Глава VIII В горы

Глава VIII

В горы

Я пробыл в Ташкенте более двух месяцев до того, как случились эти события. Кроме солдата из 11-го Бенгальского полка, единственного принесшего мне личные письма, у меня не было связи с Индией или Кашгаром кроме телеграфных сообщений, направленных в ответ на мои телеграфные сообщения, да и те держались в тайне от меня правительством, и я узнавал о них только по секрету из не вполне надежных источников. Я думал, что британские силы, которые поддерживают антибольшевистски настроенных русских около Мерва, направляются в сторону Ташкента. Как легко это было сделать, и с какой радостью их бы встретили! Я не имел абсолютно никаких сведений от них, следовательно, я был в полном неведении относительно их намерений.

У меня был такой план я предполагал покинуть Ташкент, когда пик в поисках меня спадет, и направить свой путь к силам, контролируемым Иргашем, чтобы посмотреть, что он делает, и каковы его намерения и цели, и затем либо остаться в Туркестане до прихода британских сил из Транскаспия, либо пробраться на соединение с ними.

У моего молодого друга, которого мы будем называть Марков, была пасека в горах, в которых были тропы, ведущие в Фергану. Я намеревался поселиться у него на пасеке в хижине, а затем как можно скорее направиться к Иргашу.

5-го ноября я покинул город, направляясь по дороге на северо-восток. Я управлял повозкой с сеном, на которой ехал Марков. Я второй раз надел на людях свою австрийскую форму, в первый раз это было в день моего исчезновения. Я по-прежнему чувствовал себя в ней немного неудобно и необычно. Один австриец подошел ко мне и попросил подвезти его до села Никольского, в четырех верстах от Ташкента. Я отказал в этом ему довольно резко. Мы прибыли в Никольское в сумерках и остановились на несколько минут в доме родственников Маркова, где жила его жена. Она дала нам горячие пирожки с яблоками — что-то вроде тарталеток. Это было очень кстати, так как вечер был очень холодным. Никольское было селом, в котором большевистский военный пост проверял всех путешествующих, особенно ночью. Наши друзья показали нам огонь, горящий на веранде дома, где находился этот пост, и провели нас в обход по тропинке мимо него. С их помощью это сделать было нетрудно, но, думаю, если бы я остался верен своему первоначальному плану побега из Ташкента, то сразу же в ночь своего исчезновения, я совершил бы ошибку, не учтя наличие этого поста. Я рисковал подвергнуться трудному и, возможно, фатальному для меня допросу.

Мы пропутешествовали на своей повозке приблизительно до десяти часов вечера, проехав двадцать четыре версты от Ташкента, и добрались до села Троицкого. Здесь мы разместились у крестьянина, которого мы называли Иваном. Он был другом Маркова. Мы с Марковым спали вдвоем в совмещенной кухне-гостиной, которую позже я так хорошо узнал. Нашей кроватью служила охапка сена, взятая с воза. Мы собирались выступить с рассветом, чтобы как можно быстрее добраться до места и тем самым избежать всякого рода опасностей, подстерегающих нас по дороге.

В Троицком был один из самых больших лагерей для военнопленных и один из самых плохих. Капитан Брюн в своей книге утверждает, что там было восемь тысяч могил австровенгерских военнопленных.

В селе было полно австрийцев. Я не хотел задерживаться здесь, так как была опасность, что кто-нибудь из них встретит меня и спросит в случайной беседе о том, куда я направляюсь. Тут-то я и познакомился с одной чрезвычайно отрицательной и раздражающей меня чертой характера, присущей русским, принадлежащим к определенному классу общества. Я встал рано и был готов двигаться дальше, но вместо того, чтобы отправляться, они разожгли самовар и стали пить чай. Это продолжалось часов до девяти утра. Затем они сказали, что ехать уже слишком поздно, и мы не успеем за день достигнуть конечной намеченной цели нашего путешествия, поэтому мы двинемся в путь в полночь и проедем немного до села Искандер и проведем ночь там. Это, конечно, означало остановку еще в другом доме, что давало лишнюю возможность и другим людям поговорить со мной и запомнить меня. Я так поступить не мог. Марков был единственным человеком, который знал, кто я на самом деле, и при чрезвычайной неосмотрительности или под нажимом он мог совершить какой-то поступок, вызывающий подозрения. В полночь кто-то поставил опять самовар, и мое раздражение стало невыносимым. Затем Марков сказал, что на дороге находятся посты, и мы не сможем проехать их вплоть до окончания темноты, поэтому небезопасно выезжать до четырех. В четыре кто-то поставил опять самовар, а потом было решено, что вообще выезжать слишком поздно, и что нам лучше ехать уже на следующий день! Позже я как-то привык к такому порядку вещей, но вначале, да еще при особых обстоятельствах моего положения, это было совершенно невыносимым.

