26
26
С Боливии приезжает парень, Мартюшев Давыд Иоилевич, встретились в Пайсанду на автовокзале. Парень едет к нам в деревню, узнал, что я туда же, обрадовался: «Поехали вместе!». Ничего парень, разговорчивый. Прошло три месяца, парень высватал у Алексея Чупрова дочь Екатерину.
Приходит свадьба. На первый день вечера подходит ко мне тесть с обидой и жалобится.
— Что с тобой?
— Да ребяты чуть не набили.
— А за что?
— А хто их знает.
— Чичас разберусь.
Он рад:
— Толькя на тебя и надёжда, зятёк.
Ишшу ребят, смотрю, оне подходют к чупровской ограде, останавливаю, спрашиваю:
— Ребята, в чём дело, почему к старикам лезете? — Стоим на расстояние в двух метрах.
— А хто жалуется?
— Да тесть.
— Да етому таскуну дать надо!
И подходит сват Иван Чупров, он слыхал, и сразу с верхной полки:
— Не заставай [141]за своёго тестя, знам мы его хорошо.
— Сват, отойди, без тебя разберёмся.
Он пушше.
— Сват, пожалуйста, уймись.
Ребяты почувствовали силу, напряглись, я чувствую, воздух накаляется. Сват Иван стоял с правого бока, чуть поболе метра. Как получилось — не знаю, но я так быстро развернулся и дал его в подбородок, он улетел два метра и без памяти. Всё затихло, ребяты:
— Данила, прости Бога ради, мы драться не хочем, — и ушли.
Я опешил: никогда не дрался, и их было шестеро. Свата Ивана привели в чувство, и выяснилось, что тесть хватался девчонкам не за подобно место на свадьбе, и девчонки рассказали ребятам, ребяты хотели его избить, но народ не дал, вот он и пришёл к мене жаловаться. Когда я узнал всё: «Да надо тебя было избить, змеёшка, да ишо наставник называешься».
Суд шёл два года, судья предлагал виновнику по-хорошему, расшитаться за аварию, он никак не хотел. В консы консах суд решил тестю вернуть матерьяльный ушерб в размере 18 000 долларов, тесть за покойных ничего не требовал, но суд сделал приговор на 148 000 долларов, и виновника лишили свободы на два года, а деньги адвокаты поделили. Немец захотел получить за аварию, но ему нисколь не дали, потому что он был против суда.
Когда сделали пир властям, все уже жили в своих новых домах. Нам дали старый дом, мы уже там жили, а молились у Николая на ограде. Построили временною моленну, и поучения я уже не читал, отказался, потому что Николаю и Немцу ето было не по глазам, оне злились. Тесть упрашивал, но я не соглашался.
Праздник получился удачный, вороты разукрасили цветами, властей стретили с хлебом-солью, молодёжь была разукрашена по-празднишному, властей поприветствовали вежливо. Во всём помогал мене Дупонт. Пришлось мене выступить поприветствовать, объяснить, зачем приглашёны, поблагодарить за ихно присутствие, посадить всех за стол и открыть пир. Марио Карминати и Хорхе Ларраняга не приехали, но послали своих доверенных лиц, было всех двенадцать человек, окромя водителя. Знакомство было хороше, и ето открыло хорошие перспективы, стало всё доступно. Власти довольны уехали, сказали: «Что надо — заходите, будем помогать». На пир приезжали два антрополога, мужчина и женчина, с университета — универсидад де ла республика, Ренсо Пи Угарте и Мариель Сиснерос, оне всё заснимывали и записывали.
Но етот пир для меня был роковым. Всё стало готовиться тайно, я что-то подозревал, знаю, что с Николаявой стороны большая зависть: какой-то Зайчишка знается с такими людями и везде передом [142], но терпел и виду не показывал. В консы консах Николаю пришлось дать нам пол-усадьбы в размере семь гектар, но он не хотел, дал скрозь зубов.
Донеслось до меня, что Николай и Немец катют меня масоном: как так у его получается так быстро и хорошо, ето неспроста, масон и всё, гнать надо его отсуда. Идивоты, думают, что всё ето легко! А сколь я ночей не спал, чтобы всё делать без ошибок, и сколь заботы и нервов утрачено на ето! Да, говорить-то хорошо, думашь, как ты: обходишься по-собачьи со всеми и думаешь, что тебе двери откроют? Нет, не так: будь хорошим дипломатом, и тебе будет всё доступно.
У Николая очень вредныя привычки. Раз приезжаем в Пайсанду, заходим в строительный магазин, хозяин магазина еврей, хороший приятель всем нашим русским, даже говорил по-русску, имя его Моисей Вульф. Заходим с Николаям, и что же он настроил? Взялся срамить всяко-разно Моисея. Мене стыдно:
— Николай, нельзя так!
