Глава двадцатая Гордон-миротворец

Глава двадцатая

Гордон-миротворец

Гордон нашел себя в жизни довольно поздно — после сорока лет. Именно тогда он начал реализовывать скрытые в нем способности — композитора, поэта и бизнесмена.

В отличие от других членов семьи, он никогда не отличался ни одержимостью, ни прагматизмом. Он обожал свой огромный особняк на Пасифик-Хейтс, всегда был преданным и любящим отцом и мужем и любил деньги лишь потому, что благодаря им он мог наслаждаться свободой от множества мелких, не заслуживающих внимания проблем.

Он уверял, однако, что не будь у него миллионов, он жил бы точно так же. Разъезжал бы в таком же автомобиле, смотрел бы те же телепрограммы и те же фильмы. «Возможно, что я стал бы не композитором, а преподавателем литературы в каком-нибудь колледже, но все равно был бы счастлив».

Похоже, что, говоря так, он не лицемерил, поскольку относился серьезно ко всему, кроме денег. Реакция музыкальных критиков на его песенный цикл была разнородной, однако Гордона это не взволновало, и он сказал по этому поводу: «Моя философия заключается в том, что мнения и взгляды должны отличаться. Это помогает понять как свои ошибки, так и самого себя. Всегда найдется парень, вкусы которого совпадают с моими, но прислушиваться к мнению только своих единомышленников я считаю признаком тупости». Гордон был совершенно прав, однако ему не мешало бы заинтересоваться и тем, как тот факт, что он мультимиллионер, повлиял на мнение критиков.

Один из известных ирландских поэтов Симус Хини, прочитав одну из изящных романтичных поэм Гордона, сказал как-то Биллу Ньюсому: «Я бы назвал Гордона Гетти лучшим среди поэтов-миллионеров». То же самое говорили композиторы о его музыке, а экономисты — об экономических теориях. Особый интерес вызывали последние, поскольку их автор носил фамилию Гетти.

Кроме грамзаписей, коллекция которых была одной из самых богатых в Америке, он больше ничего не коллекционировал. Три картины Дега, изображавшие жизнь балерин, висевшие в спальне, и изящная старинная мебель в гостиной были приобретены не Гордоном, а его супругой. Она обожала ювелирные изделия, старинную мебель и полотна импрессионистов. Гордон же предпочитал всему этому свои оригинальные идеи и часто напоминал старого рассеянного профессора каких-нибудь мудреных наук. Если бы у Гордона спросили о названиях тех трех полотен Дега, за которые его жена заплатила несколько миллионов, то он наверняка бы посоветовал спросить об этом у Энн.

Однако события последующих нескольких месяцев показали, что Гордон оказался достойным носить имя своего отца и как бизнесмен. Все, кто рассчитывал на его наивность и отсутствие у него деловой хватки и расчетливости, жестоко просчитались.

Вскоре у Гордона возникли трения с советом директоров «Гетти Ойл».

За несколько месяцев до этого скончался всемогущий Лансинг Хейс, и Гордон остался единственным главным доверительным лицом трастового фонда Сары Гетти. Поскольку этот фонд владел 40 процентами капитала «Гетти Ойл», то Хейсу после смерти Пола Гетти удавалось держать все руководство этой компании в своем кулаке. Он не скрывал своего недовольства президентом «Гетти Ойл» Сидом Петерсеном, и теперь, когда Хейса не стало, тот вздохнул с облегчением и почувствовал себя полноправным хозяином «Гетти Ойл».

Гордона Петерсен упорно не замечал и обращался с ним довольно высокомерно и даже бестактно. А зря. Ведь после смерти Хейса именно Гордон остался единственным доверительным лицом фонда. Теперь в его распоряжении был огромный семейный капитал, и это наполнило его чувством ответственности за судьбу фонда. Для начала Гордон решил уточнить, в каком состоянии находится компания, в которую вложена львиная доля капитала фонда. Петерсен, подобно многим, считал Гордона наивным простачком и решил, что сможет отделаться от него общими фразами. Но Гордон вцепился в него как клещ и потребовал объяснить, почему дивиденды акций фонда упали до рекордно низкого уровня — 50 долларов с акции. Петерсен посмотрел на него немигающим злобным взглядом и процедил что-то невнятное.

