Глава 14

Глава 14

Разделавшись с Реверди, Шанель возобновила светскую жизнь — по-настоящему светскую, а не богемную. В бытность подругой герцога она завела много новых знакомств и теперь горела желанием принимать у себя важных гостей.

Одним из этих гостей стал Сэм Голдвин, продюсер Голливуда и один из самых могущественных властителей страны грез. Правда, теперь страна грез уже немного поизносилась — в Америке разразился кризис. Теперь мало желающих оказалось тратить деньги на съемки новых фильмов, и тех, кто мог позволить себе выкроить из бюджета деньги на билет, — тоже не так чтобы много. Голдвин придумал нестандартный ход — что, если одеть актрис в туалеты от Шанель? Да простые американки валом повалят в кинотеатры, деньги на билеты истратят из хозяйственных сумм, лишь бы только посмотреть на такое чудо и снять фасоны платьев!

— Но зачем им туалеты, если у них нет даже денег на билет в кино? — недоумевала Шанель.

— Э-э, вы не знаете американок, — толковал ей Голдвин. — Хорошая одежда для них важнее многого. Редкая девушка не откажется поголодать несколько дней, лишь бы купить себе туфли. Редкая мать семейства не урежет обеденные расходы, лишь бы только сшить себе костюм по моде, пусть она пойдет в нем только в бакалейный магазин, где купит банку консервированного томатного супа.

— Какая гадость — поразилась Шанель. — Простите, Голдвин, это я про консервированный суп. Так каковы условия?

— Не знаю, — делилась мама со мной позже. — Он предлагает миллион долларов за каждый мой визит в Голливуд при условии, что я буду приезжать два раза в год. Не скажу, что мне очень нужен этот контракт. Денег у меня достаточно, и все более или менее состоятельные американки, жены мыльных королей и пуговичных магнатов так и так одеваются в мои платья, а те, что поскромнее, — в копии с моих платьев… Да и не слишком много понимает о себе этот Голдвин? Как он заставит этих голливудских звезд поголовно одеться только в мои платья? Они наверняка капризные, как черт знает что. Так пишут во всех журналах. И что, если он на этом основании не выплатит мне гонорара?

— Выплатит, — успокоила ее я. — Я тоже читала о нем кое-что… в этом роде. Говорят, он как-то подписал контракт с Метерлинком…

— Тоже модельер? Немец? Не слышала что-то о таком.

Я вздохнула.

— Писатель. Голдвин подписал ему чек за сценарий на пятизначную сумму. И только потом прочел сценарий.

— Он был плох?

— Он не подходил для Голливуда. Главным героем там была пчела. Вернее, главный герой был пчелой… Почитай «Жизнь пчел» на досуге. Но Голдвин не стал требовать денег обратно. И Метерлинк уехал с кругленькой суммой в кармане.

— При чем здесь пчела? Или ты намекаешь, что нужно взять с господина Голдвина деньги вперед?

— Тоже можно, — пробормотала я, отступаясь.

Она все-таки решилась. Уж не упомню, взяла ли Шанель с Голдвина деньги вперед, но она упросила меня поехать вместе с ней. Я согласилась с радостью — мне давно хотелось повидать Америку. Но потом я узнала, что помимо армии манекенов, портных и помощниц, с нами тащится еще и Мися, все еще оплакивавшая свой разрыв с Сертом, да еще и новая пассия матери — жуликоватый и смазливый писатель Морис Сакс, в свое время уже надувший ее на приличную сумму! Деньги, отпущенные ему Шанель на приобретение для нее отличной библиотеки, он спустил в игорных домах, а ей накупил дешевых изданий в покрытых сусальным золотом переплетах. Полагаю, мать не заметила бы мошенничества, но его раскрыл Реверди, вздумавший порыться в волюмах. Мориса изгнали и простили только после того, как Реверди водворился обратно в монастырь. Вакантное место придворного поэта рядом с Великой не должно было пустовать!

