II

II

В степи, где прежде признавались лишь суд аксакалов и решения биев, отныне вершат дела народные судьи, назначаемые уездными ревкомами. Трудовой люд, веками угнетавшийся имущими слоями и их ставленниками, наконец получил равноправие по закону. Теперь его интересы защищает справедливый советский суд...

Иски от века бесправных женщин. Вдову из аула Бейсенбая увезли, не уплатив калым, — пусть аул жениха возвратит калым вместе со штрафом. Тяжбы о земле и пастбищах. Соседние селения оспаривают друг у друга не какой-нибудь родник, но и безводный такыр, где совершенно отсутствует растительность. Что уж говорить после этого о жестоких спорах из-за пресноводных озер или просторных пастбищ? Горячатся порой не из-за того, что земли не хватает, а лишь потому, что ни в чем не хотят уступить соперничающему роду, часто из-за старых обид и мести.

Но вот бедняки требуют по суду у своих хозяев достойную плату за многолетний труд. Шестнадцатилетняя девушка желает освободиться от шестидесятилетнего старика, купившего ее за богатый калым. Это споры, неведомые ранее, рожденные новым временем.

Собственно говоря, народный судья не столько блюститель закона, сколько глашатай равноправия. Но какими кодексами, юридическими установлениями должен он руководствоваться в своих решениях? Ведь за три года, прошедшие после победы революции, еще не успел сложиться упорядоченный свод законов.

— Будете судить по революционному праву, джигит, — сказал ему при первой встрече в Павлодаре большевик Поздняк. — Вы образованны, умеете отличать черное от белого. Держитесь не тех законов, что раньше господствовали в степи, а тех принципов, которыми руководствуется революционный пролетариат. Станете судить справедливо, по совести, никогда не допустите ошибку. Будьте защитником угнетенных, это укрепит не только ваше положение в аулах, но и поможет упрочению Советской власти, усилит доверие к ней.

И вот одно из первых разбирательств молодого судьи, которое привлекло тогда внимание всей окрестной степи.

Красавица Фатима была просватана еще маленькой, и к тому же ее опутали богатым калымом. Девушка любила джигита из родного аула. Но жених, законный согласно шариату, известив о своем намерении родителей невесты, однажды ночью насильно увозит ее.

Решительная Фатима остается верна своему возлюбленному и, преодолев все препятствия, презрев пересуды, обращается в народный суд. Заявление свое она пишет в стихах.

Я словно птица в клетке,

Плененная зимой врасплох.

Помогите — нет больше сил

Томиться в неволе.

Спасите от коршунов — вот мольба моя...

Каныш срочно наряжает милиционеров в аул обидчика Фатимы. Через несколько дней там открылся показательный процесс. Фатима получила желанную свободу, а обидчики ее понесли суровую кару, определенную советским судом.

«После этого процесса сразу увеличился поток обращений в нарсуд, — рассказывает Маликаждар Есмаганбетов. — В основном это были заявления женщин и бедняков. Просители приходили не только в контору суда, но также к нам на дом, где мы, четверо холостяков, квартировали... Каныш был справедливым судьей. Никому не давал поблажки, даже своим сородичам. А нам, которые были еще моложе его и куда меньше образованны, он говорил: «Никогда не поступайтесь своей совестью. Будешь честным, Советская власть всегда поддержит тебя и возвысит...» Правду он говорил. Я знавал людей, которые, воспользовавшись доверенной им властью, начинали заботиться лишь о собственном благополучии. И что же? Все они забыты, как кости, выброшенные на свалку...»

На Каныша степняки смотрели как на многознающего, справедливого представителя новой власти. Они верили ему, поэтому без конца шли жаловаться на несправедливость, просить помощи и совета. Да и сам он постоянно идет навстречу землякам. Его то и дело видели верхом. Вечно он бывал в разъездах.

Но выпадали и дни, когда на душе у него становилось тревожно. Его влекли иные просторы, другие дела...

«Смею донести, что положение дел в десятом участке катастрофическое, — писал он в губернский совнарсуд 16 декабря 1920 года. — Сейчас в канцелярии дел больше 300, не считая законченных. Канцелярские силы очень слабы. Это люди, большей частью незнакомые с азбукой делопроизводства. Кроме того, даже наиболее деловитые служащие, а именно корреспонденты Магаров и Абсалямов, с 1 декабря 1920 года поступили в трудовую школу второй ступени, где они раньше обучались. Я был не в силах и не имел морального права сдерживать их благие стремления продолжать свое образование. На их место пришлось посадить, почти с улицы, двух совершенно незнакомых с канцелярской работой людей... Здесь в районе вообще нет подходящего лица для замещения должности секретаря. Все заботы по канцелярии до сих пор всецело лежали на нарсудье 10-го участка, т.е. на мне. Но я больше не могу, не в силах... дальше нести обязанности секретаря...»