Не добившись ответа от Петерсена, Гордон направился в Нью-Йорк, чтобы уточнить у банкиров на Уолл-стрит, не занижена ли стоимость акций «Гетти Ойл» по сравнению с акциями ее конкурентов, и если так, то попросить совета, что ему предпринять, чтобы выправить положение.

Задав этот вопрос таким финансовым стервятникам, как Айвен Бокси и Бун Пикенс, Гордон действительно поступил наивно и очень опрометчиво, поскольку вложил в их уши информацию о том, что «Гетти Ойл» в критическом положении. О визите Гордона на Уолл-стрит узнал и Петерсен. Раздраженный излишней активностью Гордона, он решил охладить его пыл.

Вместе с советом директоров компании «Гетти Ойл» Петерсен начал активные действия по дискредитации Гордона. Цель оппонентов последнего была проста — убедить членов семейства Гетти в некомпетентности Гордона и уговорить их обратиться в суд с тем, чтобы тот передал контроль за семейным капиталом Гетти крупнейшему американскому банку «Банк оф Америка». Это дало бы Петерсену возможность удержаться в кресле президента «Гетти Ойл» и продолжить темные махинации с акциями компании.

Заговорщики, однако, явно недооценили Гордона и переоценили свои возможности. Для начала они решили обработать Марка. Предложение подписать петицию о передаче контроля над семейным фондом банку его удивило, и в октябре 1983 года он вылетел в Сан-Франциско, чтобы выяснить, что происходит, непосредственно у своего дядюшки. Сообщение Марка насторожило Гордона, и он понял, что против него готовится заговор. Тем временем Петерсен, не добившись ничего от Марка, начал уламывать брата Гордона — Пола-младшего и наконец убедил того подать петицию в суд от имени его пятнадцатилетнего сына Тары. Однако Гордон уже был к этому готов.

Подобный маневр Петерсена был довольно циничным, поскольку он прекрасно знал, что Пол не поддерживал с сыном никаких отношений и судьба Тары была ему совершенно безразлична. Сообщники Петерсена посчитали его контакты с Полом-младшим бесперспективной и даже глупой затеей.

Обеспокоенный интригами «Гетти Ойл», Гордон вскоре пустил это оружие в ход. Его преимущество над противником заключалось в том, что его отец оставил большую часть своего акционерного капитала музею в Малибу, и теперь попечитель музея — Гарольд Уильямс держал в руках 12 процентов акций «Гетти Ойл».

До последнего момента тот держался в стороне от происходящих событий, однако Гордону ничего не стоило убедить его в том, что помощь ему в борьбе с руководством «Гетти Ойл» отвечает финансовым интересам музея. Таким образом, владея контрольным пакетом акций «Гетти Ойл», включавшим 52 процента всех акций компании, Гордон вместе с Уильямсом уже могли разогнать совет директоров «Гетти Ойл» и избавиться от коварного Петерсена. Медлить с этим они не стали, и вскоре судьба «Гетти Ойл» была решена.

Желающих завладеть «Гетти Ойл» долго искать не пришлось. Первой откликнулась начинавшая входить в силу компания «Пеннцойл», предложив за каждую из акций «Гетти Ойл» по 110 долларов наличными. Это предложение Гордона устраивало, однако оформление сделки пришлось отложить из-за того, что его вызвали в суд. Там его ознакомили с исковым заявлением одной из «Джорджетт» (так в семействе Гетти окрестили дочерей Джорджа) — Клер. Она набросилась на Гордона за то, что он самовольно решил разрушить компанию, созданную ее дедом. Когда Гордон попытался ей объяснить, что все вырученные от продажи «Гетти Ойл» деньги пойдут в семейный фонд, она спросила:

— Но для чего, дядя Гордон, увеличивать капитал фонда, составляющий почти два миллиарда долларов? Разве этого для всех нас недостаточно?

