ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ

В статье "О родине большой и малой" (1958 г.) Александр Твардовский писал, что "…чувство родины в обширном смысле — родной страны, отчизны — дополняется еще чувством родины малой, первоначальной, родины в смысле родных мест, отчих краев, района, города или деревушки. Эта малая родина, со своим особым обликом, со своей — пусть самой скромной и непритязательной — красой предстает человеку в детстве, в пору памятных на всю жизнь впечатлений ребяческой души, и с нею, этой отдельной и личной родиной, он приходит с годами к той большой родине, что обнимает все малые и — в великом целом своем — для всех одна".

Малая родина, как названы поэтом родные места, "…для всякого художника, в особенности художника слова, писателя…, имеет огромное значение".

Это о малой родине вообще. А вот строки Александра Твардовского из очерка "На родных пепелищах" (1943 г.) о своей личной малой родине, зауженной до родного хутора Загорье, уничтоженного злыми силами в первые годы коллективизации: "Не нашел вообще ни одной приметы того клочка земли, который, закрыв глаза, могу представить себе весь до пятнышка и с которым связано все лучшее, что есть во мне. Более того — это сам я как личность. Эта связь всегда была дорога для меня и даже томительна".

Эти слова мне бесконечно дороги и милы, поскольку я так же чувствую и так же, закрыв глаза, всегда мог представить "все до пятнышка", что нас окружало в детстве. И я рад, что брат не забыл об этом сказать в своем творчестве.

Наш родной загорьевский хутор перестал существовать в 1931 году, когда мне было шестнадцать. Семья была вывезена на гиблое спецпоселение в Зауралье, на таежную реку Лялю. Возврата в родные места так и не произошло. Сложные обстоятельства тех лет разбросали всю семью кого куда. Но в душах своих, не преувеличивая, могу сказать, все мы бережно хранили память о своей малой родине. И где бы ни случалось нам жить и работать, мы с трепетом вслушивались и вчитывались в каждую новую строфу Александра Трифоновича, где упоминались родные места, смаковали и заучивали наизусть стихи "На хуторе Загорье", "Поездка в Загорье", "За тысячу верст", «Братья», — словом, каждую строку с эпизодами из пастушеской поры нашего детства, что волновало и нежно трогало наши чувства.

Проходили годы и десятилетия, но все не было случая ступить ногой на отчую землю, "…где таинству речи родимой на собственный лад приобщен". Удерживала все та же причина: раз уж почти вся жизнь прошла под знаком "социальной неполноценности", то и заявляться туда было не с руки.

Но вот весной 1977 года я получил письмо от старшего научного сотрудника Смоленского областного музея-заповедника Раисы Моисеевны Минкиной. Она обращалась ко мне с просьбой подумать и попытаться изготовить что-либо для экспозиции, посвященной А. Т. Твардовскому, поскольку было ей известно, что по профессии я резчик по дереву и знаю работу по интарсии. К тому времени одна из моих поделок находилась в музее Смоленского пединститута. "А не предложить ли макет нашей бывшей загорьевской усадьбы?" — задумался я. И снова вспомнились строчки Александра Трифоновича о родных местах: "И с годами с грустью нежной Меж иных любых тревог Угол отчий, мир мой прежний Я в душе моей берег". И еще: "И шумы лесные, и говоры птичьи, И бедной природы простое обличье Я в памяти все берегу, не теряя За тысячу верст от родимого края".

Все продумав и взвесив, я отправил в Смоленский музей письмо, предлагая для экспозиции А. Т. Твардовского макет загорьевской усадьбы в масштабе один к пятидесяти. Ответ из Смоленска пришел незамедлительно: "Предложение принимаем, желаем успеха".

С июня до половины октября возился я с этой работой. Макет изготовил, упаковал и отправил багажом пассажирской скоростью из Абакана. Все это происходило в Ермаковском районе Красноярского края, где я проживал в поселке Танзыбей. До ближайшей железнодорожной станции Абакан, где можно было сдать мою посылку багажом, 150 километров. Как туда добраться с такой ношей? Но в знак памяти об Александре Трифоновиче — авторе "Василия Теркина" — помогли мне воины местной части, расквартированной в те годы на окраине Танзыбея. К сожалению, не могу уже назвать имени того политрука, который так понимающе отнесся к моей просьбе. В общем, посылка была отправлена, и, к моему удивлению, без оплаты: в адрес государственных организаций отправления багажом производились бесплатно. А в последних числах октября я вылетел из Абакана в Москву, оттуда поездом добрался до Смоленска и сразу же узнал, что посылка уже в багажном отделении. Это было как раз по моему расчету: я бросился в эту дорогу, чтобы самолично присутствовать при вскрытии упаковки и узнать, каким будет первое впечатление о моей работе у сотрудников музея. Слава Богу, все обошлось хорошо: посылка дошла без повреждений, в музее встретили меня тепло. Я был очень рад, что экспонат всем понравился и было определено место для его экспозиции.