И все же Шанель уломала меня. Мы целым гарнизоном загрузились в пароход «Европа», и я тряслась всю дорогу, вспоминая историю «Титаника». Он тоже плыл в Америку из Европы! К тому же морское путешествие оказалось мучительным для меня. Шанель, никогда не страдавшая морской болезнью, только по временам забегала в мою отдельную каюту, где я валялась на своем роскошном ложе и сосала лимон.

— В синем салоне партия в бридж, не хочешь присоединиться?

— Я хочу, чтобы мой желудок перестал делать кульбиты.

— Там будет помощник капитана. Знаешь, он спрашивал о тебе. Заметить тебя среди толпы этих щебечущих манекенов, согласись… Тут может быть серьезное чувство. Хочешь, передам ему от тебя воздушный поцелуй?

— Передай ему, чтобы больше обращал внимание на свои прямые обязанности и постарался нас не утопить.

— Да иди же, погуляй по палубе, глупышка! Море совсем тихое!

— А какие тогда бывают шторма, если это — совсем тихое?

Я опять показала себя никчемной компаньонкой. Что за радость в спутнице, которая не играет в карты и не флиртует с помощником капитана! Вот другое дело Мися — та и тартинки с икрой уплетает одну за другой, и шампанское пьет лихо, в карты играет по-крупному, щиплет за щеки юных стюардов, нимало не стесняясь разницей в возрасте. Неважно, что тартинки и проигрыши Миси оплачивает Шанель — за развлечения всегда надо платить, а Мися — это же настоящий аттракцион! Я почувствовала неслыханное облегчение, когда нас привезли в отель «Уолдорф». Боюсь, что именно из-за меня Шанель оставалась там дольше запланированного срока.

— Здесь так роскошно, — восхищалась она. И это говорила она, хозяйка «Ла Паузы»! Но я понимала маму. Уровень комфорта в американских отелях был несравним с уровнем комфорта французских. Но тут всюду требовались деньги, за самую мелкую услугу должна была следовать награда. Коридорному мальчику, который принес кувшин воды со льдом, нужно было каждый раз давать по полдоллара, рабочему, пришедшему наладить вентилятор, — доллар… И они не стеснялись напоминать об этом, особым образом прижимая к боку сложенную ковшиком ладонь.

Через несколько дней я почувствовала себя в силах продолжать путешествие, да и когда мы через несколько дней покидали отель, паркет временами то вставал дыбом, то уходил из-под ног.

Но я воспряла духом, когда увидела прекрасный локомотив, поданный для нашей процессии, — поезд люкс, выкрашенный в белый цвет, изумительно, расточительно роскошный… Мать была польщена, она уже не опасалась за свой контракт с Голдвином. Чокалась со мной бокалом и цедила по капельке ледяное шампанское. Впрочем, я пила апельсиновый сок — он в Америке был очень хорош, а от шампанского у меня бывала икота.

Встреча была торжественной. Грета Гарбо, чья звезда сияла в полную силу, преподнесла моей матери букет лилий. Марлен Дитрих, только что прогремевшая в «Голубом ангеле», явилась в розовом костюме от Шанель. Я смотрела во все глаза и вспоминала, как мы с мамой ходили в кино — давно, еще до того, как она стала Великой Мадемуазель. Какие были чудесные немые фильмы! Какие звезды носили пышные наряды — декольтированные, с хвостами, со стеклярусом и блестками! Жирно намазанные веки, тяжеловатые черты лица, обязательный бюст — как те звездочки прошлых лет были не похожи на утонченную, худую, отточенную Марлен!