— Твой вопрос, Клер, вполне логичный, — заметил Гордон, теребя свои кудряшки на макушке, и продолжил: — Но я исполняю волю твоего деда и своего отца, поручившего мне заботиться об умножении капитала и прибылей фонда.

Клер этот ответ не удовлетворил, и она настояла на том, чтобы ее адвокаты выяснили, законна ли сделка Гордона с «Пеннцойл Компани». Пока шли все эти выяснения, Гордону подвернулся другой покупатель — нефтяной гигант «Тексако», предложивший еще больше — по 125 долларов за акцию «Гетти Ойл». В январе 1984 года Гордон, выступая от имени трастового фонда, принял предложение «Тексако», и сделка была оформлена официально. В результате семейный капитал моментально удвоился и стал равен четырем миллиардам.

Но это был еще не конец. В происходящее вмешались дети Рональда, заявившие, что цена, предложенная «Тексако», недостаточно высокая. Гордон, чтобы избежать очередных прений в суде, договорился с руководством «Тексако» об увеличении предложенной ими цены до 128 долларов за акцию. Пойдя на это, представители «Тексако» категорически заявили, что больше никаких уступок с их стороны не будет.

От этой сделки выиграл лишь трастовый фонд Сары Гетти. Остальным она принесла лишь убытки и массу проблем. Компания «Гетти Ойл», поглощенная «Тексако», потеряла свое лицо и была вынуждена уволить 20 тысяч своих служащих. Что касается «Тексако», то ее руководство быстро сообразило, что доставшийся ей лакомый кусок столь огромен, что она не сможет его переварить, и уступила его «Пеннцойл Компани», потеряв на этом почти сто миллионов долларов. Сама же «Пеннцойл», отдав за «Гетти Ойл» почти весь свой капитал, справиться с ее управлением не смогла и вскоре разорилась.

В семействе Гетти содеянное Гордоном большой радости не вызвало. Рональд решил воспользоваться моментом и вновь попытался восстановить справедливость. Он подал прошение в суд, с тем чтобы его уравняли в правах с его сводными братьями, но ничего не добился. Лос-анджелесский судья Джулиус Тайтл отнесся к нему с пониманием и сочувствием, но в своем решении был вынужден признать, что «никаких доказательств того, что отец Рональда намеревался уравнять его в правах с остальными сыновьями, суду обнаружить не удалось».

Затем в суд обратились дочери Джорджа Анна, Клер и Каролина. Они дружно обвиняли своего дядюшку за то, что тот сделал с «Гетти Ойл», и требовали, чтобы он уплатил все налоги, связанные с продажей, не из прибылей фонда, а из собственного кармана. Что касается Петерсена, то тот, лишившись президентских полномочий, стал еще отчаяннее размахивать петицией, подписанной от имени Тары, и требовать назначения еще одного доверительного лица трастового фонда Сары Гетти, совершенно забыв о том, что после драки кулаками не машут. Тем не менее, несмотря на всплеск эмоций членов семьи Гетти и их потрясение в связи со случившимся, они в конце концов были вынуждены смириться с тем, что главным доверительным лицом, наделенным правом контроля за семейным капиталом, остался несколько рассеянный то ли поэт, то ли композитор, то ли экономист — Гордон Гетти. Что касается самого капитала, то благодаря усилиям Гордона он увеличился более чем в два раза и превысил 4 миллиарда долларов.

Таким образом, в результате одной сделки Гордону удалось пополнить семейную копилку суммой, превышавшей ту, которую его отец копил всю свою долгую жизнь.

В тот год финансовый еженедельник «Форбес» объявил Гордона Гетти самым богатым американцем. Однако такое заключение было не совсем верным, поскольку Гордон не владел, а лишь контролировал семейный капитал и его доходы, как главного доверительного лица, не превышали 200 миллионов долларов в год.