Следующий день был 7 ноября, первая годовщина большевистской революции. После более многочисленных самоварных дел мы выехали в девять и проехали девятнадцать верст до села Искандер, не встретив опасных патрулей по дороге. Здесь мы остановились на пару часов и пообедали с местным комиссаром. Он был родственником Ивана. Жители села, числом около пятидесяти, главным образом дети, маршировали взад и вперед по улицам села, распевая «Рабочую марсельезу», «Интернационал» и другие революционные песни. Большевики придавали большое значение музыкальной пропаганде. Для организации этого из Ташкента был прислан специальный человек. Сартское население учило мелодию со словами на тюркском языке.

Пообедав, мы продолжили свое путешествие. На расстоянии нескольких миль от Искандера мы переправились через реку Чирчик и поехали по левому берегу реки. Здесь я увидел стаю больших дроф, а также множество рябок. В сумерках мы проехали большое селение Ходжикент, находящееся в двадцати двух верстах от Искандера. Проехав еще какое-то расстояние, когда стало уже совсем темно, если не считать света неполной Луны, мы достигли небольшого селения Юсупхана.

Я добился от Маркова и Ивана обещания, что мы доберемся до пасеки этой ночью, не подвергаясь больше риску в селениях. Мы не могли дальше двигаться на повозке в темноте, но чтобы сдержать свое обещание, мои друзья предложили идти со мной пешком на пасеку этой ночью. Однако мы решили провести ночь там, где мы оказались. Меня разместили в доме, где я встретил одного татарина, полковника Юсупова, и польско-русского капитана кавалерии по фамилии Липский. Они оба, как и я, были «в розыске». Я был вынужден объявить им, кто я. Следующим утром Марков, Иван, Липский и я вышли вместе, направившись в селение Бричмуллу, расположенное в долине в устье реки Коксу. Почти все реки в Туркестане называются — Коксу, то есть «голубая вода». Правда, вам может встретиться Ак су — белая вода; Кара су — черная вода; Кызыл су — красная вода, но голубая — любимая. Мы наконец достигли конца пути, и, можно сказать, и конца цивилизации. Это значило, что каждый привлекал к себе персональное внимание в местном масштабе, и мне не надо было больше вливаться в общую массу австрийских военнопленных.

В Бричмулле был один польский офицер, военнопленный, который был известен своим гостеприимством и любознательностью. Мне сказали, что он обязательно пригласит меня, если увидит, поэтому полковник Юсупов зашел к нему повидаться с ним и устроить так, чтобы он не находился в комнате, выходящей на дорогу, и, таким образом, не мог бы увидеть нас, когда мы будем проезжать мимо. Мы оставили повозку в Бричмулле и взбирались вверх в горы пешком около двух часов, пока не достигли пасеки. Она представляла собой пару домиков, расположенных в маленькой долине, окруженной крутыми горами, на которых лежал кое-где снег. По горам были разбросаны небольшие можжевеловые кусты с несколькими большими деревьями. Вверх по дороге мы потревожили множество сильно одомашненных больших куропаток, которых долгое время никто не беспокоил, так как никому в Туркестане не разрешалось иметь оружие.

На пасеке я встретил русского генерала, которому Тредуэл и я дали прозвище «Гарибальди».[35] Он занимал важные командные должности во время Великой войны[36] и кое-что, должно быть, делал в подпольной армии, о которой упоминалось. Ему пришлось быстро покинуть Ташкент, и он прибыл сюда, где и жил в домике один в течение десяти дней до нашего прихода.

Другими и единственными местными жителями были таджик со своей женой, взрослым сыном и ребенком. Они занимали второй домик. Его звали Ишан. Как я обнаружил, имя Ишан местные жители так же часто давали мужчинам, как название Коксу рекам.