И все же кое-что я подметила верно. То, что хорошо в реальности, может быть не так хорошо на экране. И наоборот. Стоит только взглянуть на грим кинематографических актрис, как все становится ясно. Сдержанная элегантность, аристократический шик, — все то, что отличало туалеты от Шанель, не продавалось Голливудом. В жизни звезды с удовольствием носили костюмы от Шанель, но на экране им требовался мишурный блеск. Очередной головокружительный план Голдвина провалился, и он сам это признал. Вполне ожидаемо он не стал требовать обратно аванса, а только преподнес Шанель подарок и высказал сожаления. Та ничуть не выглядела обескураженной, напротив, была похожа на кошечку, налакавшуюся сливок. На американской земле ей повезло повстречаться с двумя дамами, знакомство с которыми могло бы быть ей очень полезным.

Редактор «Харперс базар» Кармель Сноу! редактор журнала «Вог» Маргарет Кейс! Два столпа американской моды! Две удивительные женщины! Кармель, с которой меня познакомили, показалась мне похожей на Шанель. Даже их судьбы были схожи — Кармель происходила из бедной ирландской семьи и неустанным трудом, начиная с должность продавщицы в магазине одежды, пробила себе путь наверх. Она стала редактором и за короткое время сумела изменить облик журнала в лучшую сторону. В то время, когда модные журналы воспринимались всего лишь как каталоги одежды и украшений, эта «a little Irish firecracker», «маленькая ирландская петарда», как звали ее в редакции, стала размещать на подвластных ей страницах не только материалы о современном искусстве и художественной литературе, но и качественные фотографии и эффектные репортажи. Она создавала журнал для женщин, которые хотели и одеваться, но и мыслить элегантно. Я оценила подобный подход высоко… хотя и сочла его поверхностным. Кармель умела находить людей. Она первой начала работать с Энди Уорхолом, заметила сдержанную красоту Лорен Бэколл, талант Трумэна Капоте, а также именно она впоследствии произнесла фразу, давшую название целой эпохе истории моды: «It’s a new look!» Безупречно одевавшаяся, фонтанирующая энергией, Кармель, по ее собственному признанию, мало спала и еще меньше ела, чтобы сохранить фигуру. Но в отличие от Шанель она явно имела прискорбную слабость к мартини… впрочем, быть может, мне это показалось. Нельзя судить о человеке по двум приемам, на которых пьют все. Американцы вообще пьют очень много на приемах, а вот получить у них стакан простого красного вина за обедом очень трудно. Большинство предпочитают пиво.

Маргарет Кейс я не узнала совсем — ее приглашали на прием отдельно от Кармель Сноу, чтобы не сталкивать лидеров конкурирующих изданий. Когда она была у нас, я посещала какой-то музей или выставку. А может быть, и просто ушла в кино. Но я так и не познакомилась с ней, и только через много лет узнала, что она покончила с собой, выбросившись из окна своего кабинета в «Вог», когда руководство пожелало отстранить ее от работы. Это участь женщины, по-настоящему преданной своему делу…

***

Итак, мы вернулись в Париж — потерпевшие неудачу, но отнюдь не обескураженные. Меня пригласили на работу в только что открывшуюся клинику Шато де Гарш, расположенную в пригороде Парижа Гарше, где, как вы помните, стояла вилла «Легкое дыхание», принадлежавшая матери. Несколько лет там жил композитор Стравинский со своим многочисленным семейством, но с тех пор как он съехал, дом стоял заброшенным. Сдавать его было не в принципах Шанель, продать — руки не дошли. Я попросила у матери разрешения поселиться там. Шанель подняла бровь.

— В этом гадком старом доме? Но, Вороненок… Позволь, я куплю тебе что-то более современно и удобное.

— Замок? Как кузену Андре?

Я порой подшучивала над ней из-за замка, который она купила своему племяннику, своему настоящему племяннику Андре Палассу. Настоящий замок в Пиренеях, со своим виноградником и винодельческим заводом. Она тогда немедленно предлагала тоже купить мне замок — любой, какой я только захочу. И мы обе смеялись, потому что было ясно: замок мне не нужен. И теперь она привычно улыбнулась и только промолвила:

— Иногда я удивляюсь тебе. Ты можешь жить в роскоши, не работать до конца своих дней… а вместо этого тратишь жизнь и силы на душевнобольных.