Мог ли я предвидеть тогда, что макет станет основой для восстановления нашего хутора Загорье? Такой возможности не исключал. "Угол отчий, мир мой прежний Я в душе моей берег" — строки из «Теркина» (глава "О себе"). Эти слова поэта не могли не вызывать желание каждого, кому дорого имя Александра Трифоновича, чтобы как-то представить, а еще лучше наглядно обозреть, каким же был этот столь дорогой сердцу поэта мир всех его начал. Это вот и было тем чувством, которое заставило меня взяться за макет усадьбы.

Макет стал чуть ли не событием для смолян, и его не обошла молчанием пресса. Областная газета "Рабочий путь" 1 ноября 1977 года поместила информацию под заголовком "Дар музею", где были такие слова: "Макет хутора Загорье — родины выдающегося советского поэта Александра Трифоновича Твардовского — выполнил его родной брат Иван Трифонович и передал в дар Смоленскому областному музею". Эта же газета 22 декабря 1977 года опубликовала очерк Н. Полякова "Рукой настоящего мастера". В нем рассказано обо всем том, что побудило брата поэта взяться за эту работу, какими средствами и с какой тщательностью была она выполнена.

Перед возвращением в Сибирь я пригласил фотокорреспондента из "Рабочего пути" сфотографировать макет, уже выставленный в экспозиции. Снимки получил, находясь уже в Танзыбее. Отличные снимки. Я послал их А. И. Кондратовичу, Ю. Г. Буртину, В. В. Дементьеву, П. С. Выходцеву и некоторым другим исследователям творчества брата, полагая, что для них это будет любопытно. Я не ошибся — все они ответили сердечными письмами, одобряли мою работу, благодарили. Может быть, тогда и пронзила сердце боль: ведь ничего этого нет. На месте хутора — поле. И оказывается, это чувство испытал не только я. Вскоре фото появилось в печати. И на страницах "Литературной России" 31 марта 1978 года был напечатан очерк В. В. Дементьева "Поездка в Загорье". В нем я прочитал: "Великое дело сделал Иван Трифонович, но думается мне, что, пока есть время, пока не заросло волчьим мелколесьем широкое русское поле, пока живы еще родные и близкие поэта, мы обязаны, мы должны, мы призваны восстановить хутор Загорье и для себя, и для будущих поколений, которые проторят сюда незарастающие тропы".

Должен добавить, что В. В. Дементьев, получив от меня фотографию макета, оставил все свои дела в Москве и отправился на Смоленщину, чтобы еще и еще коснуться душой к "Полю поэта", как назвал он одну из глав своей книги о российской поэзии "Исповедь земли". Вместе со смоленским поэтом Юрием Пашковым они добрались до загорьевских полей, повстречались тогда с живыми современниками Александра Трифоновича на его малой родине.

Очерк В. В. Дементьева "Поездка в Загорье" стал отправной точкой в вопросе о воссоздании хутора Загорье, как мемориала А. Т. Твардовского. В течение целого десятилетия этот вопрос в той или иной форме вновь и вновь всплывал на страницах центральных и периферийных газет, альманахов и журналов. Призыв Дементьева поддержали и "Красная звезда" публикациями В. Лукашевича, и "Сельская жизнь" очерками В. Смирнова, и «Известия» очерками Альберта Плутника "По старой смоленской дороге".

1 сентября 1986 года Смоленский облисполком наконец принял решение "О возрождении усадьбы Твардовских на хуторе Загорье".

Директор Смоленского областного музея Александр Павлович Якушев писал мне:

"Дорогой Иван Трифонович! Дирекция Смоленского областного музея-заповедника приглашает Вас приехать в город Смоленск для проведения работы по изготовлению обстановки, бывшей в доме Трифона Гордеевича Твардовского. Мы готовы оформить Вас на одну из штатных должностей музейного работника, предоставить Вам место для работы и соответствующие материалы. Прошу с получением этого письма ответить нам, сообщив о согласии и времени приезда".

Я сразу же ответил, что готов приехать и изготовить все, что было из обстановки в нашем доме, когда наш брат Александр выбыл из Загорья.

И вновь письмо от А. П. Якушева от 30 мая 1986 года:

"Дорогой Иван Трифонович! Ваше письмо от 25.05.86 получили — огромное спасибо за согласие приехать в Смоленск во 2-й половине июля. Трудности мне понятны, как и то, что агитировать за создание музея, посвященного А. Т. Твардовскому на родине, по идее, никого не надо, т. е. он давно должен был бы работать".

И далее:

"Просил бы Вас прикинуть, что мы должны подготовить к приезду из инструмента (Все с собой Вам не привезти), какой конкретно материал и т. д. вплоть до мелочей. Не будет ли затруднений с жильем в Смоленске?"