Мы трое — Гарибальди, Липский и я — приспособились вести здесь незатейливую жизнь. Два моих компаньона, должно быть, почти никогда не сталкивались с британцами — один из них, я думаю, вообще никогда не видел их до этого. До того как мы сошлись ближе, они все время обращались ко мне «мистер» — «Нет, мистер» — «Да, мистер». Однажды они спорили со мной. С моим ограниченным знанием русского языка я не мог понять всего, что они мне говорили, поэтому я переспрашивал их. Как выяснилось, они считали, что мы живем постоянно в плотном морском тумане и никогда не видим солнца, результатом чего является мрачный характер, и они так думали, несмотря на то, что здесь был я, мало чем отличающийся от них.

Мы знали, что вскоре о нас начнут говорить в Бричмулле, и было важно поторопиться до того, как доклад с подозрениями относительно нас достигнет властей. Поэтому разумно было действовать быстро. 9 ноября — через день после нашего прибытия, мы послали Ивана и Ишана разведать дорогу в Фергану. В то время как Липский и я проводили рекогносцировку местности для того, чтобы решать, что нам делать, если нас обнаружат. Мы взобрались на гору высотой двенадцать сот футов над нашим домиком, где получили прекрасный обзор окружающей местности. Здесь в пещере Липский спрятал несколько винтовок. Это место было легко защищать, но, в конце концов, мы решили использовать другую пещеру в другом месте, и составили следующий план в целях нашей безопасности.

У нас было шесть винтовок трех разных калибров. У нас была трехлинейка, то есть винтовка калибра «три линии»,[37] что соответствовало нашей винтовке 303; Берданка, что соответствовало винтовке Мартини-Генри нашей армии и спортивный винчестер. Три из них всегда были наготове, висящими в доме вместе с рюкзаком с едой, висящим на том же колышке. В моем собственном рюкзаке находился маленький примус. Мы не сможем разжигать огонь, когда покинем домик, так как дым даст понять, что мы ушли из дома. Если какие-то большевики попробуют атаковать нас, то мы собирались защищаться. И если мы будем вынуждены покинуть дом, то мы собирались уходить в разных направлениях, и устроить встречу там, где нависающие скалы образовывали некоторое укрытие, около трех миль к северу. Там мы спрятали другой примус, кое-какие припасы и три винтовки с боеприпасами. Идея состояла в том, что нам непосредственно могла угрожать только небольшая группа противников, и мы могли убить их или прогнать, а затем убежать, но, если бы нам не удалось это сделать, то они не могли бы легко преследовать нас по трем разным направлениям. Они, вероятно, должны будут сосредоточиться на ком-то одном из нас и даже, возможно, поймают его, но двум другим удастся убежать. Те, кому удастся достигнуть места встречи, должны будут ждать там остальных сорок восемь часов, а затем уходить к Аулие-Ата[38] или Чимкенту, на расстоянии в несколько дней пути отсюда. Там ситуация была столь же опасной, как и в Ташкенте, но там можно было передохнуть, хотя шанс на это был и невелик. Было бы трудно, если не сказать невозможно, объяснить властям такое неожиданное прибытие с документами, по крайней мере, такими как у нас, не оформленными в надлежащем порядке.

Наш домик состоял из одной комнаты площадью приблизительно двенадцать футов, угол которой занимала огромная кирпичная и грязная печь. Здесь и обосновались мы втроем, ведя довольно монотонную жизнь, пока ждали возвращения Ивана и Ишана, которые ушли разведать дорогу. Каждый день мы должны были собирать топливо, готовить еду и убирать нашу комнату. Воду мы брали в нескольких шагах от нашего домика из очаровательного источника с кристально чистой водой. Маленькая долина, должно быть, летом была чудесно красива со своими бесчисленными полевыми цветами. Я собрал некоторые семена этих цветов и, конечно, принес их в дом.

Работу вне дома делали Липский и я. Нас тяготила работа по рубке и доставке дров в домик. Большую часть времени мы также ходили на разведку или делали приготовления на случай нашего обнаружения и необходимости быстро исчезнуть. Мы также ходили в горы в поисках диких кабанов. Хотя нам случалось их увидеть, но нам не удавалось подстрелить их.

В домике мы устроились с комфортом, каким только это было возможно при данных обстоятельствах. Мы принесли несколько деревянных упаковочных ящиков со склада, где хранился мед, и на них положили упругие ветки можжевельника, и получилась большая, очень мягкая общая кровать.

Гарибальди вгонял меня в краску стыда, демонстрируя свое умение готовки и выпечки. В течение десяти дней, пока он был должен, как и я, скрываться в Ташкенте, спасаясь от неминуемого ареста, он немного освоил поварское искусство, и особенно выпечку. Я винил себя за то, что не сделал то же самое.

