Глава 13
Глава 13
Герцог Вендор собирался жениться.
И не на Габриэль Шанель по прозвищу Коко.
Она сделала тот же фокус, что и в свое время с Артуром Кейпелом. Это вообще был стиль Шанель — заметив, что любовник начинает охладевать и коситься по сторонам, она предлагала ему жениться. Это действовало безошибочно — любовник чувствовал себя виноватым, польщенным и озадаченным: и в самом деле пора жениться! Вместо того чтобы уйти от Шанель к новой метрессе, любовник женился по расчету на кроткой глазастой девушке из хорошей семьи, и… оставался в объятиях хитрой француженки.
Но тут у нее что-то сорвалось. Нет, и невесту герцогу нашли правильную. Лоэлия Мэри была дочь премьер-барона Сисонби, девушка с влажными глазами олененка и мягкими манерами. И сватал ее человек весьма авторитетный — сам Уинстон Черчилль. И герцог Вестминстерский представил свою подругу жизни любовнице — хотел узнать ее оценку. Как прошла встреча, Шанель мне не рассказала, но я уверена — она не упустила возможности подпустить пару аккуратных шпилек сопернице.
Но вот вернуться к Шанель Вендор не спешил. Слишком много сил отдавал появлению на свет наследника? Или в самом деле был очарован новобрачной?
— Мы решили остаться добрыми друзьями, — так Шанель сказала друзьям.
Но мне она сказала другое.
— Чем богаче, красивее и знатнее мужчина, тем престижнее связь с ним, но эти же качества делают его слишком привлекательным для других женщин. Я не виню Вендора за то, что он так любвеобилен. Невозможно отмахиваться, если женщины виснут у тебя на шее. Но я вправе ждать уважения! Однажды он притащил на яхту какую-то балеринку у меня на глазах. Мне пришлось разбить десяток тарелок из мейсенского сервиза, прежде чем он сообразил, что виноват. Понесся в город и купил мне ожерелье. Я вышвырнула его за борт, хоть там был изумруд размером с пресс-папье, и пригрозила, что поступлю таким же манером с балериной, если еще раз ее увижу. Герцог был в восторге от моего темперамента, но теперь, полагаю, он снова подобрал эту глупейшую курицу с мышцами на спине, как у мясника…
— Когда ты успела разглядеть ее спину?
— У всех балерин такие спины, поверь мне.
Она вроде бы не помнила о нашей размолвке, вероятно, переоценив свое поведение. Наши добрые отношения еще больше упрочились, когда Вендор нанес ей очередной визит, после которого я заметила:
— Мне кажется, он страдает.
— Ты думаешь? — расцвела мать.
— Да, никаких сомнений. Его потрясло, что ты словно бы и не переживаешь из-за вашего разрыва. Он оскорблен, озадачен, раздосадован… И не прочь бы заключить тебя в свои объятия. Он думает, что ты притворяешься… но не уверен.
Шанель радостно фыркнула:
— Твоя профессия научила тебя разбираться в людях. Блестящий анализ, Вороненок! Знаешь, сначала я и в самом деле притворялась, а потом почувствовала себя так легко. Я не осознавала, как все это на меня давило — чопорность Итон-Холла, надменное внимание английской прессы, охота на лис… И лососи, лососи без конца, я готова была визжать от лососей! Разве это жизнь? Все стало куда как проще и легче, я снова могу пропадать в мастерской, орать на манекенщиц и заседать в богемной компании. А ведь могла бы лишиться всего этого! И на что бы я променяла свою жизнь? На титул вдобавок к имени? Глупости. Мое имя не нуждается в таком довеске, меня и без того зовут Великой…
Да, ее уже звали Великой, словно русскую императрицу давних веков. Окончание своего английского романа Шанель отметила новой коллекцией, которая была оценена публикой очень высоко. Она не брезговала ничем, любое впечатление могло послужить поводом для вдохновения. Английские матросы на «Облаке» носили береты, и Шанель ввела этот головной убор в коллекцию одежды для парижанок с той же решимостью, что когда-то — простой валяный колпачок. Я рассмеялась, увидев в мастерской жакет в цветах герба Вендоров, похожий на ливрею лакеев Итон-Холла. Но главным достижением матери в это время я считаю так называемый английский костюм. Первые образцы она сшила для себя и для меня из того самого шотландского твида, что я видела затоптанным на полу в мастерской. Модель оказалась выше всяких похвал, это была вещь, в которой чувствуешь себя удобно, как в купальном халате, а выглядишь подтянуто, будто в тугом корсете. Свитера из шерсти английских мериносов были явной данью тем охотам на лис, когда Шанель так жестоко мерзла. Но она не ограничивалась практичной одеждой, напротив. Ее стиль изменился. Она отказалась от коротких платьев и узких силуэтов с заниженной талией. Талия вернулась на место, в моделях вечерних платьев появился тюль и кружева, пышные нижние юбки, низко декольтированные корсажи и… вуалетки!