Я прибыл в Смоленск из Танзыбея в воскресенье, ночевал у сестры в Запольном. Встреча с Якушевым состоялась 20 июля, и впечатление от этой встречи было хорошим.

— Вроде бы во всех инстанциях и согласны, и готовы помочь в организации музея, — информировал меня Александр Павлович, — а решение так и остается повисшим в воздухе. Будто кто-то чего-то опасается: "Как бы чего не вышло!"

Александр Павлович на свой риск и страх решил взяться за подготовку музея, изготовить все то, что должно представлять интерьер в избе, как это было при юном Александре Трифоновиче.

— Вот я и пригласил вас, Иван Трифонович, — продолжал Александр Павлович, — помня ваше мнение по этому поводу, что отыскать где-то в точности соответствующие аналоги обстановки нам, согласен, не удастся: здесь была война, были немцы… Да и что оно такое «аналоги»? Это ведь далеко не всегда по-настоящему соответствует в точности. Так что, судя по изготовленному вами макету усадьбы, я убежден, что вы сможете выполнить эту задачу лучшим образом.

В переписке с сотрудниками Смоленского музея я тоже не поддержал предложения разыскивать в селах Смоленщины предметы мебели, аналогичные тем, что были в семье отца в конце двадцатых годов. Я совершенно был убежден, что самым лучшим решением будет, если позволят мне самому изготовить мебель, основываясь на том, что хорошо помню, какой она была. К тому же такая задача мне по плечу в силу самой моей профессии. И ведь никто же другой не сможет этого сделать прежде всего потому, что не знает, какой она была. Я был рад, что дирекция музея обратилась с таким предложением ко мне, и прибыл в Смоленск с собственным инструментом.

Не простым вопросом было подыскать наиболее подходящее место для работы. Ютиться в тесноте какого-либо подвального городского помещения я не согласился, а иного предложить мне не могли. Выяснилось и то, что не было еще и нужного материала: приступить к работе не представлялось возможным. Выходом из этого положения, на мой взгляд, могло быть то, чтобы, не теряя времени, поехать в совхоз «Починковский», то есть непосредственно на родину Александра Трифоновича, где, кстати, горячо чтут память своего земляка-поэта и ежегодно торжественно отмечают день его рождения, и там решать вставшие вопросы: место работы, жилье.

Я прибыл в Починок. Неузнаваемым, незнакомым оказался для меня родной город. В последний раз я был в этом ближайшем от Загорья торговом местечке с нашим отцом Трифоном Гордеевичем более полувека назад. Каждое воскресенье съезжалось тогда в Починок многочисленное крестьянство на своих подводах на базар, чтобы что-то продать или купить, но, пожалуй, больше продать. Боже мой, сколько же, бывало, собиралось здесь тех простых крестьянских повозок, сколько всего было в продаже, чего тут только не было! Всякой, всякой живности: коров, поросят, телят, птицы, самых разных продуктов натурального крестьянского производства — масло, самое разное мясо, мед, яблоки, яйца. Сколько бывало разных кустарных изделий: бочонки, разные ушаты, шайки, корыта, прялки, гончарные изделия, решета, маслобойки, — ну, словом, всякого добра: "Покупай — не хочу!". Пахло тут и дегтем, и медом, лошадьми и навозом, да пряником — тоже. И можно было увидеть и услышать, как проходили купли-продажи с громкими обменами мнениями торгующихся. Например, возле какой-то живности каждая из сторон убеждает, чуть ли не крестясь и клянясь именем Господа, что говорит только истину, когда другая все еще остается в сомнениях. Наступает такой миг, когда стороны делают жест, так называемый "по рукам" — сделка совершилась, и чувства умиротворенно переходят в состояние доброжелательности друг к другу.

Картина давних ребяческих впечатлений промелькнула как бы сама по себе, когда я, по существу, впервые увидел Починок этих дней, так сказать — обновленный, очень изменившийся во всех отношениях, облагороженный асфальтом, с многоэтажными домами, со снующими по улицам автомобилями и с полным отсутствием крестьянских повозок, прежних базаров и тех немудреных торговых лавок частников, которые были здесь на каждом шагу. Вроде бы и хорошо, и красиво. Только, если честно, то не хотелось видеть холодную каменную пустоту теперешних магазинов, вставших взамен обилия крестьянских базаров. Но это уже из иных понятий и суждений о нашем сегодня.