— Боюсь, я не могу так переоценивать наши состояния, — сказала я ей. — Всякое может произойти, например — война… Кризис, как в Америке. Деньги обесценятся, состояния распадутся в пыль. Что тогда я буду делать? Буду доктором. Люди не перестанут рождаться и болеть никогда. Так лучше работать сразу, чтобы не терять навыка. Тем более что моя работа доставляет мне радость. И ты ведь могла бы сейчас не работать, а жить в свое удовольствие — денег тебе хватит до конца жизни.

— Моя работа также доставляет мне удовольствие. И потом…

— Что?

— Честолюбие, Вороненок, честолюбие…

Вилла «Легкое дыхание» перешла в мое владение. Я отказалась от штата прислуги, который мать непременно хотела мне навязать. Как и она, я терпеть не могла, чтобы по дому мельтешили посторонние люди, совали нос в мои дела и вещи. Я договорилась с женщиной из ближней деревеньки, которая жила раньше в прислугах, и она согласилась убирать и стряпать для меня.

— Но тебе ведь страшно будет одной в этом огромном доме, только с пожилой прислугой! — убеждала меня Шанель. — Возьми Рикардо, шофера!

Рикардо был испанец с мрачным и взрывным нравом. Он отличался огромной физической силой — мать рассказывала, что он как-то голыми руками перевернул вверх тормашками автомобиль, шофер которого не пожелал уступить ему дорогу. Пока Рикардо занимался этим, Шанель и побледневший от ужаса шофер стояли поодаль. Потом, для того чтобы вернуть автомобиль на колеса, понадобилось четверо дюжих мужчин.

Я отказалась:

— Рикардо сам страшнее всего, что может со мной произойти в этом доме!

— Тогда хотя бы заведи собаку.

Шанель напомнила мне о давней традиции — на вилле всегда жили собаки.

— Я подарю тебе щенка, — обещала она.

Я видела, что ее еще что-то беспокоит, и она спросила:

— Ты сказала о кризисе… Что, деньги в самом деле могут пропасть?

— Да, и деньги, и акции, и ценные бумаги… Они просто становятся пшиком.

— А что тогда будет иметь цену? Недвижимость?

— И недвижимость может упасть в цене. Но я же не финансист, мама. У тебя наверняка найдется кто-то, кто может дать тебе подробную консультацию. Наверное, драгоценности никогда не упадут в цене.

— Драгоценности… — повторила мать, и я видела, что она задумалась.

Я переехала на виллу «Легкое дыхание», открыв для себя всего лишь три комнаты — гостиную, кабинет, спальню. Перевезла кое-какие свои книги и вещи. Я была заново очарована Гарше, близостью Булонского леса, тишиной и прохладой парка Сен-Клу. Париж с его суетой и показным шиком отошел от меня. Я наслаждалась трудовыми днями и спокойными ночами. Мне хотелось быть строгой, чистой и аскетичной. Я даже убрала со своей постели все подушки и перину, оставив набитый водорослями матрас и жесткий валик. Я испытала приступ паники, когда приехавший Рикардо кроме щенка в корзинке привез мне еще и записку от матери. Она писала, что нанесет мне визит в воскресеньем утром — «посмотреть, как ты устроилась».

Но вопреки моим опасениям наша встреча прошла превосходно. Шанель привезла гостинцев: новых нарядов, сластей, книг, поводок и ошейник для собачонки, пластинок для патефона. В костюме из белой шерсти она выглядела ослепительно и сразу все похвалила: поданный завтрак, мой бытовой аскетизм и даже отсутствие подушек на кровати:

— Помогает от морщин на шее!

Я видела — она какая-то новая, приподнятая. Такое бывало, когда в ее жизни появлялся новый мужчина, и она еще не была увлечена им, нет — но уже чувствовала приятное предвкушение, пред-влюбленность. Я снова позавидовала молодости ее чувств… Я ожидала, что Шанель пригласит меня на обед, на котором познакомит с новым возлюбленным, но приглашение последовало иное.