— Ты же всегда презирала эту деталь? Называла ее вульгарной… подходящей только для уличных проституток…
— Времена меняются, Вороненок. И я меняюсь тоже. Теперь, когда я уже не так свежа, в какое-нибудь неудачное утро мне хочется прикрыть лицо…
Она напрашивалась на комплименты — даже в свои годы она выглядела превосходно. Благодаря, конечно, постоянной строгой диете и любви к спорту. Она коротко стригла волосы. Ее кожа была суховатой из-за неумеренного курения и пристрастия к загару, но она старательно умащала ее кремами, которые делали для нее на заказ.
— У англичанок куда лучший цвет лица, — посетовала она как-то раз, глядя на себя в зеркало. — Это из-за повышенной влажности.
И она приказала поставить тазы с водой по углам своей спальни, и даже под кровать, а потом для нее специально сконструировали паровой увлажнитель воздуха, работающий от электричества.
Но мысль об англичанках угнездилась, и через некоторое время мать призналась, что мечтает о триумфальном возвращении в Англию. Ей нужно покорить эту страну, повергнуть ее к своим ногам! Шанель не откладывала планов в долгий ящик и на основании давней дружбы выпросила у герцога апартаменты на Гросвенор-сквер в Лондоне. О, только на время, и он не останется внакладе, ведь она отремонтирует и отделает все заново, за свой счет! На отделку ушли огромные средства, но Шанель не считала денег, когда речь шла о деле. Роскошное дефиле с благотворительными целями затянулось на шесть дней, было показано сто пятьдесят моделей, и его посетил, по уверениям «Дейли мейл», весь Лондон. Не знаю, весь или не весь, но по самым скромным подсчетам в день шоу посещало человек пятьсот. Шанель проявила неслыханную щедрость, разрешив копировать свои модели, и на показы приходили как предприниматели, берущие заказы на шитье, так и простые портнихи, желающие задать парижского форсу заказчицам. Журналы печатали фотографии английских знаменитостей в костюмах от Шанель.
Это был триумф, звездный час Коко Шанель. Из горького поражения она вырастила сладкую победу. Кроме того, распространился слух, что гордая француженка сама отвергла брачное предложение герцога, потому что, будучи герцогиней Вестминстерской, не смогла бы держать ателье.
— Он смог бы десяток женщин сделать герцогинями, но ни одну не смог бы сделать Шанель! — такую фразу приписывали матери.
Я не удивлюсь, если она пустила эту сплетню сама, но аккуратно, через подставных лиц, через ту же Веру Бейтс… Мама терпеть не могла проигрывать. Все же разрыв с герцогом причинил ей боль. Она потребовала убрать из дома кошку, нагулявшую котят; уволила забеременевшую модель; выгнала беременную журналистку, посоветовав ей найти для отёла более достойное место…
Видно было, что мысли о своей женской несостоятельности не выходили у нее из головы. К тому же тетушка Адриенна наконец-то стала баронессой — отец Мориса Нексона отошел в мир иной, предоставив сыну свободу действий. Свадебный подарок Шанель был по-королевски щедр, но сердце, видимо, обливалось кровью. Ей было необходимо отвлечься. Я знала, что мать вскоре закрутит новый роман, но она ограничилась старым, вернувшись в объятия поэта Реверди.
Была ли я рада этому? Нет. Мне не нравился Реверди. Их воссоединение произошло по причине практической — матери необходим был литературный консультант. К ней то и дело обращались журналы, просили статью, просили интервью. Ей не хотелось ударить в грязь лицом, но остроумия было мало, чтобы блеснуть перед публикой. Все же Шанель была малообразованна, в чтении отдавала предпочтение любовным романам, а на письме делала грубые ошибки. Она читала французских философов — Ларошфуко, Шамфора… Но, кажется, понимала мало. Ее практический ум чуждался отвлеченных понятий. Но у нее были удачные идеи, которые оставалось только сформулировать. И вот на помощь был призван Пьер Реверди. Что ж, она сделала неплохой выбор — афоризмы, придуманные им, до сих пор встречаются мне в календарях за подписью Шанель. Но как любовник он был невозможно плох для нее.