Как-то сама собой возникла мысль побывать в райкоме партии, прежде чем продолжить путь до совхоза «Починковский». Тут мы так рассудили с Александром Павловичем: рассказать первому секретарю обо всем, что предстоит начинать, в чем есть затруднения. Появилась надежда, что он может без труда позвонить директору совхоза, и его слово сыграет больше, чем наша просьба от имени директора областного музея. Оно так и получилось — нам повезло. Первый был у себя и принял нас очень приветливо. Представился: — Николай Васильевич. Когда же узнал, что я приехал из Сибири и что моя задача изготовить все, что было из предметов в семье отца поэта Александра Твардовского на тот период, когда он уехал из семьи отца навсегда, секретарь встал из-за стола, крепко пожал мою руку:

— Так это же подарок нам всем, кто может представить всю важность дела, над которым мы здесь думаем. Спасибо вам, Иван Трифонович, что вы приехали, что еще в силах сделать главное, что дорого и мило. Это же, подумать только, — родной брат приехал на свою родину, чтобы увековечить память нашего выдающегося земляка Александра Трифоновича!

Он тут же связался по телефону с директором совхоза «Починковский» Петром Владимировичем Шатыркиным, и можно было без труда понять, что и на другом конце провода выражают признательность и готовы сделать все, чтобы работы можно было начать, не откладывая.

Из Починка наш путь лежал в Сельцо — усадьбу совхоза, от которой всего в семистах метрах находится то место, где была усадьба отца, которую отняли у нас в 1931 году.

На прощание Николай Васильевич вручил мне портрет Александра Трифоновича на дереве и сувенирные полотенца из смоленского льна производства Смоленского льнокомбината с уникальными тиснениями.

От Починка до Сельца восемнадцать километров. Первая моя поездка туда осуществилась в 1980 году к 70-летию Александра Трифоновича. На эти торжества я был любезно приглашен из Сибири в Москву, оттуда, уже в составе группы московских литераторов, прибыл в Смоленск вечером 19 июня.

20 июня были приняты первым секретарем Смоленского обкома партии, затем присутствовали на торжественном собрании смоленской общественности, посетили исторический музей, где была развернута экспозиция, посвященная Александру Твардовскому, побывали в Смоленском пединституте и ознакомились с экспозицией, посвященной студенческим годам поэта.

21 июня нас увезли из Смоленска непосредственно на родину поэта, где уже собралось много смолян и гостей, непреходяще чтущих память об Александре Трифоновиче. В тот день мне не удалось ни уединиться, ни осмотреться, ни вырваться из объятий торжественно-возбужденных земляков. Был глубоко тронут их сердечностью и вниманием. Я встречался с теми, с кем ходил в школу в Ляхово. Теперь они увидели убеленного старика-пенсионера, и тут никуда не деться — земляки не удержали слезу, и было мне, не знаю уж как и сказать, пожалуй, щемяще до слез.

Попытался узнать то место, где был наш дом, но даже с помощью земляков трудно было представить, что мне показывали именно то место. Я, признаюсь, был немало огорчен. По чьей-то безучастной воле и равнодушию дорогу из Починка в совхоз «Починковский» проложили точно по месту бывшей нашей усадьбы — никакой приметы от всего, что было. И ведь, право же, странно: есть фотография 1943 года, на которой запечатлено пребывание Александра Трифоновича с нашим отцом на месте бывшей усадьбы, где Трифон Гордеевич, опустившись на колени, вглядывается в родную землю рядом с нашим озерцом. Тут же в раздумье стоит Александр Трифонович. Значит, в 1943 году был еще знак, след жизни в Загорье. Потом бульдозером все это похоронено под полотном автодороги. Отсыпку производили путем сдвигания грунта со сторон, и от бывшего пригорка, где была усадьба, не осталось и следа.

Как рассказывала мне сверстница Александра Трифоновича по Ляховской школе Акулина Ивановна Богомазова, в те годы, когда строилась дорога к совхозу «Починковский», бывал здесь и сам поэт, передал часть денег от Государственной премии за поэму "За далью — даль" на строительство Дома культуры в Сельце. Он, конечно, не мог не заметить, что само место загорьевской усадьбы уже было погребено под дорогой. Видимо, из скромности не счел тактичным сказать что-либо против, промолчал — дело было уже сделано и, похоже, посчитал недостойным выражать неудовольствие случившимся — махнул рукой. Но совхозу старался хоть чем-либо оказать земляческую помощь. За его личный счет было сооружено копаное озеро с островком, что связано с памятью детских лет: на усадьбе в Загорье озерцо было тоже с островком, как хотелось нашему отцу. Кроме того, брат подарил совхозной библиотеке несколько сот томов книг. К сожалению, от них мало что сохранилось до наших дней — имела место полная безответственность, и книги были разворованы. Да, можно об этом сожалеть, но нельзя обвинять всех подряд — в обществе всегда есть некое количество людей, для которых нет ничего святого.