— Я хочу устроить на улице Фобур выставку бриллиантов.

— Э-э-э, — только и сказала я.

Я не знала, что и ответить. Мать всю жизнь — всю предыдущую жизнь! — очень резко высказывалась об украшениях. Она говорила, что бриллианты напоминают ей о составлении завещания: что носить драгоценности, все равно что привязать к себе банковский чек; что фамильные украшения пахнут могилами. С тех пор, как она занялась производством бижутерии, она не раз говорила о том, что бриллианты носят женщины, которые не умеют носить бижутерию. Она сняла позорный колпак с фальшивых драгоценностей. Не раз богатая клиентка посматривала на броские, крупные украшения от Шанель с недоверием. В ней боролось сорочье пристрастие к блеску и буржуазное уважение к золоту. А Шанель говорила, смеясь:

— Они ведь гораздо красивее настоящих. Взгляните на этот поддельный изумруд! Он больше и красивее, чем любой камень, который можно купить за деньги!

Клиентка радостно улыбалась в ответ на тонкую улыбку Шанель. Бедняжка не понимала, в чем дело. Шанель с какого-то момента полюбила носить украшения вперемешку, настоящие с поддельными, и изумруд, на который она указывала клиентке, как раз и был настоящим камнем огромной стоимости. Ей подарил его Вендор.

— Не про этот ли изумруд ты говорила, что выбросила его за борт? Уж не нашла ли ты его в желудке той камбалы, что была подана за обедом.

— Я зарабатываю деньги своим трудом и не имею обыкновения ими швыряться. А камбала была суховата, не находишь?

Этот фокус Шанель проделывала не раз. Зачем? Она не хотела вызывать зависть. Маленькая модистка носит поддельные украшения. Ей не нужен был щекотливый интерес, зависть и шепотки за спиной.

— Для женщины твоего ума ты высказалась слишком уж лапидарно, — заметила Шанель, и в этом словечке, которое она раньше никогда не употребляла, я снова почувствовала присутствие мужчины. — Я думаю написать в каталоге, с чего это я начала заниматься драгоценностями, а то, пожалуй, возникнет слишком много вопросов.

— А почему ты стала заниматься драгоценностями? Ведь не из-за того нашего разговора о кризисе? Мне бы не хотелось знать, что я…

— О, ну, может быть. Частично. На самом деле я думала об этом давно. Видишь ли, в прошлом роскошь доставалась слишком легко. Обломки аристократии прогуливали наследства. Бесценные бриллианты попадали в цепкие лапки содержанок. Я находила тогда фальшивые драгоценности забавными. Они были лишены снобизма. Теперь же к бриллиантам вернулась их истинная цена. Они снова — то, что должны значить. И я собираюсь возвратить их женщинам. Заставить их хотеть бриллианты… А те, у кого не хватит денег на настоящие украшения, — будут покупать у меня фальшивые. Они даже лучше, ты ведь знаешь.

Я знала. Я и сама носила поддельную жемчужную нитку. Драгоценности лежали в банковской ячейке. Куда мне носить бриллианты? Я ведь не выходила по вечерам.

Я вспомнила смешных девчонок, мечтавших в приюте о чудесных вещах, которых, мы знали, у нас никогда не будет. Разве могла я тогда думать, что даже не буду держать дома бриллиантовое ожерелье? А Рене? У нее уже трое детей. И ей точно не до украшений… Она стала страстной матерью, словно компенсируя свое заброшенное детство. А я…

Я тряхнула головой, отгоняя ненужные мысли.

— Ты хочешь, чтобы я пришла на выставку? Я приду.

— Вот и хорошо. Там я тебя кое с кем познакомлю.

С этого и надо было начинать, мама. 

Данный текст является ознакомительным фрагментом.