— Нельзя? Проклятыя жиды, распинали Христа, да ишо молчи?
— Николай, хто-то сделал, но не все же виноваты.
— Не виноваты? Замолчи!
Вижу, как Моисей с лица сменился, но виду не показал. Сделали покупку, он деньги ему бросил на пол, я подобрал и отдал Моисею и тихо сказал:
— Не обращай внимание на етого дурака и извини.
Он улыбнулся и покачал головой. Мы за ето с Николаям поспорили. У Николая привычкя деньги бросать на пол, чтобы унизить человека. Раз Хулио Дупонту за его услуги так же бросил деньги на пол, да ишо ха-ха-ха. Хулио виду не показал, поднял, но потом мене рассказывает:
— Когда он бросил мне деньги, у меня даже в желудке повернулось, хотел бросить ему в шары [143], но вытерпел.
После праздника выхлопотал, сделали им дороги. Всё ето вышло в газетах и в радиве, опять Николай разоряется. Добыл им проекты воду провести, фрукту, виноградник засадить, и через чиновника по скотоводству, через секретаршу добился аудиенции к Марио Карминати, 23 декабря в 14.00 ч. п. м. Сообчил Николаю, Николай:
— Я сам поеду, что же за министр.
Хорошо, поехали. Но когда поехали, он поехал в шлёпках, в грязных брюках и рубашке. Думаю, ну, приедем в Монтевидео, переоденется. Приезжаем в Монтевидео, подъезжаем к зданию, говорю:
— Николай, переоденься.
— Ишшо бы! А за что?
— Но как, нехорошо же, неприлично, надо бы искупаться, переодеться.
— Ха, я на работе.
— Ну как хошь.
Подходим к зданию. Все выходют из здания, нас не пускают, говорят:
— Куда вы, администрация закрыта, не видите, что все выходют. Сегодня 23-е, 25-го Рожаство, нихто с вами разговаривать не будет.
— Нас ждёт Марио Карминати, и мы едем за 400 километров, у нас аудиенция в 14.00 п. м.
Охрана позвонила и немедленно нас пропустила. Подымаемся на 18-й етаж, нас стречает секретарша Ругия, проводит в приемнаю. Встреча с Марио как старыя друзья, хотя и незнакомы.
— Ну, что вас привело, говорите, время у нас мало.
— Дон Марио, отец наш, вы уже нам много помогли, но у нас основалась новая деревня, и енергии нету, вот мы и пришли к вам с просьбой: пожалуйста, помогите.
— Енергия у вас будет через шесть месяцев, и извините, что не смог приехать к вам на праздник. Мне передали, что праздник был замечательный, благодарим. Хто из вас Даниель?
— С вами говорит Даниель.
— Приятно познакомиться.
— Взаимно приятно познакомиться. Слышим про вас, сколь добра оказали стране, и восхищаемся.
— Что сделаешь — така работа.
— Передавайте привет другу Филату Зыкову.
— Благодарим.
— Ну, большоя вам спасибо, и за ваше время.
— Да не за что, счастливого вам пути.
— Спасибо.
Вышли, я был рад, что так удачно получилось, Николай виду не показал, но в обратну путь был невесёлой и неразговорчив. Думаю: что с нём? Но когда приехали домой, поднял збуш [144], что я действительно масонин, шпион и предатель и гнать меня надо с деревни. Я узнал — ахнул: за моё старание вот чем плотют, и нихто не хочет защититься, и всё заодно. Одна Марфа да детки — переживали и терпели.
Тут подъехал Павел, Николаяв брат. Ето зверь, а не человек. Жена у него синьцзянка, когда она за него вышла, он запретил вконес ей, чтобы она зналась со своим родством. Бедная женчина сколь пережила от етого идивота! Очень гордый, я не я, сидит и злорадно рассказывает:
— Да мы етих бродяжек прямо в моленне мокрыми верёвками пороли, аж кровь с сала! — И смотрит прямо мне в глаза.
Думаю: проклятый ты Диоклитиян-мучитель, недаром у вас и получился раскол! Ето произошло в восьмидесятых годах: беззащитных людей избивали мокрыми верёвками, дошло до того, что получился раскол, третья часть старообрядцев ушло в Белокрыническую иерархию. И по всей информации, Коля и Паша были первыми мучителями, ето страшные диктаторы.
На днях приходит Павел, я сети насаживал. Он ни здорово ни насрать, а сразу с первых слов:
— Знашь что, я пришёл лично к тебе, ты масон, шпион и предатель, опростай деревню! Нет — меры примем. — Повернул и ушёл.
Я в шоке, не знаю, что со мной делалось: белел ли я, краснел или чернел — не знаю. Но пришёл домой весь в слезах, Марфа, дети: «Что с тобой?». Я рассказал, Марфа в слёзы. На другой день я в город, и четыре дня прогулял у Димитрия-хохла, фотографа, тестява друга, он овдовел и очень пил. Приезжаю домой, Марфа:
— Что с тобой?