Покончив с «Гетти Ойл», Гордон снова вернулся к своим любимым занятиям. Теперь он занялся сочинением оперы на сюжет шекспировского «Фальстафа». Заказ на эту оперу от лондонского театра «Глобус» он получил совсем недавно и с вдохновением отдался работе. Ему ужасно хотелось стать знаменитым композитором, а все остальное его волновало мало. Жизнь в Сан-Франциско его вполне устраивала. Однажды он заметил: «Личный шофер мне вовсе ни к чему, поскольку Сан-Франциско это не Нью-Йорк и я без особых трудностей доберусь до любого места и сам». В его шикарном кабинете, восхищавшем его друзей, имелось два компьютера со звуковыми колонками фирмы «Макинтош» и огромный рояль «Ямаха».

По калифорнийским законам Энн имела права на половину доходов супруга, но фактически она распоряжалась ими целиком. Однако миллионов Гордона было так много, что порой и она, с ее богатой фантазией, была озадачена тем, на что их еще потратить.

У супругов был свой личный «Боинг-727» с огромными инициалами Энн на хвосте. В его салоне была ванна и душ, которые привлекали Гордона больше, чем полеты. В этом авиалайнере Энн часто летала в Париж за элегантными шарфами от Гермеса, сумочками от Гуччи и модными туфлями от Феррагамо. Со временем всего этого стало так много, что хватило бы ее внукам и правнукам.

Энн с Гордоном не жалели денег и на благотворительные цели. На исследования по антропологии и охране окружающей среды, проводившиеся в университетах Калифорнии, они выделили 5 миллионов долларов.

Вскоре Энн занялась перестройкой особняка ее матери в Сакраменто-Вэлли. Свою старушку мать она очень любила, хотя иногда, в минуты раздражения, называла ее «старой отупевшей клячей». По замыслу Энн, дом матери должен был превратиться в шикарную виллу, похожую на те, что строили для себя тосканские герцоги в эпоху Возрождения. Старуха отнеслась к этой идее без особого энтузиазма и все время ворчала, считая, что Энн выбрасывает деньги на ветер. Дочь разозлилась и строительство прекратила, успев, однако, в него вложить более двух миллионов долларов.

Вскоре она решила покрасоваться на телеэкране, и когда тележурналистка Барбара Уолтерс высказала предположение, что большие деньги являются источником несчастий и страданий, Энн с очаровательной улыбкой сформулировала свое кредо: «Ничего подобного. Счастливыми могут быть как очень богатые, так и очень бедные, но стать счастливым, когда очень богат, намного легче».

Будучи женщиной решительной, Энн была намерена доказать это своей собственной жизнью. Славу она любила не меньше денег, но, став королевой Сан-Франциско, она на достигнутом не остановилась и пожелала покорить Нью-Йорк. С этой целью она склонила супруга к тому, чтобы купить просторные апартаменты на Пятой авеню Манхэттена. Вскоре у нее, как и у настоящей королевы, появились знатные вельможи-придворные, и среди них — Джерри Ципкин, известный своей дружбой и с семьей Рейганов, и греческий банкир и общественный деятель Александр Папамарку.

Именно этот грек и представил Энн настоящему, а точнее бывшему, королю Греции Константину. Того Энн просто очаровала, и когда она решила перейти в греческую православную веру, то король Константин изъявил желание быть ее крестным отцом. Тем не менее, несмотря на все эти «королевские» штучки, она оставалась в душе шаловливой и беспечной калифорнийской девчонкой из Уитленда. Чтобы избавиться от комплекса провинциальности, она развила бурную общественную деятельность: вошла в совет директоров «Сотбис» и «Ревлон» и стала попечителем музея «Метрополитен» и Нью-Йоркской публичной библиотеки. Но и этого ей было недостаточно. Она мечтала о том, чтобы ее считали самой умной и образованной женщиной Америки XX века.

Начиная с 70-х годов Гордон с супругой начали регулярно летать в Европу на крупные музыкальные фестивали в Зальцбурге, Венеции и Бонне. Особенно им запомнился Зальцбург. Именно там еще в 1972 году они познакомились с бароном Вайденфельдом из Челси, который очень скоро стал другом их семьи.

