдя на несколько шагов, остановился прямо против него. Затем спокойно снял шляпу, широкие поля которой закрывали его лицо, — он хотел, чтобы туземцы по выражению его лица могли видеть, что он шутит, и решительно сказал:

— Посмотри сам, может ли Маклай умереть.

Недоумевавший Саул, хотя и понял смысл смелого приложения Миклухи-Маклая, даже не поднял копья и взволнованно заговорил:

— Арен, арен! (Нет, нет!)

Некоторые из присутствовавших бросились к путешественнику, как бы желая заслонить его своим телом от копья Саула.

Простояв некоторое время перед Саулом, как бы в ожидании удара, и даже назвав его шутливо бабой, Миклуха-Маклай, наконец, сел между туземцами, которые в возбуждении говорили все сразу. Ответ, повидимому, оказался вполне убедительным, так как никогда потом никто из них не спрашивал путешественника, может ли он умереть.