Я заплакал:
— Сердце не выносит, испоганился и четыре дня гулял.
Тесть поехал в город, узнал, что я гулял, не пришёл ко мне поговорить, он знал, что происходит, но пошёл к Николаю рассказал, а тому то и надо: как бы зацепиться.
Подходит Пасха, тесть просится на рыбалку, ему надо было деняг. Поехали. Наша лодка, сетки, лисензия, я, Андриян, тесть и Тимофейкя. Поймали хорошо, тесть поехал сдал; мы рыбачили, на другой день поймали мало, сдали, стали деньги делить. Тесть говорит:
— У нас два рыбака и машина, нам за ето два пая, вам один.
Думаю: «Хорошо, буду знать, с кем имею дело». Он довольный, ишо приговаривается:
— Да, хорошо заработали, ишо бы надо съездить.
Говорю:
— Да, обязательно, — а на уме: — Хватит.
На рыбалке ждал, чтобы тесть начал разговор: что случается в деревне, он обязан как наставник. Но ето не произошло. Значит, лицемер, вот почему в старой деревне все его ненавидят.
К самой Пасхе приезжает к нам в гости тятя и сестра Степанида, узнали таки новости, удивились, тятя говорит:
— Простись, нехорошо жить во вражде.
— Тятя, хорошо, что ты здесь, сам всё увидишь.
На Пасху Христову вечером пришли молиться, отмолились вечерню, я вышел на круг [145]и говорю:
— Николай, я хочу с тобой проститься.
— Како с тобой прошшение, тебя не прошшать надо, а гнать! Ты жид, масонин, предатель, уходи отсуда!
Тесть, Александра:
— Николай, так нельзя, такой праздник!
— Никакого! Пускай уматыват! — Кланяюсь ему в ноги, кричит: — Уходи, предатель!
— Николай, ради Бога, давай простимся.
— Сказал, уходи — и уходи, и опростай нашу деревню!
— Николай, прости меня Христа ради, а тебя Бог простит. — И вышел и ушёл.
Тогда тятя понял, в чём дело:
— Да, ужасно.
Но ето для нас была не Пасха, а горя.
После Пасхи сестра просит:
— Возьми Николая на рыбалку.
— Ну что, возьму. Знаю, что он хороший рыбак.
— Да, а то он ничего не делает, толькя пьёт.
Я собрался с ними привезти груз и Николая привезти. Приезжаю туды, а там новости. У тяте с мамой была баня в ряд с бараком. В гостях у них был Герман, истопили ему баню, он пошёл в баню, выключилась енергия, принесли ему свечкю, он вышел из бани, а свечкю забыл погасить и ушёл. Свечкя догорела, баня загорела, и барак и всё сгорело. Весь наш груз сгорел, мы остались без ничего. А Герман вину не признавал: что сами старики виноваты, недоглядели за нём. Когда я приехал за грузом, а там ничего нету. А что теперь делать: у нас ни постели, ни одёжи, ни книг, ни икон, ни посуды. Мама говорит:
— Я виновата, я и ответю. Пойдём!
Пришли. У Германа с Евдокеяй сэлый контейнер грузу, пришло с США, мама открыла и говорит:
— Бери, что надо.
— Мама, ето будет проблема.
— Я в ответе.
Ну, я взял, сколь полагается на автобус. Но зачем же ето взял, лучше бы прожили голы: Евдокея по всей Америке, что брат обокрал.
Николай Кирилович собрался со мной рыбачить в Уругвай, у него хороши были сети, Степанида поехала провожать. Николай взял с собой сына Андронькю восьмилетнего. Приезжаем домой, нам от свояка Николая вконец запрет рыбачить возле деревни и — немедленно опростать деревню.
Пришлось ехать на устья Кегуая, нашли скупателя, стали ему рыбачить: я с сыном Алексеям, Николай с Андроном. Степанида уехала домой. Покупатель угодил жулик, не платил, стали искать другого, нашли Чёло де Агостини, платил очень дёшево, но платил. Стало боле холодно, мы детей отправили домой, стали рыбачить двоя. Рыба хорошо ловилась, но заработки малы.
В деревне Марфе приказали, чтобы меня больше не принимали, насулили ей горы, тёща туда же. Арендовали у Марфе наш трактор, взял к себе он (Николай) Андрияна и Илью и насулил им всего, те поверили. Потом начали против меня раздражать, и дошло до того, что сулил вырастить, женить, дома построить, земли дать.
Как-то раз мы встретились с Марфой в городе, и она всё ето мне рассказала. Я выслушал и говорю:
— Смотри хорошень, ето начали и тебе яму копать. Наши дети им не нужны, им нужны рабы. Спомни мои слова.
Но Марфа мене не верила, но верила им.