Очень бережно хранится память об Александре Трифоновиче в Сельцовской восьмилетней школе. Директором в ней много лет работал Сергей Степанович Селифонов, уроженец здешних мест. По окончании пединститута осел здесь, в родных местах. Еще в середине шестидесятых годов он организовал школьный музей по творчеству Александра Твардовского. Сейчас накоплен большой документальный материал в виде писем поэта в оригиналах, множества журнальных и газетных статей о нем, книг с автографами и дарственными надписями авторов, исследующих творчество поэта: А. В. Македонова, А И. Кондратовича, П. С. Выходцева, В. Я. Лакшина и многих других. Много воспоминаний современников об Александре Трифоновиче, есть и редчайшие снимки его встреч с земляками, а также работы известного фотокорреспондента военного времени Василия Ивановича Аркашева. Все это не может не вызывать глубочайшего уважения к С. С. Селифонову

И пусть простит читатель меня, старика, что рассказ мой получается несколько сумбурным. Вернемся же к моменту моего приезда в Сельцо вместе с директором областного музея. Директор совхоза П. В. Шатыркин проявил к нам безупречную внимательность.

— Для организации мастерской, — сказал он, — в Ваше распоряжение передаю квартиру в двухэтажном доме, разрешаю по Вашему усмотрению подбирать любой из имеющегося материал, в помощь прикрепляю к Вам человека, который поможет что где искать, как получить, подвезти и так далее.

"Вот это да!" — пронеслось в моих мыслях. Чего же еще желать. Оставалось только узнать: есть ли какое-либо общежитие, где мог бы я получить место для ночлега, но директор уже и здесь опередил меня, заявив:

— О жилье не беспокойтесь, моя квартира позволяет устроить Вас на должном уровне, будьте спокойны.

Конечно же я понимал, что благожелательность не из ничего: здесь, на родине поэта, витает его дух, живет признательность и любовь к нему.

Александр Павлович Якушев, сопровождавший меня в этот день от Смоленска до совхоза, был свидетелем моей встречи с людьми на родной земле. Его радовало то, что здесь давно делают все, что в силах, чтобы возродить хутор, где родился и провел детские и юношеские годы знаменитый их земляк, что есть в этом как бы сама историческая гордость земли смоленской, воспетой с чувством сыновнего долга Александром Твардовским.

Я покинул дом когда-то,

Позвала дорога вдаль.

Hе мала была утрата,

Но светла была печаль.

И годами с грустью нежной —

Меж иных любых тревог —

Угол отчий, мир мой прежний

Я в душе моей берег.

В этих строках ясно узнается, что "…чувство родины в обширном смысле родной страны, отчизны дополняется еще чувством родины малой…" Вот это и обязывало воссоздать хутор Загорье. И я не знаю другого человека на Смоленщине, который вложил бы так много сил и стараний, как бывший директор Смоленского областного музея Якушев, ходатайствуя перед областным начальством и добиваясь решения вопроса о возрождении родного хутора поэта.

Не дождавшись официального разрешения Смоленского облисполкома, под личную ответственность директора областного музея мне предстояло возрождать хутор Загорье конкретным делом — изготовить предметы давнего быта в семье отца. В тот день, 20 июля 1986 года, я и остался в совхозе «Починковский», поселившись в квартире директора, где к моим услугам было предоставлено все на уровне гостиничных условий.

К работе я приступил буквально на следующий день. И сразу возникли проблемы. Не так просто начинать что-то делать по столярной части там, где нет ни верстака, ни нужных материалов. В этом животноводческом хозяйстве никаких чисто столярных работ не производилось, поэтому не было и столярной мастерской. Работала только пилорама, и был там единственный, доведенный до полного разлада строгальный станок. Не было и сушилки, а сухого, пригодного для изготовления мебели материала в хозяйстве не нашлось. Из только что сошедшей с пилорамы доски никакой мастер ничего сделать не может, а ждать, пока эта доска высохнет под навесом или на солнце, как мне подсказывали, смешно было слышать.

Мне нужно было какой-то выход искать и, конечно, поговорить с директором совхоза, может, он свяжется с соседними хозяйствами и возьмет взаймы или как-то иначе пару кубометров сухого материала. В этом направлении были предприняты необходимые старания, но все впустую.

И тогда я поехал в Смоленск, чтобы вместе с директором музея побывать на мебельных предприятиях, где непременно должен быть запас сухого пиломатериала. И не может не случиться, что мы не встретим там понимания — была надежда, что в просьбе нам не откажут.

А. П. Якушев набрал номер телефона какого-то предприятия. Назвав по отчеству, как можно было понять, знакомого ему человека, он поведал ему о наших затруднениях.

— Значит, сегодня же можно и получить? — спрашивал Александр Павлович. — Ну вот и прекрасно! Спасибо!

Получить материал в тот же день нам все же не удалось: он находился еще в сушильной камере, и нужно было подождать еще два дня.

Никогда не забуду виноватое лицо директора совхоза:

— Ну, спасибо, Иван Трифонович, что нашел выход. Переживал я в себе, что не удалось на месте решить всего, что было моей обязанностью, да вот… — винился он, — не осуди…

Нет, Петр Владимирович помогал, чем мог. Ну, во-первых, сразу же прикрепил ко мне самого опытного своего работника Павла Филипповича Романова, который и по столярной части наторен, и к труду привычный, да к тому же еще и почитатель творчества Александра Трифоновича. Все это очень дорого было для меня. И пошла у нас с ним работа слаженно, как нельзя лучше.