Мы готовили еду просто и, возможно, даже ленились, так как занимались приготовлением еды через день, по утрам. Один день мы готовили плов. Мы его ели днем, подогревали на вечер, и подогревали следующим днем и вечером. Затем мы готовили «суп». В этом супе был громадный кусок мяса, когда оно у нас было, мы подогревали его днем, так что суп у нас растягивался на два дня, после чего мы готовили плов, и так далее.

Вот как мы готовили плов. У нас был полусферический чугунный котел — казан. Его ставили на огонь, а мы нарезали маленькими кубиками размером с игральную кость курдючный жир, то есть жир из курдюка[39] баранов и бросали его в казан. Пока он там плавился, мы резали несколько луковиц. Мы затем удаляли из котла маленькие твердые кусочки жира, которые не растопились. Позже мы клали их в булки или хлеб. Затем в расплавленный жир мы бросали жариться лук, и пока он там жарился, мы нарезали несколько морковок. Затем мы бросали ее туда же и нарезали мясо. Потом нарезанное мясо мы также опускали для жарки в котел и мыли в холодной воде рис. Когда он был готов, мы бросали в котел немного кишмиша, если он у нас был, а затем клали туда поверх всего остального рис. Затем сразу, до того как рис мог подгореть, мы доливали воды в казан так, чтобы она покрывала рис на толщину чуть больше пальца. Затем необходимо было все это варить до тех пор, пока вся вода не выпарится, и поверхность риса не станет сухой. Блюдо было готово, но оно затем доводилось до кондиции путем покрытия казана чем-либо вроде крышки и выдержки его в таком горячем состоянии (но не на огне) в течение нескольких минут, пока мы готовили свои тарелки и ложки. Затем мы все тщательно перемешивали в казане, поднимая все ранее положенные ингредиенты наверх. Могу только добавить, что в этот момент стоял великолепный запах.

Кажется, что в силу своей природной особенности лук готовится дольше, чем морковь, так как она режется и закладывается позже, а лук с морковью дольше, чем мясо, и так далее.

Существует школа, взгляды которой утверждают, что морковь при приготовлении плова должна идти раньше лука, и мне приходилось выслушивать жаркие дебаты по этим важным предметам. Вдобавок ко всему прочему у нас был хлеб, который Гарибальди выпекал каждые несколько дней, и неограниченное количество меда из большого трехсот шестидесяти фунтового оцинкованного контейнера, находящегося в кладовой и приготовленного на продажу. У нас также были такие вещи, как чай, сахар, соль и т. д., которые Ишан привозил нам периодически из Бричмуллы.

Ишан не умел ни читать, ни писать, поэтому у него была хорошая память, но однажды он пропустил вещь из длинного списка заказов. Поэтому мы стали давать ему щепотку каждой вещи, которую мы хотели, чтобы он купил для нас. Он брал немного муки, немного жира, кусочек волокна или бумаги, обломок сигареты, зернышко перца, щепотку соли, кусочек моркови и так далее.

У меня был большой опыт полевой жизни в лагерях во время моей предыдущей службы в Тибете и в других местах, и я думал, что я знаю практически все о лагерной жизни, но здесь я научился некоторым вещам и приемам, которые не знал раньше. Вот одна такая вещь, возможно, не имеющая большого практического значения в обычной жизни, но которую я с тех пор использую. Маленький кусочек пироксилина размером приблизительно с грецкий орех является превосходной вещью, когда требуется разжечь огонь, а дрова сырые. Он, конечно, не взрывается, если только не сдетонирует, и горит быстро с выделением большого количества тепла и, кажется, буквально высушивает отсыревшие дрова.

Однажды ночью у нас случилась тревога. Марков отвел своих лошадей на пастбище и потерял одну лошадь. Пока он искал ее до наступления сумерек, он натолкнулся на мужчину, прятавшегося в кустах, который выскочил и убежал. Значило ли это, что за нами следят? Мы провели всю ночь, установив караульное дежурство попеременно, но ничего не случилось, и мы никогда больше не слышали о нашем странном визитере. Это, возможно, был вор, а возможно, бедняга, который как и мы спасал бегством свою жизнь.