Джордж Вайденфельд был крупным издателем, но по внешности напоминал доброго сказочного волшебника. Он носил изящный, но старомодный костюм и никогда не расставался с тростью. Не менее волшебной была и его судьба, превратившая юношу из семьи австрийских евреев в английского барона. Этот титул он получил от британского премьера-лейбориста Гарольда Вильсона. Ныне Джордж возглавлял известное лондонское издательство «Вайденфельд энд Николсон». Узнав о сокровенной мечте Энн, он предложил ей стать издателем. По его мнению, это помогло бы ей осуществить ее мечту.

Предложение было неожиданное, но Энн решила согласиться, поскольку других вариантов у нее не было. Вайденфельд развернул бурную деятельность и вскоре узнал, что Барни Россет, издавший в свое время Генри Миллера и маркиза де Сада, собирается продать свою фирму всего за два миллиона долларов. Гейл тут же согласилась, хотя имена названных Джорджем авторов ей ни о чем не говорили. Читать она очень любила, но в последние годы ей было не до книг.

Купив издательство Россета, она получила возможность познакомиться с известными писателями, а через них и с другими выдающимися личностями. Первым ее изданием был роман Ньена Чена «Жизнь и смерть в Шанхае», который вскоре стал в Америке бестселлером.

Эта деятельность Энн была выгодна и Вайденфельду. Он уговорил ее стать партнером его издательства и оказать финансовую помощь новому филиалу в Нью-Йорке.

Джордж часто прилетал в Нью-Йорк и обсуждал с Энн их издательские планы. В 80-е годы они усиленно думали о том, как убедить Хеллера и Сэллинджера написать продолжения их знаменитых бестселлеров: «Уловка-22» и «Над пропастью во ржи». Энн приходилось решать множество проблем. Если бы не Джордж, то все эти проблемы свели бы ее с ума. Однажды Вайденфельд предложил ей совместно с ним написать сценарий для документально-публицистического фильма о его родном городе Вене, который на протяжении многих веков оставался общепризнанным культурным и интеллектуальным центром Европы. Шла речь и об издании иллюстрированного журнала, на страницах которого обсуждались бы проблемы мировой культуры, а также о телевизионном сериале, рассказывающем о двухтысячелетней истории археологии.

Но книгоизданием Энн не ограничилась. Через год она учредила фонд, средства которого должны были способствовать дальнейшему развитию музыки, литературы и изобразительного искусства. На деньги фонда были организованы международные форумы музыковедов в Венеции и Иерусалиме, на которых обсуждалось будущее оперной и симфонической музыки, а также конференции литераторов из разных стран на берегах Нила и Миссисипи.

Выступая с заявлением об учреждении этого фонда, Энн сказала: «Литература, музыка и изобразительное искусство неразрывно связаны между собой, являясь частями единого целого — общечеловеческой культуры, и я готова пожертвовать сотни миллионов долларов на то, чтобы культура эта развивалась и процветала». Таким образом, Энн наконец нашла достойное применение миллионам Пола Гетти и заставила служить их благородной и возвышенной цели.

В апартаментах Гетти на Пятой авеню устраивались пышные приемы для писателей и их литагентов, многие из которых подобную роскошь созерцали впервые. Столы ломились от изысканных блюд, прекрасных вин и множества экзотических фруктов и цветов, но больше всего гости были очарованы прелестной хозяйкой и ее верным другом и компаньоном Джорджем Вайденфельдом, который в облаке ароматного дыма своей излюбленной сигары марки «Корона» непринужденно беседовал с гостями Энн на пяти европейских языках и казался им магом и чародеем.

Гордон на этих приемах обычно устраивался в своем любимом кресле, стоявшем в углу огромного зала, и, рассеянно улыбаясь, размышлял над проблемой, которая могла показаться странной для миллиардера. Его мучил вопрос: «Может ли современное капиталистическое общество обойтись без денег, которые могут принести не только счастье, но и страдание?» Ответа он пока не находил, но был уверен в том, что такая возможность существует и человечество когда-нибудь найдет другой способ добиться счастья.