На первое время директор местной школы Сергей Степанович разрешил воспользоваться верстаками из школьной мастерской, председатель сельсовета Александр Харитонович, который был хорошо знаком Александру Трифоновичу как поэт-сатирик, поспособствовал заготовить древесину ольхи для некоторых специальных работ. Рабочий Павел Филиппович согласился привезти свой собственный циркулярно-пильный и строгальный станок, на котором можно заготовить мерный нужного сечения материал. Совхозные электрики подключили нашу технику к электросети. И организовалась в свободной совхозной квартире мастерская, позволившая выполнить все предстоящие работы.

Я должен был изготовить, казалось бы, простые столярные изделия, которые явились бы копией тех, что были в семье нашей в конце двадцатых годов. Предназначались эти изделия для будущего мемориального музея "Хутор Загорье". Было ли это для меня сложным в исполнении? Да, это было далеко не простой задачей, хотя я и являюсь мебельщиком по профессии.

Конечно, я хорошо помню все до черточки, до мельчайших конструктивных примет обстановку дома: столы, платяной шкаф, жесткий диван, комод, стулья, вешалки, полки. Ясно, что мебель в нашем доме была не с фабричного потока по ГОСТу, а изготовлена невесть когда по заказу руками сельских кустарей, и потому она была в своем роде уникальной. И, прежде чем приступить к изготовлению, я готовил по памяти рисунки, рассчитывал размеры элементов каждого изделия. Фабричных материалов, таких как фанера, плита, пластик, в те годы не применяли — все выполнялось из массива, то есть из естественного чистого дерева, обработанного преимущественно ручным столярным методом: распилено, прострогано, выклеено, отделано. Но ведь я и сам из тех мест и лет, и из той же семьи, и потому был убежден, что с задачей справлюсь. Помимо всего, что были мой долг и моя обязанность перед памятью брата: если не я, то кто же может это сделать?

Мы с Павлом Филипповичем еще ничего не успели сделать, а районная газета "Сельская новь" уже дала информацию о возрождении хутора Загорье с моим участием, стали появляться в одиночку и группами земляки, чтобы воочию убедиться, что это действительно так, что я есть в Сельце. Такие визиты носили исключительно приветственный характер: люди желали познакомиться со мной, поздравить с приездом, пожелать успехов в работе, высказать одобрение по поводу самого начала. Приезжали фотокорреспонденты, что иногда очень меня смущало, старому человеку было ни к чему подставлять себя под объектив — "старость — не есть радость". К тому же это отрывало от дела, создавало помехи. Слухи же продолжали расширяться, и вскоре появились заметки, а потом и очерки о начавшемся возрождении хутора Загорье не только в областной газете "Рабочий путь", но и в центральных газетах: «Труде», "Сельской жизни", "Красной звезде", "Известиях".

Задолго до моего приезда в родные места на Смоленщину ко мне в Красноярский край (кажется, в 1982 или 1983 году) пришло письмо от инженера Смоленской научно-производственной реставрационной мастерской. В нем сообщалось, что названная мастерская готовит техническую документацию по восстановлению усадьбы в Загорье, в связи с чем просит ответить на ряд вопросов. По возможности я ответил на все те вопросы, которые выходили за рамки данных, показанных мной на макете усадьбы, который уже находился в Смоленском музее, порекомендовал взять макет за основу. В конечном итоге мастерская так и поступила. Я упоминаю об этом письме лишь в связи с тем, чтобы показать, что общественность годами вынашивала мечту о возрождении Загорья, как могла продвигала этот вопрос, веря, что исполком облсовета примет положительное решение и Загорье возродится. Для этого и готовилась заблаговременно техническая документация.

К концу августа 1986 года в мастерской уже стояли шкаф, диван, столы. Правда, они были еще в белом виде, еще не подвергшиеся имитации и покрытию, но уже было на что посмотреть. Именно в те дни и заявился к нам спецкор «Известий» Альберт Плутник. Смотрел с удивлением на то, что сделано и что еще в заготовках, горячо жал нам руки. Наконец-то в Сельцо пришло долгожданное «добро» исполкома облсовета от 1 сентября 1986 года. Тут уж мы по-настоящему воспряли духом.