Для обычных любопытствующих Гарибальди должен был представляться дедушкой жены Маркова, просто присматривающим за медом. Липский должен был представляться охотником, а я, со своим паспортом повара, сосисочных дел мастером. Липский надеялся подстрелить несколько диких кабанов, которых я должен был превратить в сосиски, чтобы продать их затем в Ташкенте. Приходила как-то одна или две случайные компании охотников, и эта легенда им и была изложена.

Придуманная нами легенда была не самой удачной, так как мы оба — и Гарибальди, и я в чем-то не очень подходили для ролей, которые мы выбрали для себя. Генерал должен был изображать религиозного сектанта, сыграть которого он не мог правдоподобно, а я должен был заниматься неприятными процедурами изготовления холодного мяса в снегу.

Однажды, когда Липский и я вернулись вечером, мы заметили десять лошадей, пасущихся около нашего домика. Вначале мы испугались, подумав, что это приехавшие красногвардейцы захватили Гарибальди и поджидают нас. Мы очень осторожно подошли к домику и обнаружили, что эта была группа таджиков, прибывшая из кишлака снизу. Они привезли какие-то свои ценности и собирались спрятать их здесь. Мы помогли им построить неказистый домик, частично врытый в склон холма, с задней стороны которого они в склоне горы вырыли извилистый проход длиной три или четыре фута. В конце этого прохода они вырыли яму и в нее положили несколько очень тяжелых мешков. Все это было засыпано землей, а вход был замаскирован домиком. Помогая им перетаскивать тяжелые балки, я растянул ногу, которая у меня была ранена в Гали ополи, и выбыл из строя на пару дней. Это могло сорвать наши планы относительно большевиков, в случае их попытки захватить нас, но я вскоре снова пришел в норму без всяких последствий. Наши таджикские друзья пробыли у нас несколько дней и сделали нам дружеский подарок в виде молока и кумыса взамен оказанной нами помощи им.

21-го ноября вернулись Иван и Ишан. Они сообщили, что кроме большого количества снега ничто не мешает пройти, но каждая возможная тропинка охраняется большевиками, которые очень озабочены тем, чтобы прервать любую связь между Иргашем и Ташкентом. Их останавливали и допрашивали в четырех или пяти местах. Эта новости вызвали у меня такую досаду, что сначала я искал поводы не поверить им. Но, поскольку мне не хотелось смертельно рисковать, действуя вопреки добытой с таким огромным трудом информации, я, в конце концов, смирился, поверив тому, что это действительно так. Эта информация нашла в дальнейшем подтверждение в книге Кастанье «Басмачи», изданной в Париже в 1925 году. В ней автор писал, что проходы между Ферганской и Сыр-Дарьинской областями были заняты Красной армией, чтобы изолировать контрреволюционные элементы в Ташкенте от басмачей — сторонников Иргаша — в Коканде.

Позже мы намеревались послать Ивана по железной дороге с письмом от Гарибальди к полковнику Корнилову — самому активному деятелю русского белого движения, сотрудничающего с силами Иргаша. Гарибальди собирался сообщить об условиях, сложившихся здесь, и хотел попросить людей Иргаша провести нас в Фергану в обход линии большевистских пикетов. Этот план так никогда и не осуществился, из-за обстоятельств, о которых я расскажу дальше. Однако я послал Ивана в Ташкент связаться с Марковым, чтобы он доставил письмо от меня Тредуэлу.

Полковник Корнилов был братом знаменитого русского генерала Корнилова, чьи разногласия с Керенским позволили Ленину совершить свою большевистскую революцию. Я однажды встречался с генералом Корниловым в Китае, где я вынужден был провести десять дней в карантине в Шанхае.[40]

Генерал Корнилов был позже убит снарядом, залетевшим в его комнату. Он был одним из командиров Туркменского полка Дикой дивизии, состоящей из неевропейских россиян, которой командовал Великий князь Николай.

Позже я довольно хорошо познакомился с полковником Корниловым. Он, в конце концов, был арестован и расстрелян большевиками при обстоятельствах, которые я опишу здесь ниже.

Марков поехал в Ташкент узнать новости и, как я надеялся, получить письма от Тредуэла. Он обещал вернуться к 18-го ноября. Мы не получали от него никаких известий до 4 декабря, но, однако, слышали, что его ограбили по дороге и вынудили вернуться в Ташкент. Я сильно переживал из-за этого, так как он мог везти какие-то сообщения. А еще я одолжил ему свой второй пистолет, так как, если помните, первый был у меня отобран чекистами во время моего ареста.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.