II

II

Наступила весна. Солнце греет все сильнее. Пастбища покрылись нежно-зеленым ковром. Над озерами шум бесчисленных крыльев — возвращаются перелетные птицы. Аулы отправляются на джайляу.

И у Каныша на сердце светло. Словно солнечный луч играет внутри. Забыты осенние невзгоды, долгие дни болезни. Душа рвется в новые, неведомые дали. Ему девятнадцать лет. Отец говорит: «Возраст, чтобы возглавить караван аула. Время собирать урожай после стольких лет учебы». А сам он считает себя еще негодным к большому делу. Он подобен путешественнику, остановившемуся на середине пути. Хотя бы семинарию надо окончить. Но отца ничто не убеждает: «Не до учебы тебе, сынок. Хворь эта не шутка; она и мать твою подкосила смолоду. Пока не окрепнешь, не отпущу в город. Да и жениться пора. Ждет тебя невеста, давно сосватанная мною. Выедем на джайляу, сыграем свадьбу. И я спокойно могу уходить на покой...» — «В таком случае, отец, разрешите съездить в Семипалатинск, пока не разъехались сокурсники, может быть, удастся сдать экзамены вместе с ними...»

На этом договорились. Когда аулы тронулись на джайляу, Каныш с Нурланом выехали в Семипалатинск. Успели как раз к сроку. Сдачу экзаменов экстерном Сатпаеву разрешили. И он, хорошо подготовившийся за зиму, успешно выдерживает испытания по всем предметам.

И вот у него в руках аттестат об окончании учительской семинарии. Нурлана удалось уговорить отправиться назад одного. Пообещав не задерживаться надолго в городе, Каныш сознавал в душе, что вернется в аул не скоро. Единственным желанием его было учиться дальше, получить высшее образование. Но в Семипалатинске не было институтов или университета. Значит, оставалось ехать в другие, дальние города. Знающие люди хвалят томские вузы, прежде всего технологический институт.

Однако, наведя справки, Каныш обнаружил неожиданную преграду. Оказалось, что по аттестату семинарии в вузы не принимают. Что оставалось делать? Ехать обратно в степь, жениться и преподавать в одной из аульных школ? Не об этом ли он мечтал в юные годы?

Выбора не было. Приходится возвращаться в Баянаул. И Каныш, уже смирившись с неизбежностью, заходит в губернский отдел народного образования за направлением. Недавно губоно объявил через газету о приеме в неограниченном количестве образованных казахов для работы в аульных школах.

— Товарищ Сатпаев, вам преподавать не в аульной школе. Ваши знания нужны здесь, на курсах мугалимов, — сказали ему.

Выяснилось, что в Семипалатинске открываются двухгодичные курсы учителей. Для них не хватало квалифицированных педагогов. Аттестат семинарии был в глазах руководства губоно вполне солидным документом. И Каныш не задумываясь соглашается остаться в городе.

Из воспоминаний Дуйсебая Есенжолова, слушателя курсов мугалимов:

«...Естествознание нам преподавал Каныш Сатпаев. В то время еще не существовало учебников, а те, что имелись на русском языке, были не по зубам нам. Поэтому мы ловили каждое слово преподавателя. В аудиториях холодно, поэтому на занятиях мы сидели в верхней одежде — одевались, конечно, кто во что горазд. Как сегодня помню: Каныш в своей любимой кожаной тужурке, волнистые волосы зачесаны на пробор, широкий лоб, проницательный взгляд. Он казался едва ли не моложе всех нас, курсистов. Ведь мы были собраны со всех концов губернии, без ограничения возраста, лишь бы немного разумели грамоту. Помню, как нерешительно он заходил в аудиторию, вежливо здоровался. Когда он улыбался, становились видны ровные крупные зубы. В аудитории воцаряется тишина. Лектор искусный, объясняет свой предмет с увлечением, будто сказку слушаешь...»

Калиакбар Туребаев, выпускник тех же курсов:

«...Знаю, Каныша Имантаевича и в то время отличали широкие познания. Судите сами: заходил он в аудиторию с одной-единственной книгой, да и то при объяснении не открывал ее — целый час без запинки рассказывает нам очередную тему. Мы были в то время настоящими неучами, думаем: «Каков этот Сатпаев, целый учебник наизусть знает!..»

Слушатели курсов не подозревали, что их «всеведущий» наставник сам прилежно учится — в ту зиму Каныш, не откладывая, принялся готовиться к поступлению в вуз. Ему необходимо было основательно пополнить свои знания по математике, а также изучить один из иностранных языков. При условии успешной сдачи этих экзаменов он мог с аттестатом семинарии поступить в любое учебное заведение Томска.

По математике с ним занимался Гарифолла Ныгметуллин. Когда совершилась Октябрьская революция, он заканчивал Сибирский технологический институт. И отличник учебы, увлеченный просвещенческой идеей, на время оставив учебу, возвратился в родной город, чтобы принять посильное участие в революционных преобразованиях. Естественно, что такой человек с охотой откликнулся на просьбу Каныша. В течение почти полутора лет Ныгметуллин бескорыстно делится с питомцем своими знаниями. Он же помог ему найти преподавателя английского языка.

В непрерывных сидениях над книгами прошли зима и затяжная весна. Знойное лето девятнадцатого Каныш также провел в Семипалатинске. Курсисты разъехались по аулам на летние каникулы. И он, свободный от занятий на курсах, все свое время отдавал подготовке к экзаменам. Ни увещевания отца, ни уговоры братьев не подействовали: он решил во что бы то ни стало штурмовать врата Сибирского технологического. Уже избрана специальность. Он будет поступать на горный факультет...

Но судьбе опять было угодно изменить эти планы. Когда Каныш уже собрался в дорогу, его вновь свалила болезнь. Не прошли даром ночные бдения и дни, проведенные без отдыха.

Диагноз плачевный: снова открытый процесс; если удастся остановить кровотечение, надо немедленно ехать в Баянаул и больше не выезжать оттуда. Никаких занятий, об учебе забыть!

Ничего не поделаешь. Снова томительные дни и ночи на больничной койке. Только через два месяца закрылась каверна в легких. И вот земляки, давно прибывшие из аула и уже уставшие от ожидания, везут больного на родину. «Никогда не забуду ту поездку из Семипалатинска в Баянаул, — вспоминает Нурлан Касенов. — Время было смутное. В степи разгуливал всякий сброд, пешие и конные отряды белых уходили после разгрома в сторону Китая. Встретятся в степи, не станут спрашивать, кто таков, огреют нагайкой и заберут лошадей. Потому я был снаряжен в город не один, а с джигитами, и мы сделали кое-какие приготовления на случай встречи с одинокими разбойниками. Из города выехали в середине октября. Было еще не холодно, но больному трудно пришлось. В первые дни он еще мог сидеть. Но затем слег. К тому же его донимал сухой кашель — наверное, Каныш простудился. Поэтому нам пришлось ехать медленно, с остановками. Но в одном отношении нам везло — мы не встретили на пути ничего опасного и где-то на десятый день добрались до зимовки. Видно, невмоготу было ждать бедному отцу — Имантай-ата встретил нас с людьми в двух днях перехода от аула. Так, в окружении множества джигитов, мы и въехали, наконец, в Айрык. Но состояние Каныша было совсем плохим. Посудите сами — он не мог самостоятельно сойти с телеги. Пришлось нам нести его на руках...»