В очерке "Так это было на земле" ("Известия", 26 октября 1986 г.) Альберт Плутник рассказал о своем посещении той временной мастерской, где изготовлялась мебель для музея в Загорье:

"Смоленская дорога выводит нас к маленькому населенному пункту, который, словно боясь преувеличения, сам постыдился назвать себя селом, назвал Сельцом, к домику, где два пожилых человека в неспешных разговорах изготовляют музейные редкости. Плоды их труда тут же, в комнатенке, заваленной опилками и стружками: обычные простенькие столы, шкаф, диван, стулья. Но какая же это редкость, если — обычные? Таких нигде не купишь, сделаны "по заказу" — для одной избы, в точном соответствии с ее размерами, количеством едоков и так далее. Между прочим, мебель не оригинал. Чудом — по памяти — удалось восстановить копию. В этом, собственно, а также в предназначении обстановки, и состоит уникальность работы, которой заняты совхозный плотник Павел Филиппович Романов и столяр-краснодеревщик Иван Трифонович Твардовский. Он постарше, ему за семьдесят. Это он, Иван Твардовский, вспомнил мебель отцовского дома, стоявшего на хуторе Загорье, что был рядом с Сельцом, где рос сам, где росли сестры и братья, в том числе брат Александр, покинувший его в юности… Дело идет быстро, хотя никто не торопит мастеров, разве что годы. Уже виден и конец работе, и все сильнее волнение: не скитаться же мебели по чужим углам. А своего — нет. Нет хутора, нет дома — не восстановлен, хотя прошло пятнадцать лет, как умер поэт".

После поездки в Сельцо А. Плутник имел встречу с заместителем председателя Смоленского облисполкома А. И. Макаренковым, после чего в очерке появились такие строки: "Сегодня уже можно сказать: Загорье возродится. Исполком Смоленского областного Совета народных депутатов 1 сентября принял на этот счет специальное решение".

В Сельце эта новость была встречена восторженно всеми. В ближайшее время ожидался приезд областного начальства, предвиделось проведение совещания, на котором будут обсуждены конкретные задачи о включении подрядных организаций по производству строительных работ на загорьевской земле.

Планировалось за десять месяцев завершить все строительные работы по воссозданию хутора, но это оказалось нереальным. Многие работы не были учтены в самом проекте. Так, прежде чем заложить фундаменты, нужно было воссоздать прежний рельеф места усадьбы. Рельеф, как я сказал уже, был сильно нарушен во время строительства автодороги к совхозу. До наступления холодов реставрационная контора едва успела сделать разбивку под фундаменты. Блоки, правда, были завезены, но уложить их и выровнять не успели — доделывать можно лишь весной, по теплым дням, уже в 1987 году.

Приехал я на малую родину с мыслью, что задержусь здесь на короткое время, может, месяца на два или немного больше — изготовлю мебель для музея, на том и точка — возвращаюсь в Сибирь, где семья и свой дом. Еще нельзя было сказать, доведется ли дожить до того дня, когда будет начато воссоздание родных пенатов. Но судьба распорядилась круто. Еще не успел покончить с мебелью, как вот тебе: не только решение принято, но и сроки открытия музея назначены. Возвращение в Сибирь откладывалось. А тут и такая мысль появилась — не переселиться ли на свою родину?

Стало ясно, что мое присутствие здесь необходимо, так как восстановить нарушенный рельеф, не зная, каким он был прежде, — нельзя, и я должен был взять на себя ответственность за выполнение этой работы и неотлучно следить за строительной площадкой. Да иначе и нельзя, если мы хотим воссоздать хутор таким, каким он был при жизни юного поэта. Значит: от начала до конца мне должно было здесь быть, поскольку все начиналось с момента передачи мной макета Смоленскому музею, на основании которого была подготовлена техническая документация. Но макет дает только внешнее представление о хуторе. Внутреннее же устройство любого строения на макете не показано, значит, присутствие человека, который должен знать все до мелких деталей, обязательно. Это касается и избы, и скотного двора, и бани, и кузницы. Интерьер их нужно показать в натуре.

И обстоятельства, и обострившееся чувство к родным местам побудили меня объясниться перед администрацией о том, что созрела мысль о переселении в Сельцо. Доводы мои были с вниманием приняты и поддержаны. Совхоз предоставил мне квартиру, а дирекция областного музея выдала командировочное удостоверение в Сибирь.

Не прошло и суток, как я был в Абакане, поджидал на автовокзале автобус, который отправится знакомым маршрутом по Тувинской трассе до поселка Танзыбей, где прожито двадцать лет, много затрачено труда. И какое-то щемящее чувство бередило душу: предстояло проститься с этим местом, которое тоже по-своему стало уже близким, с любовью обжитым, а стало быть, все предстоящее, ради чего мной совершалась эта поездка, не могло не вызвать грустных раздумий.

Я сомневался, поддержит ли жена Мария Васильевна мое решение переселиться на Смоленщину, поскольку она коренная сибирячка. Но она была готова ехать со мной, как всегда, "хоть на край света".

Наши сборы и хлопоты по продаже дома, заказу контейнеров для отправки имущества, погрузке такового, приобретению билетов на самолет и все прочее, связанное с переселением (снятие с прописки, перевод пенсионных документов, сберегательных вкладов, подписных изданий), были завершены за десять дней.