За последние несколько лет Гордона вызывали в суд полтора десятка раз, и почти во всех случаях его оппонентами были его родственники, которые все еще не могли простить ему продажи «Гетти Ойл». «Нет ничего более неприятного и драматичного, чем судебные тяжбы между родными и близкими людьми», — искренне сокрушался опечаленный Гордон. Эти судебные разбирательства огорчали его еще и потому, что отрывали от любимого занятия — сочинения музыки.

Будучи непосредственным свидетелем раздоров между членами семьи Гетти, Гордон давно мечтал об установлении мира и согласия. «Мне вовсе не нужны были эти четыре миллиарда долларов, как думают некоторые из Гетти, — признался как-то Гордон Биллу Ньюсому и добавил: — И те проблемы, с которыми мне пришлось столкнуться, оставшись единственным доверительным лицом семейного фонда». Гордон уже понял, что путь к согласию лежит через раздел семейного капитала. Трастовый фонд, созданный Сарой Гетти, свою роль сыграл, и теперь его существование могло привести лишь к новым конфликтам между наследниками Пола Гетти.

Еще раз основательно все обдумав, Гордон нашел истинно соломоново решение — разделить семейный капитал на четыре равные части. Поскольку такая операция потребует больших налогов, то он решил произвести такой раздел после уплаты налогов. Налоги составляли огромную сумму — миллиард долларов. Но даже после этого капитал каждой из четырех частей будет приблизительно равен 750 миллионам. Одна из частей достанется его родному брату Полу, вторая — дочерям Джорджа, третья — наследникам его сводного брата Рональда и четвертая — ему и его семье.

Задача о разделе семейного капитала усложнилась лишь из-за того, что Пол Гетти-старший исключил Рональда из числа наследников, имеющих право на долю фонда. Кроме того, в соответствии с завещанием старого Гетти, никто из его внуков, кроме дочерей умершего Джорджа, не мог унаследовать часть капитала фонда, пока жив хотя бы один из трех сыновей патриарха. По приблизительной оценке, ожидать этого придется еще около тридцати лет. После продолжительного раздумья Гордон предложил следующее: разделить часть, предназначавшуюся детям Рональда, на три равные части, каждая из которых станет маленьким трастовым фондом. Прибыли, получаемые от каждого из трех фондов, будут поступать в распоряжение Пола, Гордона и дочерей Джорджа. Так будет продолжаться до тех пор, пока не умрет последний из сыновей Пола Гетти.

Расчленение семейного капитала стало для династии Гетти событием огромной важности. Теперь каждый из наследников имел собственный капитал и мог распоряжаться им по своему усмотрению. В результате поводов для раздоров не стало и можно было надеяться, что в семействе Гетти наступят мир и согласие. Кроме того, после продажи «Гетти Ойл» благосостояние наследников Гетти уже зависело не от успехов в нефтяном бизнесе, а от разумного инвестирования своего собственного капитала. Теперь Пол, Гордон и дочери Джорджа могли рассматривать свой капитал как трастовый фонд и назначать его доверительными лицами даже своих детей. Гордон подумал и о них и предложил остальным наследникам выплачивать своим детям небольшой процент от прибылей с их семейного капитала. Это повысило бы их заинтересованность в пополнении фонда и подвигло бы на занятие собственным бизнесом.

Тем же из детей наследников, кому уже исполнилось 25 лет и кого из них назначили доверительными лицами семейного капитала, Гордон предложил выплачивать гонорар в размере 150 тысяч долларов в год. Приняв такое решение, Гордон надеялся, что его сыновья и их двоюродные братья и сестры уже с юных лет приобретут опыт в решении финансовых проблем, что поможет им добиться успеха в будущем, а не рассчитывать на помощь своих отцов и матерей.

Гордон с надеждой смотрел в будущее и верил в то, что его дети будут избавлены от тех потрясений и трагедий, которые выпали на долю их отцов. Эти надежды и чаяния он выразил в возвышенных строках своей очередной поэмы. Однако возвышенности и поэзии в судьбах его родных и близких не было и в помине.