Пожалуй, я объясню, что имею в виду, чтобы избежать подозрений в ревности. Пьер Реверди был неуравновешенным человеком, склонным к мистике. Как-то на него нашло, он сжег все свои рукописи, до которых смог дотянуться, и ушел в монастырь бенедиктианцев. Там он жил, не принимая монашеского сана, но как монах. Его несчастная терпеливая жена обреталась в маленьком домике неподалеку и тоже проводила свои дни в молитвах. Но вдруг — ах! — очередной душевный перелом, и Реверди объявляет, что утратил веру. Бенедиктинцы ошарашены, жена Анриетта совершенно сбита с толку. Надо ли говорить, что утрата веры очень удачно пришлась на тот момент, когда Шанель вернулась в Париж?
Реверди, словно шалый кот, поскребся под дверью особняка на улице Фобур-Сент-Оноре, и бывший там в то время в гостях Вендор изумился:
— Габриэль, ты что, спишь с попом?
В монастыре Реверди научили лицемерию. Он не прочь был пользоваться благосклонностью Шанель и ее деньгами, но опасался жить с ней под одной крышей. Что скажут братья-монахи? И мать сняла ему мансарду неподалеку, на улице Мадлен. Шанель обставила ее с присущей ей щедростью, и тут этот святоша с сальными волосами сбежал от нее и бросился к ногам жены! Я видела, как отреагировала на это мать, но мне интересно, что думала в эту минуту страдалица Анриетта? Не просила ли она небеса избавить ее от мужа и дать немного покоя?
Так и повелось — периодически на Реверди находили припадки благочестия, и он кидался к стенам монастыря и к ногам жены; а когда он вспоминал о своей утраченной вере, то возвращался в Париж. Там его видели председательствующим в пьяных компаниях на террасе кафе «Дом» или «Ротонда». Он много пил и совершенно опустился бы, если бы не мать. Как жена ремесленника в день получки, она бегала за ним по кабакам, заглядывала на Монпарнас и в «Мулен Руж», наконец, находила его в шикарном ночном кабаре типа «Джимми» — в безупречном костюме, с полным стаканом виски в одной руке и дорогой сигарой — в другой, Реверди слушал джаз и сетовал на свою тонкую душевную организацию, которая мешает ему наслаждаться разгулом — в Париже и молитвенным экстазом — в Солеме. Иногда Шанель присоединялась к нему, выпивала бокал шампанского, танцевала. Но это давалось ей со все большим трудом. Она вставала рано и должна была высыпаться, чтобы сохранять хороший цвет лица.
Порой ей все же удавалось завладеть своим мятежным поэтом целиком — когда она увозила его в «Ла Паузу». На мой взгляд, этот лживый святоша не был достоин этого рая на земле, но мать так не считала. Она бесцеремонно выпроваживала гостей по домам и наслаждалась уединением с Реверди. Она не давала ему пить, настаивала, чтобы до полудня он писал стихи, посвящая их ей, а после — афоризмы от ее имени:
«Можно привыкнуть к некрасивой внешности, но к небрежности — никогда».
«Слабым головой свойственно хвастаться преимуществами, которые способен дать нам только случай».
«В двадцать лет у вас лицо, которое дала вам природа; в тридцать лет у вас лицо, которое вылепила вам жизнь; а в пятьдесят у вас лицо, которого вы заслуживаете».
«Лучше сто морщинок на лице, чем одна — на чулке».
Вы правда думали, что все эти перлы мудрости придумала Шанель? Ха. Ха-ха.
В общем, ей скоро порядком надоел этот сумрачный гений. В нем не было того, что во Франции называют «искусством жить». Что так ценила Шанель. Реверди вечно был чем-то недоволен и не умел держать себя в обществе. К его чести, он и сам сознавал этот свой порок, когда говорил, что в объятиях Шанель думает о своей вине перед Господом и женой, а перед алтарем — о сладостных ласках любовницы. Нужно было сделать выбор. Быть может, окажись он не женат, они бы вполне успокоились в лоне буржуазного брака — если уж мать что-то в нем нашла.
— Он прекрасно оснащен, — говорила мать, на что-то намекая, но я так и не поняла, на что именно.
Но женатое состояние Реверди обрекало их вести богемный образ жизни, который утомлял и разрушал обоих. Между ними происходили самые неприятные, мучительные сцены с выяснениями отношений. Я не могла знать, что происходит в «Ла Паузе», но на улице Фубур до меня доносилось эхо их скандалов, после которых мать просила у меня рецепт на успокоительные таблетки, а Реверди бегал каяться в Солем. Наконец он додумался остаться там навсегда. Шанель немного погоревала, сетуя на преследующие ее любовные неудачи. На самом деле все ее избранники были так же эгоистичны, как она сама, и они просто не могли поступиться своим образом жизни ради другого. Люди никогда не замечают самых обычных вещей.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.