22 октября 1986 года нас встречали родственники в Смоленске. На следующий день мы добрались до Сельца.

Срубы для всех загорьевских построек изготовил Велижский леспромхоз Смоленской области на своем производственном дворе с расчетом, чтобы весной перевезти их в разобранном виде в Загорье и собрать силами самого леспромхоза на месте с постановкой оконных и дверных блоков, устройством стропил, обрешеткой и навеской на петли дверей и ворот. Все эти работы были выполнены к 20 мая 1987 года.

Следом за плотниками реставраторы поспешили временно покрыть крыши всех строений рубероидом по дощатому настилу, чтобы, не опасаясь возможных дождей, вести внутренние работы — настилу полов, вгонку в матрицы потолочин, устройство перегородок, полатей, кладку русской печи. Кузницу покрыли, как было согласовано, галтелью — простроганным тесом в два слоя. Они же, реставраторы, подшивали карнизы, оформляли проемы окон и дверей наличниками, привинчивали ручки, шпингалеты, задвижки, а также выполняли кладку печи в бане и ее обустройство. В их же подряд входило возвести околичные изгороди и перегородки на скотном дворе.

Что же представляет собой наш хутор? Он стоит на пригорке у самой дороги. Обычный хутор, то есть обособленный участок земли, приобретенный отцом в девяностых годах прошлого века с выплатой в рассрочку на пятьдесят лет. Десять с небольшим десятин. На усадьбе всего-то и было: хата девять на девять аршин с примкнувшим к ней скотным двором, сенной сарай, баня, кузница.

Работа по возрождению этой усадьбы будто бы продвигалась успешно, но были и задержки — то одного, то другого недостает: печную вьюшку или банный котел ни купить, ни достать, время уходит на поиски. То остановка из-за соломы для крыши — рожь на совхозных полях еще не созрела, а когда пришло время жать, то не вдруг найдешь жниц на селе. То не оказалось поблизости и кровельщиков, которые могут, как было принято раньше, крыть соломой "под гребенку". Вот дело и затягивалось. Нет, не получилось так скоро, как было задумано. Да, честно говоря, я и не был сторонником спешного воссоздания. Спешно, непременно в срок — это значит не совсем хорошо, и такое ни к чему. И все же к осени 1987 года усадьба в основном была возрождена. Более ста березок было посажено еще весной, и все они прижились, имели хороший прирост. За кузницей, к западу, зеленел на прежнем месте небольшой кусок ельника из шестидесяти пяти елочек двухметровой высоты. Были посажены восемь широколистых лип; на прежнем месте растет и дуб, и древовидная лесная рябина, а к югу, за сараем, восстановлен плодовый садик из девяти теперь уже плодоносящих яблонь. К сожалению, не удалось найти прежние сорта: коробовку, сахарный аркад, грушовку московскую. Есть на усадьбе и колодец, и водоем в виде озерца с островком в центре. Площадь мемориального участка 2,6 гектара. По периметру, как живое ограждение, посадили две тысячи елочек строго по линии в три ряда — все прижились.

Сделано все это, конечно, с помощью общественности района. Много внимания уделил первый секретарь райкома партии Николай Васильевич Жвац. Помогали и воинские подразделения, и энтузиасты-одиночки из других областей. Житель Подольска Виктор Васильевич Ширяев четырежды приезжал, чтобы принять участие в восстановлении мемориала. С этой же целью наведывался из Ленинграда наш земляк и мой школьный друг Михаил Мефодьевич Карпов — участвовал в посадке деревьев, Иван Сидорович Бондаревский из города Красный Луч, Петр Трофимович Солнышкин из Скопина Рязанской области, Николай Федорович Дьяков из Москвы, Тарас Иванович Кононенко из Липецка. Да всех не перечислишь, не упомнишь.

Открытие музея было приурочено семидесятивосьмилетию Александра Трифоновича. Торжественно, празднично, многолюдно было в те июньские дни 1988 года на усадьбе возрожденного хутора. Сотни автомашин, тысячи празднично одетых гостей заполнили и усадьбу Загорье и поселок Сельцо. Митинг открыл первый секретарь Смоленского обкома КПСС Анатолий Александрович Власенко. Затем выступил наш почетный гость из Москвы литератор Валерий Васильевич Дементьев. Им было поручено разрезать ленту перед входом в мемориал Александра Твардовского.

В березовой роще возле Дома культуры Сельца был дан большой концерт самодеятельных коллективов, литераторов и артистов Смоленска. Это празднество передавалось по телевидению и радио.

С тех пор минуло много уже лет. В Загорье побывали тысячи посетителей: экскурсии, делегации, коллективы предприятий и учебных заведений, индивидуальные посетители из разных уголков страны. Тропа в Загорье, к отчему месту народного поэта, не зарастет никогда.